Окна в облаках

Но почему она постеснялась спросить, что с Сардором? Теперь будет мучиться. Ирина решила закончить работу и позвонить Соне. Но засиделась с небольшими перерывами на кофе до ночи. Закрыла компьютер, посмотрела на часы. Скоро двенадцать. Звонить, конечно, поздно. Тогда завтра.

А в пять минут первого позвонил ее мобильный. Это была Соня.

– Ира, извини за поздний звонок, – голос у Сони был почти спокойный, но она как будто задыхалась от бега или быстрой ходьбы. – Мне не к кому больше обратиться. Я пыталась сама…

– Что случилось? Где вы?

– Мы на улице. На тротуаре между нашими домами. Там, где стоит зеленая будка. Мы тут уже час, ждем «Скорую», но никто не едет. Я сегодня работала поздно, позвонила домой, что уже возвращаюсь. А наша хозяйка Таисия Ивановна вышла с Сардором в коляске меня встречать. Мальчик никогда не спит, если меня нет. И такая беда. На них налетел парень на электросамокате. Сардор вылетел, ударился головой, ручка, говорит, болит, но ничего. А Таисия Ивановна встать не может. Острая боль. Мне кажется, у нее перелом шейки бедра. Я сразу вызвала «Скорую», потом еще звонила раз пять. Никого. Я подумала, может, мы как-то сумеем добраться домой. Я бы Таисию смогла поднять, наверное. А ты бы коляску повезла. Она целая. Если, конечно, такое возможно. Я не обижусь ни в каком случае.

– Господи, да о чем ты. Я иду. Только задержусь минут на десять, чтобы позвонить нормальным людям, которые смогут все организовать и прислать помощь. Нужны ведь две машины? В больницу с хирургическим отделением и в педиатрию, так?

– Нет, только первое. У Сардора нет переломов, серьезных повреждений. Таисия всегда боится, чтобы он не простудился, и даже в такую жару напяливает на него толстую шерстяную шапку. Это помогло. Сейчас ему нужна только я. А Таисию – да, в хирургию.

И вновь посреди ночи сердце Ирины пронзила яркая, драматичная картина, которая не вписывалась в ее опыт. Под светом фонаря тоненькая женщина крепко прижимала к себе ребенка, по светлому личику которого ползла струйка алой крови. У ее ног лежала грузная седая женщина и быстро говорила хриплым голосом между стонами:

– Ничего, моя деточка. Не бойся, Сардор. Нас заберут отсюда. Ты только не переживай. Мне не очень больно. О-о-о-ой, Сонечка. Они уже едут, наконец?

– Они едут, – подошла к ним Ирина. – Потерпите минут пять, Таисия Ивановна. Все будет хорошо.

Машина «Скорой» остановилась рядом через несколько минут. Оттуда вышел заведующий хирургическим отделением Николай Петрович, который был постоянным консультантом-экспертом в передачах Ирины. Его сотрудники переложили Таисию Ивановну на носилки.

– Я считаю, нам нужно обследовать ребенка, – произнес Николай Петрович, пристально глядя на Соню, которая прижимала Сардора так отчаянно, как будто боялась, что его вырвут у нее.

– Спасибо, – проговорила Соня. – Но моему сыну сейчас необходимо попасть домой, лечь в постель, принять свои лекарства. Ему нельзя волноваться, тревожиться, бояться. Я хорошо его осмотрела. У Сардора нет серьезных повреждений от падения. Но у нас большая, огромная проблема, с которой надо справляться самим каждую минуту. У мальчика «дырявое сердце», вы же понимаете, что это такое. Никто не берется за операцию.

– Да, конечно, – немного растерянно произнес Николай Петрович. – Врожденное отверстие в межпредсердечной перегородке… Что говорят специалисты?

– Что операция невозможна. У нас не одно отверстие, а пять. Они говорят, что это была бы не операция, а многочасовой эксперимент, который к тому же слишком дорого стоит. И что Сардор не вынесет этого. У него было четыре клинические смерти. Он возвращался только на мой голос.

Николай Петрович внимательно посмотрел в решительное лицо Сони и повернулся к Ире:

– Ирина, тут мать, наверное, права. Давайте мы вас довезем хотя бы до дома.

– Спасибо большое, Николай Петрович, – сказала Ира. – Их дом там, за деревом. Нам легче дойти пешком с коляской, чем загружаться в машину. Мне можно будет навестить Таисию Ивановну?

– Конечно. Только со звонком. И лучше уже после операции. Будем на связи. А ребенка берегите. Под самокаты не надо попадать. К сожалению, это все, что я могу посоветовать.

Квартира Таисии Ивановны была двухкомнатной, чистой, очень скромно обставленной, но уютной. Красивые занавески на окнах, симпатичные светильники, кружевные салфетки ручного плетения.

Соня положила ребенка на диван в гостиной и, кажется, забыла об Ирине. Она совершенно выпала из действительности как отдельный человек. Соня стала действием, силой свыше, ангелом спасения Сардора. Ирина почти с благоговением смотрела, как нежно мать освобождала сына от одежды, как спокойно и ласково объясняла ему, что случилось, как им нужно сейчас поступить. Как ему следует дышать, как поможет теплая ванна, как станет лучше от лекарства, какой вкусный ужин Соня приготовит на тот случай, если ему захочется есть. Ребенок дал посмотреть свои ушибы, четко объяснил, где и как болит. У этого малыша была прекрасная дикция и такое умение ясно выражать свои мысли, какое у взрослого редко обнаружишь.

Пока Соня с Сардором были в ванной, Ира позвонила Николаю Петровичу и узнала, что они уже на месте. Таисию Ивановну устроили в маленькой одноместной палате. Боль сняли, она уснула. Рентген и все, что требуется для операции, оставили до утра.

– Как ребенок? – спросил Николай Петрович.

– Мне кажется, неплохо, – ответила Ира. – Он даже немного порозовел, когда Соня его уложила, осмотрела. Какой-то удивительный ребенок: он совершенно спокойно, четко, ясно отвечает на вопросы. Соня права: сотрясения мозга точно нет. Его не тошнит, он даже собирается поесть после ванны и лекарств.

– Это хорошие новости. Я желаю этим двоим хорошей ночи. Для них часы и минуты важнее, чем для большинства людей. На всякий случай оставьте матери мой телефон. Не мой профиль, но если что-то срочное, вдруг чем-то помогу.

Ирина попрощалась и вдруг даже не задумалась – застыла, как на ветру. Врач ведь сказал буквально следующее: минуты и часы Сардора очень важны, потому что их у него мало… И это для врача очевидно. И даже на него эта невероятная пара произвела сильное впечатление.

Самое острое и болезненное чувство – это сопереживание. Его труднее всего переносить, потому что настоящая жалость – она не для демонстрации, это твое личное дело, ее нужно умело скрывать, чтобы никого не унизить, не оскорбить ничьих надежд, не порадовать чужую беду.

Когда Соня вынесла из ванной Сардора в пушистом полотенце, Ирина весело помахала им из кухни:

– А я тут все нашла. И чай заварила, и даже сырники начинаю печь. Как вам такое?

– Отлично. Спасибо, – сказала Соня. – Нам еще нужно минут двадцать, чтобы все правильно сделать. Если Сардор после лекарства уснет, мы с тобой съедим твои сырники.

– Я не усну. Я буду, – голосок Сардора был тихим, хрустальным и как будто треснутым.

У Иры заныло в груди, когда она представила маленькое детское сердечко, пробитое пятью пулями злой судьбы.

– А никто без тебя и не собирается ничего есть, – бодро произнесла она.

Это была странная ночь – без времени. Ирина что-то делала на кухне. Просто сидела, стояла, смотрела в темный двор с какой-то бутафорской луной над деревьями. Она ни о чем не думала, не ждала, не торопилась. Ей совершенно не хотелось домой. Ирина была уместна именно здесь, сейчас, при нужном деле. Вот она сторожит свои сырники, закутанные в полотенце, чтобы не остыли. Ей так хочется покормить и развлечь этих двоих, скрасить их одиночество в мире здоровых, толстокожих и безразличных людей.

Соня пришла в кухню одна.

– Сардор уснул, – сказала она. – Кажется, сегодня пронесло.

– Ты говорила, было четыре клинические смерти…

– Да, мальчик четыре раза умирал, нас забирали в реанимацию, я умоляла оставить меня там с ним. Мне разрешали постоять за дверью, и так везло… Всякий раз, когда врач говорил, что реанимационные действия уже бесполезны, мне удавалось туда прорваться… Я просто брала его за ручки и звала… И он возвращался. Ты можешь мне не верить. Мне даже врачи, которые это видели, говорили, что никогда бы не поверили, если бы это не произошло на их глазах.