Страница 1 из 18

Когда мы танцевали на Пирсе

Тейлор Сэнди

Сэнди Тейлор

Когда мы танцевали на пирсе

Посвящается моей мамочке Морин О’Коннелл и моему папочке Джону Голдсмиту Они оба – словно радуга у меня на плечах[1].

Sandy Taylor

WHEN WE DANCED AT THE END OF THE PIER

Перевод Юлии Фокиной

Оригинальное название: When We Danced at the End of the Pier

This edition published by arrangement with Kate Hordern Literary Agency Ltd and Synopsis Literary Agency. Художественное оформление © Lee Avison / Trevillion Images

Глава первая

Брайтон, 1930 г.

Вот дерево, а сколько времени я на нем сижу – неизвестно, только наверняка немало, потому что ногу свело – на нее же весь упор. А сижу не просто так, нет. Я – наблюдаю. За мальчиком. Он внизу, меня не видит. Занят: оловянных солдатиков рядами ставит. Один ряд – зеленые мундирчики, другой – синие; выстроены друг против друга, готовы к атаке. У мальчика волосы совсем желтые, ни дать ни взять маргарин. Падают ему на лоб, он их откидывает, и они, пронизанные солнцем, сверкают, даже глазам больно. Вообще-то мальчишки мне безразличны. Что в них хорошего, в чумазых вонючках? Хохочут и вдобавок обзываются, вслед гикают. Только этот мальчик не вонючка и не горлопан. Пахнет он, скорее всего, клубничным вареньем, лимонами и еще чем-нибудь вкусным. Синий джемпер и серые шорты опрятные. Век бы на него любоваться. Поверни он голову – глаза окажутся синие-пресиние, точь-в-точь как этот его джемпер. Интересно, сколько ему лет? Не поймешь, пока в лицо не вглядишься, но, пожалуй, постарше будет, чем я… От размышлений меня отвлекла Бренда, моя сестренка.

– Морин! Папа зовет нас в дом!

Я приложила палец к губам и поманила ее. Бренде исполнилось шесть – на два года меньше, чем мне.

– Заправь платье в панталоны, – шепнула я.

Бренда послушалась. Залезла с моей помощью на дерево, уселась.

– А что ты делаешь, Морин?

– Да тише ты! Вон на него смотрю.

Я раздвинула тонкие ветки, чтобы Бренде тоже было видно. Внизу и чуть поодаль лежал соседский двор.

– Зачем?

– Затем, что он мне нравится.

– А папа состряпал рагу.

Не успела Бренда шепотом выдать эту весть, как в соседнем дворе появилась женщина и крикнула:

– Джек! К тебе Нельсон пришел.

– Джек, – тихонько сказала я. Надо же было попробовать, каково это имя на вкус.

– Джек, – шепотом повторила Бренда.

Новый мальчик бегом бросился к Джеку, сел рядом с ним – коленками на траву. Весь он был какой-то бурый: джемпер, волосы, даже щеки. Сразу видно, что этот Нельсон – из обыкновенных мальчишек. Ни капли не похож на Джека. От такого ни клубничным вареньем, ни лимонами пахнуть не будет, это уж точно. И вообще, догадаться было – сына Нельсоном назвать.

– У нас нынче и хлебушек есть, Морин, – заговорила Бренда. – Можно его в подливку макать. Папа мне сказал, чтоб тебя скорей привела.

Сообщение о хлебе я проигнорировала. Мое внимание было занято мальчиками. Оба теперь выкрикивали «пиф-паф, пиф-паф» – будто солдатики палят из ружей.

– Сдавайся, или умрешь! – вопил Джек.

– Сам сдавайся! – парировал Нельсон.

Джек подскочил к нему, они сцепились и стали кататься по траве.

– Рагу пахнет – слюнки текут, – не унималась Бренда.

– Ну и ступай обедать, – фыркнула я. – Никто тебя не держит.

Бренда не двинулась с места. Тут снова вышла мама Джека и сказала:

– Мальчики, обед готов.

Оба помчались к дому, но и на бегу продолжали друг друга тузить. А для меня словно солнце за тучей спряталось. Наверно, и солдатикам было так же обидно, ведь про них мигом забыли, бросили на земле.

– Куда же это подевались мои девочки?

Папа. Вышел, ищет нас. Мы с Брендой захихикали.

– А кто это там, на ветвях? Это две птички или это мои ангелочки?

Бренда полезла вниз:

– Ничуть и не птички, папуся. Это мы с Морин.

– И впрямь! – Папа подхватил Бренду на руки.

Я спрыгнула на землю, прижалась к нему, выдохнула:

– Папочка!

Он присел на корточки, чтобы смотреть мне в глаза.

– Что такое, родная?

Я сложила ладошки трубочкой между своим ртом и папиным ухом. Папина щека была теплая и шершавая от щетины, пахло от него папиросами «Синьор Сёр-вис», а еще маргарином – папа смазывал им волосы, чтобы блестели.

– Он чудесный, – прошептала я.

– Кто чудесный?

– Один мальчик, – встряла Бренда. Личико у нее было самое серьезное. – Морин сейчас глядела на мальчика.

– Вот как? А папочку своего Морин больше не любит, что ли?

– Его звать Джеком, папа.

Папа закивал:

– Надеюсь, у него хорошие перспективы.

– Что это – перспективы?

– Я хотел сказать: надеюсь, у него хорошая работа и он сможет тебя обеспечивать.

– Он ведь еще мальчик, папа. Навряд ли он работает.

– Значит, ему надо поискать работу. Причем прямо сейчас. Может, в шахту его отправим?

Мне стало смешно.

– Папа, ты просто клоун!

– Ничего подобного. Хоть Бренду спроси. Ну-ка, Бренда, клоун я или нет?

– Ты не клоун, ты мой папуся.

– Вот и видно теперь, кто в школе будет лучше всех. Конечно, Бренда О’Коннелл! Давай полезай ко мне на закорки.

Бренда не заставила себя упрашивать, я взяла папу за руку, и вместе мы пошли к дому. Едва мы открыли дверь, как я учуяла папино рагу. И впрямь слюнки так и потекли.

– И хлебушек есть у нас, можно его в подливку макать. Правда, папа? Правда? – повторяла Бренда.

– Ну да. Я сам нынче испек целый каравай, специально для моих девочек.

Я засмеялась:

– Рассказывай! Ты его в булочной купил!

– Ой, подловила, подловила! Тебе бы детективом быть, Морин.

У Бренды глазенки округлились.

– А мне, папочка? Мне можно детективом?

– Конечно, родная.

– А кто это – детектив? – спросила Бренда.

Папа потрепал ее по волосам:

– Детектив – он вроде полисмена.

– Нет, полисменом я не хочу.

– Тебя никто и не неволит, солнышко. Вот что, давайте-ка пообедаем на крыльце.

Только этого не хватало – чтобы золотоволосый Джек увидел, как я хлебом подливку собираю! И я скрестила за спиной пальцы и пискнула:

– Что-то меня знобит, папа. Лучше в кухне пообедать.

Папа немедленно приложил ладонь к моему лбу:

– Знобит? Ты простыла, милая?

– Нет, просто озябла.

– Тогда, конечно, будем обедать в кухне.

На самом деле меня не знобило, а наоборот, в жар кидало. И день выдался ясный – солнце так и пекло в кухонное окошко, – и рагу было только-только с огня, обжигающее.

– Морин, ты вся красная! – воскликнула Бренда. Подливка текла у нее по подбородку.

Папа снова принялся щупать мой лоб.

– В комнате побудешь до вечера, Морин.

– Нет-нет, папочка! Я не заболела, не думай.

– Точно?

Я пару раз подпрыгнула – пусть папа сам посмотрит, что со мной полный порядок.

– Видишь, папа, я здорова.

– Что ж, если ты уверена… Хотя мама тебя во двор не выпустила бы.

– Но ты-то выпустишь, папочка?

– Вот хитрюга! Вокруг пальца меня обвела!

Я вернулась к рагу. Зачерпывала его ложкой – такое густое, сытное. Нередко попадались мясные нитки (они застревала между зубов), и было сколько угодно морковки, порезанной большими кусками, а поверху плавало белое выжаренное сало – словом, объедение сплошное. Я отломила изрядно хлеба – и в подливку его. Хлеб намок, стал коричневым и совсем мягким.

– Какой у нас хороший дом, правда, папа? Он тебе нравится?

– Нравится, Морин. Нынче вечером вы с Брендой сможете помыться в ванне – в настоящей ванне, в отдельной комнате. Это вам не корыто, девочки. Вот чем хорош наш новый дом.

Англ. «А rainbow ‘round my shoulder» – песня из музыкального фильма «Поющий дурак» («Singing Fool»), США, 1928 г. – Здесь и далее примечания переводчика.