Страница 32 из 80
— Никакого красавчика испанца не отхватила? — с иронией в голосе спросила она.
— Спешу тебя разочаровать…
— Ой, фу, все, не продолжай, — перебила меня Брук, и я уже представила ее скорченную рожицу, будто она съела что-то отвратительное. — Монашка.
— Мне не до этого. Ты давно была в клинике?
— Вчера только. Ты не думай, я бываю там каждый день, — тема сменилась и наши голоса тоже. Брук стала серьезнее.
— Никаких изменений нет, — с грустью ответила Брук. — Но не стоит сразу думать о плохом, — тут же начала она меня подбадривать. Ну, конечно, в этом вся Эванс. За это я ее люблю еще больше.
— Все хорошо. Я понимаю, что они не очнутся чудесным образом. На это нужно время. Напомни мне, когда нужно вносить плату?
— Если не ошибаюсь, через две недели. Но я еще уточню.
— Хорошо. Спасибо тебе за все, Брук.
— Эй, прекрати меня благодарить. Мы с тобой как сестры.
Я улыбнулась. Разговаривая с Брук, меня так и наполняют теплые ощущения.
Мы болтали еще около двадцати минут. Она рассказывала о том, как сама коротает дни. Оказывается, ей так скучно без меня, что уже не может без шоппинга ни дня. Я только и делала, что смеялась и закатывала глаза на ее оправдания. И в каждом оправдании центральная фигура — я.
Я обожаю Брук Эванс за то, какая она есть: жизнерадостная, постоянно веселая, со стопроцентной энергией каждый день. Она словно моя батарейка для подзарядки. Когда мы закончили разговор на признаниях в любви, я сидела с улыбкой еще несколько минут, а потом бродила по дому с веселыми мыслями. Брук сейчас для меня свет в мрачном подвале, отгоняющий не только тьму, но и весь негатив, который топит меня в мрачных мыслях.
Кстати говоря, пока я бродила по дому, углубленно изучая все вокруг, наткнулась на чердак. На втором этаже находилась лестница, заканчивающаяся безобразной шторкой. Когда я отворила ее, наткнулась на полумрак. Повеяло таким запахом затхлости, будто эту дверь не открывали несколько лет точно.
Рассматривая белую гладкую поверхность я приметила царапины и пыталась определить, чем их оставили. Точно не ногтями, уже радует. Кажется, такие царапины характерны для маленького гвоздика. Некоторые линии даже собирались в рисунок: кошку, дорогу и еще что-то, что я не смогла понять.
Судя по рассказу Марты, в этом доме жили Эдвард и Эльвира с родителями. Возможно, кто-то из детей и оставил эти царапины на деревянной двери.
Я решила подняться наверх. Чем выше по лестнице я продвигалась, тем прохладнее становилось. Медленно шагая, я касалась бежевых стен, на которых тоже были какие-то детские рисунки. В полумраке их сложно было разглядеть, большинство полос мало чем походили на целостный рисунок. Будто «художник» этих творений черкал черным маркером на стенах бесцельно, но все равно что-то получалось.
Когда я наступила на последнюю ступеньку, наткнулась на шторку из какого-то покрывала, в котором уже образовались дырки. Сквозь них просачивался свет. И, осторожно отодвинув ткань, перед собой я увидела небольшую детскую комнату. Пыль, оседавшая на шторке годами, быстро распространилась по помещению, когда я коснулась ее рукой, и теперь витала на лучах солнца, будто маленькие блестки. Лучи солнца просачивались сквозь грязные стекла окна и были единственным источником света.
Я осторожно вошла в помещение, растирая ладони, чтобы избавится от пыли. Рассматривая помещение, я еще больше убедилась в том, что здесь никого не бывает, а значит, никто не убирается. Это заброшенная спальня.
Я медленно шагала, изучая комнату. Деревянный пол под моими ногами тихо поскрипывал. Незаправленная кровать, письменный стол со светильником, который уже давно не работает, отклеивающиеся обои на стенках, кресла в углу и камин между ними. Я подумала, что это детская комната только потому, что на камине находилось пару игрушек: кошка и две машинки. А так же в спальне находилась небольшая кровать, точно не походившая для взрослого человека. Повсюду осевшая пыль и грязь — единственное, что отталкивало. А в остальном эта спальня тянула меня, как что-то неразгаданное, что мне нужно разгадать.
Я пробралась глубже, к камину, и взяла в руки пыльную кошку. Она была трехцветной: белая, с серыми и коричневыми пятнами. На стене вдоль лестницы тоже часто мелькала нарисованная кошка, как и на двери, расцарапанная гвоздиком. Я бы подумала, что ребёнок больше ничего не умел рисовать, но здесь дело в другом. Будто его лишили, или он потерял любимую кошку, и теперь изображает ее везде, где только можно.
Я бережно поставила мягкую игрушку на место и направилась к кровати. Белая простынь превратилась в серую от пыли. Мне хотелось сесть на нее, но мысль о том, что халат на мне превратится в такое же серое недоразумение, остановилась. Вместо этого я присела на корточки перед прикроватной тумбочкой и потянула ящик на себя. Он издал характерный хрип, отчего я стиснула зубы.
На дне находилась папка, которую я не раздумывая достала. Она была совсем не грязной и не пыльной, поэтому я смело могла положить ее на колени и удобно рассматривать содержимое.
Там я обнаружила те же детские рисунки. Одни повергали меня в ужас, другие наслали грусть, следующие вовсе негодование. Расширенными глазами я судорожно листала файлы с рисунками и в страхе понимала, что они принадлежат Эдварду. Эта спальня когда-то принадлежала ему.
Вот на дороге побитая кошка и кровь от нее. Женщина с синяками. Плачущая девочка. Забитый в угол мальчик.
Слезы от увиденного моментально потекли по щекам.
В конце была семейная фотография. Мальчик лет десяти, девочка лет пяти, невероятной красоты женщина и властный на вид мужчина. Но…его лицо было перечеркнуто красным крестом. Несколько раз, так, что образовались дыры.
Коснувшись этого креста на лице мужчины, я так и ощутила ярость того, кто это сделал. Мурашки толпой накрыли мое тело, что заставило его напрячься. Я всхлипнула, больше не выдерживая волны сострадания, которую я испытываю к этой семье. В особенности к Эдварду.
— Что ты здесь делаешь!? — вторгся в мое сознание гневный знакомый голос так неожиданно, что я в страхе ахнула и вскочила на ноги, схватив в руки папку. Фотография плавно упала на пол, и мы оба уставились на нее.
— Я…я случайно здесь…оказалась, — с паузами проговорила я и гневные глаза Эдварда снова впились в меня.
— Ты что, вечно суешь свой нос туда, куда не просят? — каким-то устрашающим тихим тоном спросил он, слегка прищурив глаза. Они светились золотом в темноте, и под этим безобидным, на первый взгляд, сиянием скрывался гнев Дэвиса.
Я выпрямила спину, но глаза все-таки опустила на пару секунд.
— Смотри мне в глаза! — потребовал он низким голосом и шагнул ко мне, а мне осталось лишь бесспорно выполнить этот приказ.
Эдвард был зол, но сдерживал себя. Передние карманы его брюк были настолько растянуты, что будто там он скрывает свои кулаки. Сейчас моя задача состоит в том, чтобы не спровоцировать его на открытую агрессию и проглотить все то обидное, что Дэвис скажет мне.
— Простите, я правда не специально. И в мыслях не было, что в этом доме есть места, которые скрыты от лишних глаз, — спокойным голосом проговорила я, будто ничего не случилось и оставила папку на прикроватной тумбочке.
Эдвард проследил за моими действиями. Он сжал челюсть, смотря на папку, а после прикрыл глаза и тихо зарычал.
— Если хотите, я уйду.
— Да, я хочу, чтобы ты ушла! — взревел он, распахивая свои прекрасные глаза, которые в гневе стали устрашающими и отталкивали.
Я еле заметно вздрогнула и тут же шагнула в сторону выхода, чувствуя, как дрожат колени, оставляя Дэвиса одного в этой спальне.
Ватные ноги быстро вынесли меня наружу, и я вдохнула свежего воздуха на улице, радуясь отсутствию плотного слоя пыли. Легкие будто увеличились в объеме. Я начала жадно хватать воздух ртом и издавать звуки, будто сейчас расплачусь или вовсе истерично разрыдаюсь.
Я села на крыльцо и нагнулась к коленям, закрывая лицо ладонями.