Рождество в Фогвуде

Допив свою чашку, и заметив, что Симонс больше не протягивает мне свою, сэр Артур предложил ему пройти в кабинет и обсудить некоторые вопросы наедине. Симонс энергично поднялся, заметив, что не отказался бы от глотка хорошего бренди, и они ушли.

– Мне очень жаль! – быстро проговорила Вэлери, и её тревожный взгляд перебегал с одного лица на другое. – Обычно он не ведёт себя так…

– Мы это поняли, – улыбнулся Джеймс.

Вэлери обернулась к Игорю, но и он её успокоил, заверив, что всё в порядке.

– Я должна извиниться за своего сына, – горестно произнесла виконтесса. – Его увлечения этими идеями всегда тревожили меня.

– К счастью, они никогда не шли дальше разговоров, – заметил виконт. – Правда, я удивлён, что он заговорил об этом здесь… Впрочем, он быстро одумался. Простите, – он мило улыбнулся, взглянув на Тома, – с моей стороны не будет слишком неуместным просить вас показать мне дом? Он кажется мне необыкновенно уютным и при этом утончённым, и я сгораю от желания посмотреть другие интерьеры.

– Конечно, – пребывавший в задумчивости Том поднялся и посмотрел на Игоря. – Составишь нам компанию?

– Я тоже был бы рад такой компании, – обернулся к нему виконт.

Втроём они вышли из гостиной, а я посмотрела на виконтессу, которая сидела, печально глядя перед собой.

– Налить вам ещё чаю, миледи? – спросила я.

– Спасибо, – улыбнулась она, взглянув на меня, а потом перевела взгляд на тётю Роззи, сидевшую в кресле рядом. – Ваша кухарка печёт очень вкусное печенье, вот это, в виде бутонов роз. Я очень люблю розы. Они напоминают мне Испанию. У нас с Аурильо на террасе стояли большие горшки, в которых росли розы. И когда он рисовал меня, он всегда хотел, чтоб в моих волосах была красная роза… Я очень скучаю по нему. Хотя это было так давно. Но мне кажется, это было лишь вчера…

– Бабушка, – тихо проговорила Вэлери.

– Не останавливайте её, – попросил Джеймс и нагнулся к старой леди. – Сеньор Аурильо, он был известным художником? Я не слишком разбираюсь в испанской живописи.

Она с благодарностью взглянула на него.

– Тогда нет. Мы с трудом сводили концы с концами, но всё равно были очень счастливы. Ему ещё не было и тридцати, а мне – всего лишь шестнадцать. У нас не было свадьбы. Мы обвенчались и пошли в таверну, а потом сняли маленький дом с террасой, – на её лицо набежала тень. – Я знаю, теперь говорят, что он умер от наркотиков, но это было не так. У него были сильные боли. Он даже плакал тайком от меня и принимал морфий, чтоб унять боль. Без этого он не мог рисовать. А рисовал он много, он часами сидел за мольбертом. И его картины всегда покупали. Он рисовал красиво и странно, как Эль-Греко, – она бросила вопросительный взгляд на Джеймса, чтоб убедиться, что он понял, о чём она говорит. – Мануэль Каррера, его друг часто выручал нас, покупая картины, которые не брали туристы. У него была маленькая галерея. Он давал нам деньги в долг… А потом, когда Аурильо не стало, забрал все картины за долги. Я просила оставить мне хоть что-то, но Мануэль сказал, что Аурильо не хотел бы уйти, не расплатившись. Он показал мне расписку. У меня не было таких денег, и он забрал картины. Особенно мне жалко было последние пять картин. Это был цикл «Матадор». Аурильо хотел нарисовать семь картин, но успел только пять, и последняя «Смерть» оказалась незакончена, – она вздохнула. – Мне нечем было платить за дом, долги ещё оставались, и я не знала что делать. Но мне помог Рубен. Он был такой смешной и грустный, совсем не похожий на Аурильо. Он был англичанин, и он часто приглашал нас с Аурильо на ужин в таверну. А потом он заплатил долги и позвал меня в Англию. Я не знала, что делать, и поехала. У меня с собой был только маленький чемоданчик, в котором лежал потрёпанный альбом Аурильо с карандашными набросками, его письмо и пара платьев.

Она замолчала, очень грустно глядя в огонь.

– Это был Рубен Симонс, мой дедушка, – пояснила Вэлери. – Просто бабушка называет его на испанский манер, с ударением на второй слог.

– Мне не понравилось в Англии, – пробормотала пожилая леди. – Здесь оказалось так холодно и сыро. Я очень тосковала по Испании. Мне часто хотелось вернуться и умереть там, на солнце, высохнуть, как листок с дерева и превратиться в тлен, смешаться с раскалённой пылью и навсегда остаться там. Но уже родился Джошуа, да и Рубен был так добр ко мне. Он очень меня любил. Жаль, что он рано умер. У него была больная печень. Если б он воспитывал Джошуа, тот был бы совсем иным. Но после смерти второго мужа я снова осталась без денег, да ещё в чужой стране, и мне ничего не оставалось, как отдать его родственникам мужа. Они были неприятными людьми, но могли дать ему образование. Меня они не жаловали. И я задыхалась в их доме, потому ушла и скоро вышла замуж за Десмонда…

– Это дедушка Чарли, – вставила Вэлери.

– Он показался мне похожим на Аурильо, – несколько меланхолично продолжала виконтесса. – Он обещал мне, что мы заберём Джошуа, но всё оттягивал. А потом родился Перси. И я поняла, что Десмонд никогда не позволит сыну лавочника жить рядом с его наследником. Оба моих сына меня разочаровали, но у меня есть мои внуки, – она взглянула на Вэлери и улыбнулась. – Я знаю, моя девочка, что тебе несладко приходилось в той школе, но теперь ты понимаешь, что с отцом тебе было бы хуже. Это я настояла, чтоб он отправил тебя туда. Если хочешь, можешь сердиться на меня за это.

– Мне не за что сердиться на тебя, – покачала головой Вэлери. – Мне было там совсем не так плохо. Я много читала, и много мечтала. Думаю, что с папой у меня не было бы ни того, ни другого.

– Я оставлю всё, что у меня есть, своей внучке, – проговорила виконтесса, взглянув на тётю Роззи. – Это совсем немного, но вполне приличные драгоценности. Я уже написала завещание.

– И вы ничего не оставите внуку, миледи? – удивилась тётя Роззи. – Он так заботится о вас.

– Вы могли бы звать меня Долли, – в несколько просительной манере произнесла та, – все друзья зовут меня Долли. Моё имя Долорес, но это слишком вычурно для Англии. А что до наследства, то Чарли получил наследство от своих родителей, он обеспечен. К тому же заботясь обо мне, он ведёт себя так, как и должен вести себя мужчина. Странно, что не все в Англии это понимают. Но в Испании мужчины всегда заботятся не только о своих жёнах и детях, но и о матерях и бабушках. Это их долг. И Чарли это понимает. Да и зачем ему женские побрякушки? Женское наследство должно достаться женщине, поэтому я всё оставлю Вэлери. По крайней мере, ей будет, в чём появиться на людях.

– Может, тебе стоит прилечь? – спросила Вэлери, склонившись к бабушке. – До обеда ещё несколько часов. Съедутся гости, возможно, мы засидимся допоздна.

– Да, – леди Бринзби-Ашер поднялась, опираясь на руку внучки. – Мне лучше прилечь и немного отдохнуть. Или нет, я посижу в кресле у камина. В моей комнате красивый старинный камин и уютное кресло.

Они ушли, а я задумчиво посмотрела на мужа.

– О чём думаешь? – спросил он.

– О том, как мне повезло с мужем, не то, что этой бедняжке, – призналась я.

– Первого мужа она любила, – заметила Дэбби. – Как красиво она о нём сказала, что он был замешан на оливках с жасмином, или что-то вроде этого.

– Это из стихотворения испанского поэта Федерико Гарсиа Лорки, расстрелянного франкистами, – проговорила я и, поймав удивлённый взгляд Джеймса, пояснила: – Мне всегда очень нравились его стихи, я много читала в школе. В переводе, естественно.

На пороге появился новый лакей и сообщил:

– Сэр Артур просит мистера Джеймса зайти в его кабинет. Я могу убрать со стола, мэм?

Джеймс застал отца в одиночестве. Тот сидел за своим столом и в задумчивости поигрывал золотой ручкой. Увидев сына, он коротко распорядился:

– Садись, – и после того, как тот сел в большое кресло у журнального столика со столешницей из золотистого мрамора, произнёс: – Мне очень жаль, но мы не смогли договориться.