Страница 2 из 12
В последующие полчаса разведчики выяснили главное. Четыре батареи тяжелых орудий были расположены в перелесках за деревней Листвянка, вблизи единственной дороги, по которой можно осуществлять подвоз боеприпасов. Еще две стояли на окраине Приютова. Орудийные стволы торчали в небо каким-то жутковатым частоколом.
В данный момент огонь не велся, но на батареях отмечалась активность. Рычали тяжелые тягачи, сновали люди, офицеры окриками подгоняли подчиненных.
В лесу между батареями находился радиоузел. Под него фрицы облюбовали заброшенное бревенчатое строение.
Охрана с собаками осталась на периметре, но и здесь, в самой клоаке, было неуютно.
Солдаты снимали с грузовиков снарядные ящики, тащили, отдуваясь, к орудиям. У каждой пушки грудились штабеля боеприпасов. Разгрузка завершилась. «Опели», побитые российскими дорогами, двинулись восвояси.
Офицер объявил перекур, и солдаты потянулись к ложбине, тянувшейся в стороне от батареи. Технику безопасности здесь блюли.
Это было именно то, что требовалось найти! От текущей работы зависело очень многое, главное – жизни людей.
– Товарищ старший лейтенант, это именно они не дают нам прохода, – взволнованно прошептал Пастухов. – Отправим в штаб координаты, пусть накроют квадрат к чертовой матери. Станет легче, пусть всего на день или на два, но наши прорвутся.
Сердце старшего лейтенанта колотилось, как барабан полкового оркестра. Именно с этой точки фашистские захватчики осуществляли обстрел проблемного участка! Координаты известны, зона покрытия – не больше одного квадратного километра.
– Мужики, запоминаем, – тихо проговорил Шубин. – Восемьсот метров пространства между Приютово и Листвянкой, включая сами деревни, где у них пункты управления. В глубину чуть более километра. Артиллеристы сами вычислят координаты, нам сейчас не до этого. Толпой не валить, откатываемся по одному и бережем как зеницу ока нашу рацию.
До кромки леса бойцы добрались без приключений, ныряли в ложбины, ползли по открытым участкам. Но дальше снова все пошло через пень-колоду. Фашисты как-то обнаружили Глинского и Боровика, оставшихся в лесу. До него оставалось метров семьдесят, когда с опушки долетел тревожный крик. Прогремела автоматная очередь, за ней – еще одна. Жалобно заскулила подстреленная собака. Часовые загалдели как сороки, бросились врассыпную. Затрещали МП-40, им из леса отвечал только один «ППШ»!
Разведчики сдавленно матерились. Неужели все пропало? На опушке происходило что-то страшное. Автоматный огонь уплотнялся, немцам никто не отвечал. Часовых в этой зоне оказалось всего шестеро, но остальные могли подтянуться в любую минуту.
Через пару минут немцы оборвали стрельбу, стали подниматься. Из мрака вырастали согбенные фигуры. Несмело, сгибаясь в три погибели, солдаты двинулись вперед.
По ним ударил «ППШ». Караул рассыпался, кто-то остался лежать.
Ждать у моря погоды было глупо. Скоро вся нечисть сюда слетится!
– Пошли, парни, – процедил Глеб сквозь зубы. – Быстро, но скрытно.
Сначала разведчики ползли, потом поднялись, побежали, стараясь обходиться без шума. Они вылупились из мрака за спинами у фашистов, открыли ураганный огонь. Валились нашпигованные пулями тела, выли глотки. Раненых красноармейцы добивали выстрелами в упор. Завадский прикладом сломал шею какому-то живчику. Хрипел, пытаясь приподняться, обер-гренадер в продырявленной летней шинели.
Шубин выстрелил ему в голову, перешагнул через туловище, бросился в лес, стал метаться между деревьями.
– Боровик, Глинский, вы живы? – выкрикнул он.
– Я жив, товарищ старший лейтенант, – отозвался слабым голосом Глинский, придавленный рацией, и выбрался из-за дерева, опираясь на приклад автомата, как на лыжную палку. – А вот Виталика Боровика, кажется, убили.
Это Шубин уже понял. Он запнулся о неподвижное тело, опустился на колени. Красноармеец Боровик был мертв, кровь залила его грудь.
Подбежал Ленька Пастухов, стал трясти товарища, уговаривал очнуться. Никита Костромин поднимал Глинского. Тот качался, как былинка, но, кажется, не пострадал. В принципе он вел себя молодцом, сумел отразить атаку, находясь под гнетом пятнадцати килограммов железа.
Завадский стащил с него радиостанцию, бегло ее ощупал – цела ли? – взвалил себе на плечи и первым бросился в темноту. Остальные последовали за ним. Шубин пятился последним, вглядываясь в полумрак.
Немцы запрягали недолго. Перестрелка привлекла внимание. Бежали солдаты с противоположной опушки. Истошно лаяли овчарки. Огонь фрицы пока не открывали, не знали, что здесь произошло, боялись попасть в своих. Загорались фонари, освещали арену побоища.
Шубин припал к дереву. Его автомат выплевывал короткие очереди.
В ответ тут же заработали МП-40. Какой-то немец бросил колотушку. Она сработала на безопасной дистанции, окутала лес зловонным дымом. Неслись собаки, спущенные с поводков.
Жар ударил Глебу в голову, у него возникло ощущение, что он остался один. Старший лейтенант попятился к соседнему дереву, оступился.
Собака уже была рядом, глухо рычала, горели воспаленные глаза. Она прыгнула одновременно с автоматной очередью, ударившей откуда-то сбоку. Шубин повалился, пропорол суком мягкое место. Рядом грохнулась лохматая туша, вздрогнула пару раз и затихла.
– Бегите, товарищ старший лейтенант! – выкрикнул из-за дерева Костромин.
Глеб помчался, перепрыгивая через валежник, повис на упругих ветвях, не пожелавших его пропустить, прополз под ними, покатился под горку. Дальше был обрыв, слава богу, невысокий и сравнительно покатый. Разведчики съезжали с него, как с детской горки, разрывая штаны и крича от боли.
Глинский скатился последним и бросил через голову гранату, помечая пройденный путь. Она рванула на обрыве, обрушила пласт глинозема. Вместе с ним свалился немецкий солдат, пораженный осколками, жалобно выл, ворочался под слоем земли. Разведчики на нем внимание не заостряли, спешили уйти подальше.
С Шубиным остались четверо, все они были здесь, больше никто не пострадал. Завадский тащил радиостанцию где-то в авангарде, грязно выражался, увязая в сыром мху. Шубин снова отступал последним, плюхнулся в груду сырых ветвей.
– Сюда, товарищ старший лейтенант, – прохрипел Никита, выламывая корявые ветви. – Здесь дорожка.
– Да подожди ты, – огрызнулся Глеб.
Двое фрицев с шумом сверзились с обрыва, барахтались в прелой листве. Полетела, кувыркаясь, граната. Одному не повезло, замешкался, и осколок перебил ему позвоночник. Его товарищ чуть не выпрыгнул из штанов, спасаясь бегством. Он кувыркнулся через косогор, и все осколки промчались верхом. Остальные фашисты не рискнули спускаться, затаились наверху.
Глеб сменил магазин, поливал огнем кромку обрыва. Никита Костромин далеко не ушел, присоединился к командиру. Наверху кричали немцы. Кто-то из них призывал пуститься в обход.
– Довольно, товарищ старший лейтенант, уходить надо! – проорал в ухо командиру оглохший от пальбы Никита. – Пусть катятся ко всем чертям. Иначе мы увязнем в этой перестрелке.
Боец был прав.
Они бросились в гущу кустарника, пробились наружу. Мелькали деревья, за спиной истерили солдаты вермахта. Это был впечатляющий марш-бросок. Тяжесть рации уже не имела значения. Ноги уносили бойцов прочь.
За спинами у них разразилась суматошная стрельба, потом утихла. Очевидно, немцы тоже полезли в чащу.
«Им нужно нас догнать! – билась мысль в голове Глеба. – Они сделают все возможное, привлекут все силы в округе! Догадываются, кто мы такие и чем чреват этот инцидент!»
Бойцы по одному вываливались из леса, бежали к ручью, змеящемуся по открытому пространству, топали по воде, потом лезли на каменистый склон. Это хоть отчасти могло запутать собак. Потом они месили песок в окрестностях ручья, вились кругами вокруг деревьев.
Завадский передал рацию Пастухову. Тот взвалил ее на горб, скорбно поджал губы и потащил в гущу кустов.
Погоня отстала, лай собак сделался глуше. Немцы уже не решались спускать их с поводка.