Страница 15 из 20
Потом снова наступала тишина. Вновь давила, как вода на утопленника. И опять я брел, не чувствуя ног и отмечая движение только в перемене оттенков серебристых, черных и красных цветов и в возникающих время от времени струйках воды на стенах…
Всему приходит конец. Я сначала не увидел его, а почувствовал.
Зов как будто ослабел и не тянул меня, а вел, подталкивал в спину, осторожно приближая к цели.
Живой свет мелькнул впереди, словно там открыли дверь и держали свечку, чтобы я не заблудился.
Тишина лопнула, как мыльный пузырь, туннель наполнился едва различимыми бормотанием, вздохами, всхлипами. Я разобрал отдельные слова и вздрогнул.
Так вот оно в чем дело, забери меня, господь, в райские кущи!
Двадцать первый век на дворе! Это ж надо было додуматься-то!
И где эта дурища взяла заклинание, о действии которого я уже начал забывать, как о страшном сне?! Сто лет покоя – и вот на тебе, сюрприз: седина в шерсти, мозоли и возможное заикание!
«С кем быть суждено, с кем век проведу (кашель)… Суженый, покажись (всхлип)… Ряженый… ну, покажись же (вздох)».
Сейчас… покажусь. И покажу тебе, где нынче раки в преисподней зимуют!
Я быстро провел по рогам, стряхивая серую пыль туннеля, вернул им черный глянцевый блеск, подпустил во взор красных всполохов, вздыбил шерсть, протянул вперед руки, целясь копытами прямо в огонек свечи.
Сознание вызывающей – открытая книга, три извилины. И зачем дурында полезла к зеркалам, когда у нее в голове – Вася из соседней квартиры?! Гадательница, мать твою люциферову!
«Суженый… ох… я устала уже… явись… (кашель, всхлип, вздох)»
А я не устал? С койки сдернула, по туннелю погнала… Явлюсь… во всей красе адовой! Будет тебе не Вася, а кошмар на века. На век, то есть, девичий… ну или на задницу – приключение.
Отверстие, в котором уже угадывались и кружевная ночная рубашка, и светлое личико в конопушках, с глазами-блюдцами, – задрожало, словно было лишь поверхностью зеркального омута, пошло рябью.
Истошный визг резанул уши похлеще былого поезда, сменился смехом пополам с рыданиями. Свечи погасли, мелькнуло что-то белое, меня словно шандарахнуло по рогам дубинкой, и все пропало…
Я стоял в квартире с карамелькой за щекой, с недоеденным бутербродом в руке и почему-то с пустым пакетом из-под чипсов. Никакой дыры в стене не было, но то ли на задворках сознания, то ли в подъезде нашего бесовского общежития – ул. Злопазухи, д. 666ю, кв. 6/3 – дребезжал звук бьющихся зеркал. В осколки! Я засунул палец в ухо, поковырялся и вытряхнул надоевшую мелодию, радуясь поверью: чтоб мне семьсот лет такого счастья не видать!
***
– А мне вот это нравится! – рыжая девица с лицом, усеянным веснушками, словно ночное небо звездами, открыла страницу каталога, где красовалось свадебное платье, украшенное серебряной вышивкой.
– Твоим волосам больше пойдет с золотом, – засомневалась одна из подруг.
Вторая – нервная – заметила как будто невзначай:
– Ты же Васю своего с детства знаешь, сама говорила. Ну какая тут любовь с первого взгляда?
– И что? – счастливая улыбка тронула губки невесты. – Я его два года не видела. Приехала домой на новогодние каникулы и встретила вдруг в подъезде! Как раз на следующий день после Рождества. Идет Вася прямо на меня, в руках пакетик чипсов держит. Черт дернул, что ли, я ему говорю: «Вася, привет, не угостишь?» А он растерялся, вертит пустой пакет, молчит и глаз с меня не сводит. Ну а дальше… пошли мы вместе – чипсы покупать.
– Здорово, – вздохнула белокурая подружка, – я тоже так хочу.
– Чипсы! – фыркнула нервная. – Из-за такой ерунды – и любовь!
– И свадьба! – рассмеялась веснушчатая невеста. Девушки снова склонились к каталогу белоснежных нарядов…
Про гадание и разбитое зеркало не было сказано ни слова.
Страшная история
Спрашиваете, почему у меня – молодого – волосы седые?
Хорошо, расскажу.
Вот, значит, как это было…
Есть на окраине нашего городка старое, наполовину заброшенное кладбище, граничащее с вековым дремучим ельником. Возле самых ворот еще хоронят, но ближе к центру, а уж тем более к лесу, дорожки кладбища заросли низкой травой; могучие деревья вспучили корнями забытые могилы, повалили деревянные кресты; каменные памятники с неразличимыми от времени надписями обкрошились, покрылись мхом, ржавые оградки спрятались в зарослях лесной повилики и дикого плюща. Между могилами в тени деревьев пышно разрослись крапива и колючая малина с огромными, с подушечку пальца, ягодами по осени.
Однако возле самых ворот искусственные цветы на венках еще не потеряли красок, не истлели под солнцем. Гуляют по расчищенным дорожкам родственники умерших, красят голубой краской оградки, моют минералкой глянцевый мрамор.
Далеко никто не ходит. Разве что редко-редко заглянет в отдаленные уголки кладбищенский сторож да пробежит, пугаясь, рисуясь друг перед другом небывалой отвагой, стайка бесшабашных мальчишек.
Вот на «слабо», скажу я вам, меня и купили…
Сколько раз говорил себе – понты до добра не доведут. Точно.
«Не слабо ли, – подначили как-то приятели, – прогуляться тебе по кладбищу, по самым его заброшенным местам?»
«Не слабо», – отвечаю.
Поспорили, цену обозначили, ударили по рукам. И так оказался я на кладбище. Да не днем…
Было это как раз в ту майскую ночь, когда, говорят, странные дела вокруг творятся, когда между мертвыми и живыми реальность истончается до ниточки. Самое время – маленькая пауза между сумерками и ночью, – горизонт очерчен тонкой светлой полосой ушедшего солнца, небо еще синее, а не черное, но на нем уже загораются первые звезды. Выплывает полная важная луна, и птицы смолкают, уступая место невидимым ночным обитателям леса.
Вот в такую пору и пошел я гулять по кладбищу. А что? Парень я смелый, ничего и никого не боюсь, во всякие ужасы, в сказки кладбищенские не верю.
Иду себе, помахиваю сорванной травинкой.
Все же, знаете, как-то жутковато стало. Черные силуэты деревьев обступают дорожки, тянутся ветвями, цепляются за одежду, чуть ли не рвут ее, под ноги суются старые корни, скрипят пошатнувшиеся кресты. По спине – холодок, словно идет кто сзади, подкрадывается, дышит в затылок. И озноб этот – уже и не холодок, а мороз по коже.
Потому и шарахнулся я в кусты, когда увидел впереди, на вросшей в землю чугунной скамье, две серые тени.
Выглянул осторожно: сидят, прижавшись, не шевелятся. В темноте белеют лица, а на них черные пятна глаз и губ.
Хотел я уже отступить в лес да убежать, как вдруг слышу дрожащий голосок – тихий-тихий, словно из-под земли:
– Дяденька, не уходите, дяденька…
И другой – такой же приглушенный, шипящий – вторит первому:
– Не уходите, пожалуйста. Мы заблудились. Проводите нас до ворот, если не трудно.
Жалобные такие голоса, плачущие.
«О, – думаю, – а вдруг они меня заманивают? Набросятся потом, и косточек не останется».
Да ну, бред же! Какие упыри, русалки или призраки из могилы в двадцать первом веке?
Делать нечего… Вышел я из кустов на дорожку.
Две тени поднялись навстречу и превратились в двух девиц высоченного роста. Легче мне не стало. Девицы – в черном с головы до пят. Лишь лица да ладони белеют. Глубокие пятна глаз и ртов – точно провалы могильные. Бррр!
– Отчего не проводить, провожу, – говорю и не заикаюсь… почти.
Вот, значит, идем мы по дорожке. Девицы под руки меня взяли, жмутся, молчат, лишь глазами зыркают по сторонам – на могилы, исподтишка и меня разглядывают. Чувствую, от них это холодом веет, и запах, знаете ли, странный такой, мертвый, как из старой пудреницы бабки-соседки. Я уж сам – ни жив ни мертв – еле ноги переставляю. Страшно…