Страница 23 из 25
Измениться, не изменяясь – вот девиз и философия нового дня!
В квартире Кампински тишина. Не дождавшись ответа, Джамала нехотя ретируется на улицу, оглядывается по сторонам. – «Как же я не заметила, что ее машины нет!» – ругает сама себя. Часики напоминают о необходимости поторопиться и не гневить начальство опозданиями. Гордая, красивая, независимая женщина начинает свой стремительный путь к автобусной остановке. Она не замечает людей и прохожих, при этом отчаянно скрывая немаловажность каждого случайного взгляда, каждого этого случайного прохожего вне зависимости от возраста и пола последнего. Мужчины, женщины, дети – абсолютно все невербально и по-своему должны подтвердить ей – Джамала красива, горда, независима.
«Вот ты-то мне и нужна!» – видит ее из окна студии Катя. Среди рабочих файлов на студийном Ритином компьютере она как ни искала, не нашла ничего подозрительного. Папки проектов, базы фактур, рамок, счетов – обычный хлам не отвечающий внезапно разыгравшейся интуиции/нюху на что-то этакое, о чем непременно и со вкусом после можно будет сплетничать.
«Или даже использовать в виде козыря в той самой не объявленной войне, которую эта дура тупо не видит. Чего только Золотарев в ней нашел?» – вновь натягивая шапку, Катя оглядывается на единственную остающуюся в студии коллегу.
– Аль, где Ритка вчера была целый день? – кричит ей уже от двери, мысленно торопит с ответом.
Девушка из-за дальнего стола поднимает затуманенный работой взгляд, моргает и пожимает плечами.
– На выезде, а что?
– Так, – отмахивается Катя, исчезает с не совсем понятным, – в ее бардаке никогда ничего не найдешь! Я на пару минут!
Алина хлопает глазами на захлопнувшуюся за Катей дверь, пожимает плечами и возвращает взгляд в монитор собственного компьютера, скользнув по пути о Ритин стол, царапнувшись о маленький кактусик на Катином и пропрыгав по нескольким фото в рамочках – Катя и сын, сын, Катя, котики.
– Тебе какую? – табло в гипермаркетовском кафе подсвечивает названия пицц и перечисление ингредиентов. Рита, читая, облизывает губы, а Ольга исподтишка наблюдает за ней.
– Не смущай меня, – розовеет первая под этим внимательным и несерьезным взглядом.
– И лишить себя такого удовольствия? – шепчет на ушко вторая, нисколько не думая что-либо менять.
Рита понимает ответ по-своему, удивленно поднимает бровки:
– Ты…. – поворачивается и краснеет окончательно. – Со мной флиртуешь?
«Девятнадцатый век. Тургеневская девушка», – изо всех сил сдерживается не рассмеяться Ольга. Ей приятна эта Ритина искренняя, «детская» непосредственность, но так забавна.
– Не пали нас, – подыгрывая, доверительно шепчет она подруге.
– Выбрали? – неожиданно вступает в разговор третья сила в лице работницы пиццерии.
– Знаешь, я никогда и никому не рассказывала, – задумчиво отвечает Рита на размытый Ольгин вопрос «о себе». – И не потому, что скрытная. Просто…. «некому?» – спрашивает сама себя.
Оля сидит напротив за крошечным столиком, едва вмещающем одну на двоих пиццу и два высоких бумажных стакана с трубочками.
– Твоя мама виновата. Зачем она так интересно рассказывала про «богемно-цыганский» образ жизни и трех натурщиц? – лукаво озвучивает истину.
– Мама очень не любит говорить о прошлом, – чуть склоняет голову Рита. – Сегодня ты застала уникальный момент.
Помимо нежности, близость неожиданно принесла еще один жизненный аспект – беременность. Конечно, и Диана и Кеша знали, откуда берутся дети, но наивно считали, что это как смерть – бывает не с ними.
– Мой папа родился в Москве, – рассказывая, Рита постепенно раскрепощается, и обе начинают «проваливаться» в историю, осознанную по редким семейным фоткам и скупым родительским фразам. – Его предки кровь и прах этого города. Не смейся, они еще Рюриков помнят, наверное. А у маминых предков темная и запутанная история с какими-то бессарабско-греческими контрабандистами, пленными немцами, покорением целины и побегом после из союзной республики на историческую родину.
– Ого! – смеется Ольга. – Богатое наследство! Прости, но родители твоего отца, по моему, просто скучные снобы.
– Его мать, – оскал Риты на миг становится хищным. – Жуткая тетка!
Ольга удивленно вскидывает брови – такая откровенная ненависть не вяжется в ее восприятии с нежной и мягкой Ритой.
– Потомственный педагог очень хотела сына гения от представителя династии художников, – пересказывает Рита фразу, брошенную однажды собственной мамой. – Сын действительно оказался гением, только вообще в математике, а не в музыке, как мать, и не в живописи, как отец. Но это, наверное, не самая суть.
– Их дочь теперь гениальный фотограф, – улыбается Ольга. Рита (о, чудо!), не краснеет, а словно едва пробует взглядом на вкус новые для себя отношения, «игру?»
– Первое, ясное, что я помню – это паруса и облака, и я напряженно пытаюсь разобраться, что же из них паруса, а что облака, – отвечает, в свою очередь, Ольга. – Моя незабвенная тетушка была до сумасшествия влюблена в Ленинград. Боюсь, я даже сейчас не смогу осознать, что именно он для нее значил. Только примерно представить – он и она единое, живое целое. Где жизнь рождается именно в сочетании сознания человека и физически существующих зданий, каналов, мостов. Прости за пафос, сегодня тянет что-то, – они улыбаются. Не смеются, проникают друг в друга собственными видениями данного утра, вчерашнего страстного помешательства. За их спинами питерское туманное небо перевоплощается в московский дождь двадцативосьмилетней давности, где взрослые решают свои взрослые проблемы, а их маленькие дети видят паруса в облаках.
– Как ты поняла, что тебе… нравятся… девушки? – Рита стеснялась, но не спросить не могла. – Прости, глупый вопрос. Наверное. Но он очень… Все еще очень для меня.
– Не отвечен? – Ольга смотрит в ее глаза и удивляется сама себе – «детский сад!» – А как ты поняла, что хочешь меня?
– У тебя есть дочь? – перескакивает в текущее время Ольга. – Ты… как-то сказала, – она затрудняется вспомнить фразу.
– Да, – подтверждает Рита с невероятной теплой нежностью в улыбке. – Сонечка. Ей уже пять.
Ольга согласно кивает, а потом удивляется:
– Надо же!
– Что? – удивляется отражением Рита. Ольга пожимает плечами.
– Не знаю. Так звали мою тетю, – отводит глаза в реальность местного времени. Спрашивать об отце девочки ей не хочется. – Поехали?
Когда вчерашние дети лишились невинности – стало страшно. За себя, за родных, за уходящее детство и то, что назад, как ни плач, пути нет.
В хибарке за высоким забором – потайном месте троих, остались двое, и те разошлись по углам. Скрывая слезы, Джамала дрожала в зябком, стареньком покрывале, принесенном сюда когда-то ее подругой-одноклассницей. Мишка стоял к ней спиной и смотрел в серое небо, предвещающее июньский рассвет, на ходу застегивая непослушные пуговицы рубашки.
– Я тебе позвоню, – отвечает Джамале, боясь взглянуть открыто и прямо, он смотрит на нее «в целом», как на пейзаж или картину с размытым сюжетом. Поднимает с пола пиджак, ее выпускное платье. – Пойдем, твои обыскались, наверно…
Он довел в то утро Джамалу до школы и отправился спать с призрачной надеждой на то, что проснется в другом мире, где ничего не случилось. Где дурочка Джамала прошла мимо и не повелась на его сахарную брехню. Где они с Кампински выпили свое законное шампанское в процессе выпускного вечера, наорали друг на друга и помирились. Навсегда остались друзьями. Где он проводил девчонок к утренней электричке, помогая сбегать глупышкам от Джамалкиных родителей…
Во дворе стояла машина отца, покрытая росой. Тишь и какая-то странная обреченность, безнадега томила душу. Мишка сорвался к Ольге. Она друг, она поймет! Еще можно, наверное…