Страница 5 из 19
Жизнь протекает во времени, она имеет внешнюю и внутреннюю стороны. Первая наблюдаема и изучаема объективными методами, вторая воспринимается внутренним взором, познаётся методом интроспекции. «Переживание» – локальная единица жизни, взятая с акцентом на внутреннюю её сторону, целостный психический комплекс. Здесь каждое душевное движение, каждый оттенок чувства соотнесены с целым. Любое из них – «собственность» некоего Я, определённого личностного сознания.
Человек не ограничен актуальным, текущим переживанием; благодаря памяти с ним соединяются прошлые переживания, обогащая, углубляя его. Так формируется опыт жизни – неотъемлемое достояние каждой конкретной личности. Предельным по масштабу обобщением опыта индивидуальной жизни является духовная биография данной личности.
Переживание, осознаваемое субъектом, соотносимое им с прошлыми впечатлениями, а также с прогнозируемыми будущими переживаниями, приобретает значение (значимость), ценность. Постепенно в ходе жизни у человека складывается ощущение полноты либо обеднения жизненного процесса. Этот момент особенно важен для понимания искусства; последнее, по Дильтею, связано с возрастанием «чувства жизни».
Возможности традиционной науки в постижении сущности жизни и других связанных с ней реалий Дильтей считал принципиально ограниченными. Жизнь в глубинной своей сути – иррациональна, человеческая личность, её характер – тоже. «…Всякое большое поэтическое создание иррационально, несоизмеримо в самом сердце своём – словно сама жизнь, которую оно передаёт»[5]. Но, порицая позитивистский дух науки своего времени, её притязания на успешную и скорую разгадку всех тайн бытия, Дильтей сам остаётся сыном XIX века – «века науки». От научных методов познания человека и его мира он не только не отказывался, но, напротив, именно с ними связывал перспективу дальнейшего прогресса человековедения. Трудность заключалась лишь в том, полагал он, чтобы вернее определить истинные возможности каждой из наук и вооружить их наиболее адекватными, эффективными методами.
Провозгласив радикальное отличие «наук о духе» от «наук о природе», Дильтей отвергал любые попытки строить гуманитарное знание по типу естественнонаучного. Объекты культуры – нечто иное в сравнении с предметами неодушевлённой природы. В произведениях культуры человек объективирует свой целостный духовный мир. За произведением искусства, например, всегда стоит (угадывается) его создатель – творческая личность. И если в познании предметов естественных наук главным инструментом является метод причинного объяснения, то для постижения явлений культуры нужен особый, индивидуализирующе-«вчувствующий» метод – понимание. «…Значение жизни, как и значение внешней действительности для них (традиционных наук. – В. К.) вовсе недостижимо. Таковое содержится в жизненном опыте – индивидуально и субъективно»[6]. Дильтей внёс весомый вклад в разработку герменевтики — научной дисциплины о творческом истолковании и понимании явлений культуры, которая в ХХ-м – начале XXI веков получила самое интенсивное развитие.
Основанием всего комплекса наук о духе должна стать, считал Дильтей, психология. Но традиционная «объяснительная» психология для этого явно не годилась. Она обычно начинала исследование с самых элементарных проявлений психической жизни человека, ещё непосредственно связанных с физическими стимулами, физиологией ощущений и т. п. До высших форм духовной жизни такая наука либо попросту «не добиралась», либо сводила (редуцировала) высшие проявления к сумме низших. Старой психологии Дильтей противопоставил новую, «описательную психологию», обоснованную им в своём одноимённом труде. Описательная психология всегда исходит из целого душевной жизни человека, из приоритета личностного начала, сознания Я. Философию, искусство, науку, религию и другие культурные сферы она рассматривает как объективации духовной жизни всего общества – формы «объективного духа».
Дильтей, как мы видим, – выдающийся реформатор философского знания и всего громадного здания гуманитарных наук, наук о духовной культуре человечества. В этом общем русле он предпринял попытку реформировать на обрисованных выше новых началах и эстетику.
Дильтей считает неприемлемой для себя, безнадёжно устаревшей традиционную «эстетику сверху» – метафизическую, спекулятивную (включая сюда эстетику немецкого классического идеализма). Он ставит ей в вину стремление вывести критерии оценки конкретных эстетических и художественных явлений из единых априорных первоначал. Обычно высшим оценочным критерием объявляется «идеально-прекрасное». Но такое предельно общее мерило является безжизненной абстракцией, укладывающей всё многообразие оцениваемых объектов в некое прокрустово ложе. Продолжением того же коренного порока «эстетики сверху» является её пренебрежение спецификой отдельных искусств, тенденция к подверстыванию всего конкретного, частного – под общее.
Но Дильтей выступил критиком и «эстетики снизу» в том её виде, какой она обрела в XVIII и XIX столетиях, будучи наиболее рельефно представленной в трудах Г. Хоума и Г. Фехнера. Эта эстетика путём микроанализа устанавливает соответствие между мельчайшими оттенками эстетического впечатления, с одной стороны, и какими-либо частными особенностями предмета, вызвавшего этот эмоциональный отклик, – с другой. Этими элементарными соотношениями «эстетика снизу», по существу, и ограничивается.
Но как же провести корабль современной по духу эстетики между Сциллой спекуляций и Харибдой аналитизма? «…Для того, чтобы эстетика заняла более здравое отношение к…живым устремлением современного искусства, вовсе не нужно какого-то создания эстетической науки заново, – пишет Дильтей. – Ибо сами эти художественные устремления должны были искать для себя ясности относительно истинной природы отдельных искусств и применяемых ими средств. Они уже должны были создавать себе эстетические принципы. Не надо только искать эстетику нашего века в компендиях и толстых учебниках»[7]. Эстетика Дильтея, таким образом, представляет собой естественное продолжение рефлексии самих художников, творящих в различных видах искусства, относительно предпосылок и основ своего творчества. Художественно-образная и философско-теоретическая мысль по поводу искусства, критериев эстетических оценок и т. д. у Дильтея максимально сближены. Иногда они, констатирует он, счастливо сочетаются в одном лице (Гёте, Шиллер, Лессинг и др.).
Такой эстетике не грозит отрыв от художественной конкретики – она является её осмыслением и обобщением. В этом смысле эстетика Дильтея тоже «эмпирическая», но в ином, нежели у Фехнера, обновлённом смысле. Не случайно Дильтею так импонировало название, да и внутреннее содержание труда его соотечественника Готфрида Земпера – «Практическая эстетика». Особенно была ему близка идея синтеза искусств. Последний не создаётся, по мысли Дильтея, чисто волевым усилием художника. Между различными видами искусства существуют моменты объективной общности. Именно их выявляют и используют наиболее универсальные мастера и теоретики искусства (как Земпер), предвосхищая обновление форм в целом комплексе искусств, подготавливая изменение художественного сознания всего общества.
В наши дни нередко проводится разграничение (увы, не всегда корректное) между эстетикой «имплицитной» (как бы растворённой в тех или иных конкретных областях знания или художественного творчества) и «эксплицитной» (разрабатываемой на собственной, философско-теоретической основе). К какому типу можно отнести эстетику Дильтея? Назвать её имплицитной «эстетикой художников», «практиков» можно лишь с большой натяжкой, упрощая суть дела. Определение «теория среднего уровня» также представляется неадекватным. Обосновываемая Дильтеем эстетика есть сплав, синтез философского и конкретного искусствоведческого знания. Это «эстетика художников и мыслителей» – одновременно.
5
Дильтей В. Собрание сочинений. В 6-ти т. T. IV. М. 2001. С. 396.
6
Там же. С. 418.
7
Дильтей В. Собрание сочинений. В 6-ти т. T. IV. М. 2001. С. 443–444.