Нежное прикосновение

Слышны были только звуки слабого царапанья и крысиные повизгивания. Вздохнуло дубовое днище корабля. От его покачивания оранжевый свет лампы разливался, выхватывая из темноты бочки с водой.

Стефен подождал: ему хотелось бы знать, не напрасно ли это все, не потерял ли он сына навсегда. Он подумал, что Рори — сильный духом, у него чистая и благородная душа. Он вспомнил, как сильно парнишка его любил: сделал так, что он почувствовал себя достойнейшим человеком, приличным и гордым.

— Я попрошу Анну вернуться, — продолжил он. — Ты и я, вместе, мы попросим ее вернуться.

Раздался громкий стук вблизи двух больших бочек с водой — в пятнадцати футах, не дальше. Стефен напрягся. «Еще одна крыса», — сказал он себе, не смея надеяться. Но потом из темноты раздался тихий, укоризненный голосок.

— Она не вернется. Никогда.

Стефен расслабился, отлегло от сердца. Он проглотил эмоции, стараясь быть спокойным.

— Я знаю, что она не вернется, — снова повторил Рори.

— Мы ведь можем попросить ее, ведь так, можем?

— Она замужем за Били Магири. И ты ее за это ненавидишь.

— Ненавижу ее? — переспросил удивленно Стефен. Ни разу, никогда и никому он ничего не говорил против Анны. — Так, и с чего ты это взял?

— Ты мне говорил, что есть два вида женщин: хорошие — как моя мама, и плохие. Как Анна.

У Стефена тяжело, медленно застучало сердце. Он старался припомнить, что он говорил.

— Знаю, что случится, когда ты женишься, — голос Рори искажался из-за того, что он прятался, но в нем было страдание, и это было слышно. — Эди и Майк сказали, что хорошие женщины это делают, только чтобы родились дети, — потому что священник говорит, что их надо иметь. А плохие делают это со всеми мужчинами. И вот почему ты думаешь, что Анна плохая.

Тупая слабость охватила Стефена. Он не знал, что ему ответить сыну.

— Ведь так? — спросил Рори.

Стефен засопел, сидя на тяжелой деревянной платформе, и быстро, нервно провел рукой по волосам. Он никогда не был так ошарашен и смущен.

— Ты лучше выйди сюда, дружище.

Позади водяных бочек раздались ломкий стук и грохот, а затем на свет лампы вышел Рори, волоча за собой мешок, сделанный из какой-то скатерти Анны. После своего приключения он не выглядел измученно, если не считать грязных следов от высохших слез на щеках да темных кругов под глазами. Стефен заставил себя сидеть спокойно.

— Я не ненавижу Анну, — сказал он.

— Но ты думаешь, что она порочная. Стефен уставился на свои руки.

— Ты сам делал с ней то же самое, что Били Магири делал, то же, что пытался сделать Спинер, пока она его не убила. Ты ее заставил грешить, папа; она это делала, а потом ты за это же ее обвинил.

Стефен открыл было рот сказать, что Рори — ребенок, который не способен еще понимать такие вещи. Хотел объяснить, что однажды Рори научится оценивать женщин и выберет для себя стоящую. Хотел сказать, что то, что было между Анной и им, — не его, Рори, дело, но прикусил язык. Где-то в душе Стефен понимал, что в речи Рори есть нечто близкое к правде и что он должен ответить ему.

Он разбирал свои чувства к Анне, глядя, как качается фонарь в печальной пещере подпалубного помещения. Никогда он не допускал, что это нечто другое, как откровенная, без подмеса, похоть. А сейчас мысли об Анне возвратили ему радость бытия рядом с ней, глубочайшую страсть.

Он поглядел на Рори.

— Анна и я сделали друг друга счастливыми, — сказал он. — Видишь ли, дружище, мужчина может сделать женщине больно, навредить, как хотел сделать Спинер. А может также сделать ее счастливой. Я никогда Анне не причинил боли. Вместе мы были счастливы.

Обвиняющее выражение лица Рори не изменилось. Стефен потянулся, притянул его к себе. Он погладил сверху вниз тонкие ручки мальчика.

— Это трудно понять, но ты разберешься, когда станешь старше. Обещаю — ты все поймешь.

— Ты обвиняешь ее, что она замужем за Били Магири, — настаивал Рори. — Но это не ее вина, что она его узнала раньше, чем познакомилась с нами.

— Ты прав. Это не ее вина.

И тем не менее мысль, что она была с Магири, вызывала в нем глубочайшую ярость.

— Ты думаешь, что она не такая хорошая, как моя мама?

— Твоя мама была лучшей, какой может быть девушка. — Стефен начинал уставать от Рориных вопросов и обвинений, но изо всех сил сохранял терпение. — Она была словно ангел — такая добрая и чистая.

— А вы с ней были счастливы, вот как с Анной?

— Конечно, я был счастлив. Она была твоей матерью.

Но он врал — Роза счастливым его не сделала. Стефен остановил мысли до того, как они могли перейти в проклятия. Господи помилуй, не должен он поворачиваться к Розе спиной. Не должен отвергать ее за то, что она приносила себя в жертву, отдавая ему свое тело, а сыну — отдав жизнь.

— Дядя Пэди говорит, что моя мама была такой праведной, что должна была стать монахиней. Он сказал, что она от каждого ждала, что он такой же хороший, как она сама.

— Да, она была такая, — подтвердил Стефен.

— Я больше хочу Анну, папа. Я думаю, что она подходит для нас лучше, чем моя мама.

— Послушай-ка, — вскочил Стефен. —? Твоя мама была святая, настолько она была хорошая. Анна никогда не сможет быть…

Спина взмокла от пота. Трюм был непереносимо завален вещами, в такой духоте нечем дышать. Да провались она в тартарары! — подумал он. Будь проклята Анна и похоть, которую он к ней чувствовал… Похоть… любовь. Ах, Боже, он ведь ее любил — не только в постели, но и на кухне, и в саду, и возвращающейся с прогулки. Он ее любил с полным подолом кружев и полными руками стирки; он любил ее беседы с Дэйви и Джилом и ругань на мальчишек. Он любил ее на острове, когда вздымались ее юбки и она улыбалась, и по ночам, когда она шептала ему на ухо нежные словечки. Анна не была святой и — спасибо ей за это.

Она славная и любящая женщина, которая лучше, чем он сам, понимает его, а когда он ее обнимает, то благодаря ей чувствует себя Богом.

— Один раз я слышал, как говорили дядя Пэди и бабушка, — добавил Рори виноватым голосом. — Дядя Пэди сказал, что с моей мамой ты не был счастлив.

Стефен в изнеможении опустился на нары. В мозгу пронеслись воспоминания, прежде чем он их остановил: как это было — быть с Розой. Как было тяжко, когда он старался подавить вожделение и задавить революционную страсть — все из-за нее. Он был молодым мужиком, полным огня, и похоти, и политического рвения, женившийся на очень красивой, набожной девушке, чья семья дала шанс приличной жизни дикому, осиротевшему парню. Она была невинна, а он взял ее страстно. Он хотел ее позабавить и старался, чтобы она его захотела. А она только каждый раз плакала и молилась, пока длилось тяжелое испытание, убивая его привязанность, вызывая в нем гнев. Когда позвало Братство, он пренебрег ее желанием. Он принял клятву и ушел. Он хотел уйти, отчаянно хотел. Для него это было освобождением — оказаться подальше от набожной Розы, от ее жертвенных вздохов. Потом он вернулся, а она уже умерла, оставив позади плачущее дитя и последнее воспоминание — иссушающее и пожирающее чувство вины.

Роза всегда вызывала в нем чувство вины — из-за его вожделения, сатисфакцию ему он находил в бешенстве на ринге, в страстном желании революционной справедливости. Когда она умерла, эта тихо ноющая вина выросла в страдание, едва не доведя его до безумия. У него не было выбора, кроме как сбежать.

— Дядя Пэди сказал бабушке, что тебе нужна жизнерадостная, веселая девушка, чтобы сделать тебя счастливым, — добавил Рори.

Стефен потер виски. Пэди это ему тоже говорил: «Найди себе хорошую жену, Стефен, мать — для мальчика. Найди такую девушку, которая знает, как тебя рассмешить и любить».

И Анна знает, как рассмешить. И любит его. Ей также известно, как на него поворчать, обычно по стоящей причине, и из-за нее у него не бывает чувства вины.

Стефен посмотрел на Рори. Все-таки странно, как парнишка, кажется, понимает вещи, которые и взрослого мужчину ставят в тупик.