Страница 2 из 18
– Точно, папа. Все дело в ванне.
– Ладно, доедайте и бегом исследовать окрестности!
Мы с Брендой до блеска вымакали хлебом подливку в миске и побежали во двор. Я снова залезла на дерево, да только мальчика не увидела. Наверно, он ушел играть на улицу. Разочарованная, я спрыгнула.
– Пойдем, Бренда. Мы еще улицу не исследовали.
Глава вторая
В нашем новом районе все дома были как близнецы: если бы не цвет дверей, вообще не отличишь. Да и тут разнообразие небольшое – дверь либо зеленая, либо синяя. Нам достался дом с синей дверью. А переехали мы только накануне. Дядя Фред сгрузил наши пожитки, в том числе мебель, прямо в тачку, сверху папа усадил меня и Бренду. И нас затрясло в прямом и переносном смысле: дорога от Карлтон-Хилл до Качельного тупика была вымощена булыжником, тачка подпрыгивала, наши пальцы сжимали тачкины бортики, зубы клацали – удивительно, как они вообще сохранились. Знай я заранее про золотоволосого мальчика Джека, я бы пешком пошла – так приличнее, чем въехать в новый район на перевернутом комоде.
Перед последним поворотом в животе у меня как-то странно заныло. Наверно, это было предчувствие.
– Смотри, Бренда, это Качельный тупик. Здесь мы теперь будем жить.
– Сегодня особенный день, правда, Морин?
Я обняла сестренку за плечики, улыбнулась:
– Еще какой особенный.
На мостовой играли дети. Один мальчик показал нам язык.
– Прелестно, – фыркнула я.
– Прелестно, – повторила Бренда.
Тачка остановилась возле пятнадцатого номера. Уф, приехали. Папа помог нам слезть. Мы так и вытаращились на новый дом.
– До чего красивый, – выдохнула Бренда. – А мы и правда будем тут жить?
– Конечно. Этот дом – наш, и мы поселимся здесь навсегда, – заверила я.
– Ну-ка, девочки, бегите посмотрите, как там внутри, – сказал папа и начал выгружать мебель.
– Сначала мне надо наш новый дом в сердце угнездить, – произнесла Бренда с самым серьезным видом.
Такова наша Бренда: иногда скажет что-нибудь – хоть стой, хоть падай. У кого еще есть такая сестренка? То-то же.
Я выждала минутку:
– Ну что, угнездила? Пойдем?
Бренда ответила кивком, я взяла ее за ручку:
– Тогда вперед.
Мы двинулись по дорожке прямо к распахнутой синей двери. Остановились в маленькой прихожей. Ох, сколько дверей – и направо, и налево. Да еще лестница на второй этаж! У Бренды глазенки стали круглые, как блюдца.
– Морин, это же целый дворец!
– Точно, Бренда.
Папа и дядя Фред бились с нашим дряхлым коричневым диваном – и так и эдак его пихали в дверь, а он не пролезал.
– Ну что же вы стоите, милые? – спросил папа, удивляясь, что мы до сих пор на первом этаже.
Бренда сверкнула глазами.
– Просто, папа, мне хочется запомнить всё-превсё.
– Запомнишь, не волнуйся. Этот день навечно останется в нашей памяти, родная.
– Потому что он особенный, папа?
– Вот именно. Особенный.
Дяде Фреду наконец-то удалось втолкнуть диван в прихожую. Грохоту было! Дядя Фред отер пот со своей щекастой физиономии и зыркнул на папу.
– Еще бы. Этакий денек не скоро забудешь. До полусмерти вы меня уходили с этим вашим барахлом.
– Дальше мы сами справимся, – сказал папа и подмигнул нам с Брендой.
– И ничуть не хуже, – подхватила я.
В прихожей возникла мама:
– Вы только поглядите, девочки, какая у нас теперь будет кухня!
Мы пошли за мамой по коридору. Кухня оказалась в два раза больше той, что была у нас на Карлтон-Хилл.
Мама, сияя улыбкой, любовно погладила блестящую новенькую плиту. Счастлива, догадалась я, и у меня у самой сердце так и застучало. Бедная мама! Раньше ей приходилось стряпать в тесной кухоньке, на видавшей виды плитке, а больше не придется. Я чуть не расплакалась. Странно – ведь следовало ликовать. Бренда заметила, что у меня слезы на подходе, и выдала с интонацией мудреца:
– Это на тебя красота так действует, Морин. От красоты порой хочется плакать, да?
Я вытерла глаза:
– Ты права, Бренда. Да, наверно, права.
– Никаких слез, – сказала мама. – Сегодня счастливый день.
– Счастливый-то счастливый, – Бренда гнула свое, – да только ведь и от счастья плачут, разве нет?
Мы с мамой переглянулись и покачали головой. Мама шагнула к Бренде, присела на корточки, взяла ее мордашку в ладони.
– Обещай мне, солнышко, что не переменишься. Никогда-никогда.
– Постараюсь, – сказала Бренда.
Мама сняла с крючка пальто:
– Мне пора на работу, девочки.
Ох как жалко! Побыть бы маме еще в этой чудесной кухне!
– А может, сегодня не пойдешь, мам?
– Нельзя, Морин. Иначе моим работодательницам придется самим убирать свои гостиные. Куда это годится?
– И куда, мама? – спросила Бренда.
– В том-то и дело, что никуда не годится, доченька.
– Потому что у богатых руки не такие, как у бедных? – предположила Бренда.
В ответ мама помахала руками перед Брендой.
– Пожалуй, так и есть, милая.
– С ума сойти! – воскликнула Бренда.
– К чаю я вернусь, а вы пока слазайте на второй этаж. Мы с папой займем переднюю спальню, вам остаются две другие. Можете немножко поссориться – кому какой владеть.
Мы поцеловали маму и наперегонки помчались по лестнице – шагали через две ступеньки. Оказалось, новая спальня мамы с папой выходит на улицу. Из тех, за которые мама разрешила немножко поссориться, одна выходила на боковую стену соседского дома, а другая на задний двор. Идеальный обзор, подумала я и крикнула:
– Чур, я буду спать здесь!
– Ладно, – сразу согласилась Бренда. – Мне все комнаты нравятся, и любая сойдет.
– Спасибо.
Я шагнула к окну. Передо мной лежал длинный газон – самый настоящий! Вдоль газона бежала дорожка, упираясь в деревянный сарайчик. На Карлтон-Хилл у нас вместо газона был просто клочок утрамбованной земли, а вместо сарая – яма для угля под убогим навесом. Здесь же вдобавок я увидела раскидистое дерево – красивое само по себе, оно нависало над забором, и казалось, по его крепким ветвям можно съехать прямо на соседский участок. Помню, я долго смотрела вниз, на клеточки газонов, разделенных заборами, и удивлялась новому ощущению – будто вот-вот случится нечто чудесное. Будто еще немножко – и моя жизнь изменится навсегда.
Глава третья
Дядю Фреда я недолюбливала, потому что он говорил с моим папой грубо и наставительно. От него только и слышно было: «Пэт, найди работу, Пэт, найди работу». Правда, дядя Фред совал нам с Брендой пенсовики, ну и что из того? Я-то знала: он это делает не по доброте, а чтобы папу лишний раз уязвить: вот, мол, ты, нищеброд, даже сластей дочерям не купишь. Эти его подачки я всегда подкидывала папе на папиросы.
Дядя Фред был женат на маминой сестре, тете Вере. Тетю Веру я тоже терпеть не могла, потому что она только и знала, что соседей хаять. Кого ни возьми, никто ей не хорош. А еще тетя Вера называла маму святой великомученицей – за то, что мама терпит папу. Явится к нам, бывало, еще когда мы жили на Карлтон-Хилл, засядет в кухне и давай лезть со своими советами. Разговоры тети Веры с мамой были как под копирку.
– Брось его, Кейт, пока не поздно, – начинала тетя Вера. – На что он тебе сдался в новом доме? Бери детей и переезжай, а это недоразумение пускай живет как знает.
– Пэт – отец моих девочек, – возражала мама.
– Раз он отец, значит, должен их обеспечивать.
– Он нездоров, Вера.
– Ничего подобного, он просто лодырь.
– Он пытался работать, но не смог.
– Мой Фред говорит, он – позор семьи.
– Извини, Вера, твоего мужа послушать, в Брайтоне половина населения – позор семьи. Так что полегче на поворотах.
Впервые подслушав такой разговор, я вечером долго ворочалась в постели. От тревоги живот разболелся. Как это – переехать, а папу с собой не взять? Я без папы с места не тронусь, не нужен мне никакой новый дом!