Возрождение (ЛП)

Сильный порыв ветра впивается в уши. Я видела шапку и варежки в рюкзаке, но не чувствую, что должна остановиться, чтобы достать их.

Моя шапка. Рюкзак. Тихонько повторяю несколько раз, в надежде, что смогу внушить это себе.

Я София. Только не могу с уверенностью сказать, кто такая София.

Мы дошли до конца Общества и ждем сигнала, чтобы перейти улицу по направлению к Бостонскому Саду. Машины проносятся мимо, и я борюсь с желанием встать позади Кайла, позволяя ему загородить меня от глаз. Кто угодно может быть в этих машинах. Кто угодно, вроде тех парней с Южной станции. Меня бросает в дрожь, и я натягиваю воротник куртки до подбородка.

Кайл направляется к кофейне на углу, и мы срезаем направление. Там многолюдно, но, возможно, это поможет слиться с толпой.

Прежде чем появился шанс войти, он отодвигает меня в сторону.

— Что ты сделала тогда, на Южной станции, как ты уложила этих парней, это было… — оставшаяся часть комментария повисла между нами, хрупкая и холодная как воздух.

— Я не знаю, как сделала это. Это было что−то вроде инстинкта.

— Тогда ты, должно быть, хорошо натренирована. — он отодвигается в сторону, позволяя женщине, выгуливающей пушистую собаку, пройти. — Мой папа специалист по боевым искусствам. Весь смысл тренировок в том, чтобы все это стало инстинктивным.

Его глаза исследуют меня в поисках ответов, которых у меня нет.

— Серьезно, не знаю. Полагаю, я никогда не упоминала ничего, насчет этого?

— Нет. Никогда, — а в голосе слышна обида.

Интересно, что еще я не рассказывала и почему.

— Мне жаль.

Он берет меня за руку.

— Не беспокойся об этом. Уверен, у тебя были причины. Просто хотелось бы знать больше. Тогда бы я мог бы помочь.

Его слова и нервный тон не соответствуют друг другу. Существует так много причин, по которым он может быть расстроен. И ко всему прочему, я не помню его достаточно хорошо, чтобы догадаться.

— Внутрь? — я направляюсь к двери.

Нам повезло занять пару сидений, расположенных вместе у окна сразу, как только кто−то другой встает, чтобы уйти. Я предпочла бы не сидеть рядом с окном, выставляя лицо на обозрение, но либо это, либо ничего. И ничего в пролете. Мне нужно согреться.

Кайл снимает куртку, показывая на обозрение черную футболку и терморубашку с длинными рукавами поверх нее. Это футболка с надписью «Sweet Cartwheeling Jesus». Та, которая была в тот день на башне колокольни.

— Пойду возьму напитки, — говорит он. — Почему бы тебе не остаться здесь и не посторожить места?

Я так внимательно разглядываю его рубашку с нарастающей яростью из−за того, что не могу вспомнить больше, так что просто киваю в ответ. Спина его рубашки гласит «Gutterfly» с последующей связкой дат. Это футболка в стиле музыкальной группы.

Прислоняюсь спиной как можно ближе к стене, стараясь держаться подальше от окна и протираю глаза. «Gutterfly». Название не кажется незнакомым. Как лица тех парней на Южной станции; знаю, что знакома с этим больше, чем сама признаю.

Цепляясь за этот кусок информации, роюсь в темных, грязных местах в своей голове. Там что−то есть. По какой−то причине чувствую, что, чем больше кусочков смогу расставить по местам, тем легче будет разгрузить и восстановить остальные.

К тому времени, как Кайл возвращается с кофе и маффинами, я не продвинулась дальше, но появилось кое−что.

— Я люблю их, так ведь?

— Любишь что?

— Прости. Имею в виду, мне нравятся «Gutterfly». Верно?

Кайл окидывает взглядом рубашку.

— Да, многим они сейчас нравятся. Последний альбом сделал их раздражающе популярными. Ты вспомнила что−то?

— Не уверена. У них есть песня, которая звучит примерно так? — и напеваю какую−то мелодию, которая пришла в голову минуту назад.

Лицо Кайла оживляется в то время, как он снимает крышку со своего стаканчика кофе и отмахивается от пара.

— Да, это их песня. Ты помнишь какую−нибудь песню, которая была на танцах прошлым вечером?

Потягивая свой кофе, гримасничаю и добавляю больше сахара.

— Лучше спроси, помню ли я танцы прошлым вечером. И нет, не помню.

Выражение надежды спадает с лица Кайла. Теперь я чувствую себя виноватой. Мы были на танцах вместе? Нам было весело? Я хочу знать. Хочу верить, что так и было.

Пробегаюсь пальцами по краю чашки.

— Возможно, если бы ты рассказал мне больше, это могло бы помочь. Расскажи о танцах и наших занятиях.

Расскажи мне обо мне. Эту часть я так и решаюсь произнести. Хоть я и доверяю Кайлу, не имея на то причин, но отказываюсь позволить узнать о том, как много себя я потеряла.

«Никогда не показывай слабость. Слабости — единственное, что нужно выражать в продуманном решении, когда пытаешься достичь цели. Используй фальшивую слабость, чтобы манипулировать другими. Не позволяй другим людям использовать твои настоящие слабости, чтобы манипулировать тобой.»

Снова голос этой женщины. Он режет уши. Или, ладно, мой мозг, поскольку она — это воспоминание. Но в том, что она говорит, есть смысл.

Уязвимость опасна. Я должна скрывать то, что могу. Даже если Кайлу можно доверять, паранойя все еще остается.

Они идут.

Уже знаю. Я встретила их. Прими это, мозг.

Кажется, Кайл что−то обдумывает, задумчиво попивая кофе.

— Много чего я мог бы тебе рассказать. Возможно, будет иметь больше смысла, если ты расскажешь, что именно помнишь. Тогда я смогу заполнить пропуски.

Проблема: пробелов много. И те части, что я помню, не то, чем думаю, я должна поделиться. Но верно. Я не позволю этому произойти. Слабость — это плохо. Миссия была секретом. Понятно.

— Хорошо, возвращаемся назад. Эм, танцы, — закрываю глаза, умоляя свой разум высвободить больше воспоминаний.

Наконец одно приходит с силой урагана.

**************************************************************

Девять тянет меня в уборную.

— Думаю, нам следует снова заняться макияжем.

— Ты шутишь? Мы провели последние полчаса, разукрашивая мое лицо в различные оттенки… — снова просматриваю коробочки в ее руках — Пустынный Персик, Городские Сумерки… Кто придумывал эти названия?

— Я тебя умоляю. Кого это волнует? — тянет она, хлопая своими накрашенными ресницами.

Под потолком мерцает одна из флуоресцентных ламп. Предполагалось, что обслуживание должно было исправить эту проблему прошлым вечером, как так вышло, что лампа все еще мигает? У меня начинает дёргаться глаз. Или это макияж во всем виноват?

— Ты оставишь меня завтра на неопределенное количество времени, — продолжает ныть Девять. — Тебя выбрали для ДВИЖЕНИЯ.

Девять не пытается скрыть свою зависть. Именно по этой причине ее и не выбрали. Она желает всего и сразу, из−за чего является не очень надежным товарищем. Я сказала ей это ради всего хорошего, что было между нами.

Как по мне, ДВИЖЕНИЕ — это нечто, вызывающее смешанные чувства. Живот завязывается узлом при одной только мысли об этом. Но я готова. И готовилась неделями. Мне доверились. Но все же тихонько психую, хотя и не хочу этого показывать. Показать — значит проявить слабину.

На самом деле, испытывать чувства — это и есть слабость.

Протягиваю палетки обратно.

— Я не стану пачкать себя этим. Тонны косметики на лице действуют на меня раздражающе. Даже если я просто прикоснусь к лицу, то макияж смажется. Оно мне не надо.

Девять закатывает глаза от таких слов.

— Думай об этом как о камуфляже. Множество девушек из колледжа накладывают его. Думаю, мы должны быть уверены, что ты вольешься в общество. Мы разные, Семь. Просто я хочу быть уверенной, что ты надерешь всем задницы.

Мы разные. Да, спасибо за напоминание.

Но я все же улыбаюсь. Девять и я не во всем соглашаемся, но для меня она самая близкая подруга.

— Знаю. Я тоже. Но не думаю, что моя способность наносить действительно убийственный макияж будет решающим фактором.

— Ты удивишься. Надо быть готовой ко всему, — Девять отодвигается от двери уборной, которую еще недавно заперла. — Ну, ладно. Тебе нужно хорошо выспаться.