Страница 5 из 14
Подобно тому, как обманный мир заменил правдивую войну, так и лживые военные идеи стали частью реальной жизни. Для Срджана, Мрджана и Младжана – детей, сформировавшихся и возмужавших на войне, в этом мире подразумеваемой лжи не было места. Их самих, их имена и лица мир стремился забыть, как чуждых подкидышей. Их вынуждены были терпеть, но их стыдились и терпели, когда не удавалось скрыть от дорогих неожиданных иностранных незваных гостей. Поначалу они не хотели смириться с такой ролью. Они не считали свою молодость унизительной. Это были страшные времена, оставившие страшные воспоминания, которые хотелось забыть как кошмарный сон, но это была их молодость, за которую сейчас, так навязывало им общество, они были должны каяться и считать преступной. Ими перестали гордиться и перестали ставить их в пример, хотя раньше носились с ними как с полковым знаменем. Они уже не удивлялись натыкаясь на отказ, где им предлагалось потерпеть и подождать, они уже привыкли к бегающим глазам и неуверенным слова, что всё наладится и вернутся старые добрые времена. Они больше не хмурились, когда вчерашние приятели совали им в их ладони, вспотевшие от стыда, мятые купюры в ответ на их просьбу о работе, в ответ на их дружески протянутую руку. Они стали привыкать к новым правилам игры этого нового мира, в создании которого когда-то сами принимали прямое участие. Он был плох, несправедлив и несовершенен этот мир, поэтому они не имели прав и оснований гордиться результатом своих трудов.
По приезде в Сербию они делали то, что, по их мнению, умели делать лучше всего: подрабатывали вышибалами в ночных клубах, публичных домах и на дискотеках, корешились с бандитами или с теми, кто воображал себя ими. Вечно полупьяные, окружённые проститутками всех мастей, которых они защищали, они остро ощущали собственную продажность. Будучи ещё молодыми, они на жизнь смотрели всё повидавшими пожившими глазами, которым знаком запах страха и бремя зависти. Зависти к тем, кто прожил свою молодость достойнее и лучше. Наступившее ожидаемое завтра застало их врасплох, сбило их с толку и оказалось, что желание пережить военную ночь и встретить победное утро не награда, а суровое наказание.
– И что теперь? – спросил Мрджан, потягиваясь так что заскрипел деревянный расшатанный стул.
– Говорят, что собирают отряд в Африку – продолжил Младжан. – Слышал пару дней назад от Жёлтого, ты его должен помнить, он служил с нами, но был комиссован из-за грыжи, хотя на самом деле дал на лапу докторам, так вот, он всегда во что-то ввязывается. – Какая ещё Африка, какой отряд? – заинтересовался Мрджан. – Срджан, ты веришь вракам этого придурка?
– А чему тут не верить? – ответил Срджан, взглянув на братьев Делич. – Если бы он сказал, что ему предложили какую-то достойную работу, я бы не поверил, но ведь нас приглашают на бойню, так что вполне вероятно, что всё это правда.
– Да оставьте вы всё это, отряды и Африку, ну хотя бы ты, Срджан! – выпрямив больную спину, в разговор вмешался хозяин буфета Миле, всё это время их внимательно слушающий. – Мало ли вам было в жизни бойни? С ума посходили, мать вашу, идите разгружайте уголь, всё лучше, чем сдохнуть у чёрта на куличках ни за грош. – Вот, значит, как говоришь, Миле. Уголь лучше, чем сдохнуть у чёрта на куличках. А вот скажи мне честно, что может быть хуже нашего нынешнего положения и что, по-твоему, нас ждёт, если мы останемся здесь? И как сейчас живут остальные, те, кому были нужны тогда? Читают лекции по Оксфордам задрав носы и о нас забыли напрочь. Не думаешь ли ты, Миле, что нас ждут большие пенсии и торжественные линейки в школах, где мы будем рассказывать детишкам воспоминания о войне, как, например, уже лет пятьдесят рассказывают твои старики, после чего их, вручив им путёвки, отправляют на лечение в пансионат? А может, ты найдёшь нам работу? Нашёл ведь своему Васе. Вот ты сюда таскаешь портреты Караджича, а сын у тебя в кантональной полиции, которую создали те, с кем он когда-то боролся. Как же меня от вас тошнит, разжиревшие ондатры! – рубанул в ответ Срджан резко и сразу же замолчал, стиснув зубы, как всегда делал в минуты приступа злости. – Да что со всеми вами сегодня, уже и слова нельзя сказать! всё, валите по домам, довольно! – буркнул Миле, кидая на барную стойку грязную тряпку и собираясь закрыть буфет.
Вечернее препровождение Срджана, Мрджана и Младжана всегда заканчивались одинаково – недоумением от бессмысленно проведённом времени и отвращением к новому дню, который, несмотря ни на что, всё же маячит впереди. Не сказав ни слова в ответ (а к чему лишние слова?) они встали и вышли в ночь, где молча распрощались, зная, что вечером встретятся на том же самом месте, и потечёт привычный, скучный и бессмысленный разговор.
Влажная земля грунтовой главной улицы столицы Республики Сербской мягко пружинила, налипая на подошвы. Так и они вляпались в собственное прошлое, которое на них оставило свой след и въелось в них настолько, что они не могли отмыть эту липкую рельефную печать. Воспоминания же были хоть и надоевшими, но их личными. Они не содержали в себе сюрпризов и неожиданностей, а если и приносили боль, то эта была ожидаемая привычная боль, иногда даже желанная.
Срджан Малешевич, в прошлом надежда кафедры всемирной литературы, майор армии Республики Сербской, был уверен, что Африка куда более реальна, чем этот тёплый вечер. Он видел своё будущее, там далеко на юге так ясно, что не обернулся, когда братья Деличи помахали ему на прощание. Он шёл на съёмную квартиру думая свою думу и судьба в образе хромого пса, сунулась было скуля предупредить его о грозящем одиночестве, но Срджан, не обращая внимания, обошёл пса и продолжил свой путь, с которого уходить было уже поздно. Слишком поздно.
Слухи не обманули. Африка действительно была. Чёрный континент расположившись далеко на юге не только был вполне реален, но и ожидал их, настойчиво к себе призывая. Со всех сторон доносились вести. Никто не знал, откуда ползут слухи, кто их распространяет. Они просто приходили: невидимые вестники доносили таинственные и неясные послания в места, где собирались всё те, кто оказался на обочине жизни. Не было ни одного кабака или ночного клуба, куда бы не просочились слухи, представляя собой волшебное решение, которое всё может изменить. Слухи был билетом, дающим возможность одним ударом, одной поездкой поставить крест на бедах и унижениях, на скуке и отупении. Забытые всеми ветераны подмигивали друг другу молодо, как носители некой скрепляющей их воедино тайны, которой высокомерным штатским не понять. Даже боль утихла, исчезла где-то, затаилась. Масштаб слухов рос не по дням, а по часам: золота столько, сколько каждый сможет унести, деньги, чины и новые должности, а те, кто после столь лёгкой победы скажут, что с них довольно, получат и землю в желаемом количестве и людей для её обработки. Они уже видели себя владельцами собственных усадеб, которые они, словно в фильмах, будут объезжать на резвом коне, улыбаясь по-голливудски заходящему солнцу.
Слишком прекрасная, чтобы быть правдой, сказка о прощении грехов предлагалась им как награда за всё пережитое. Наконец им показали то, о чём каждый из них сокровенно мечтал.
Они убеждали себя, что ещё не всё потеряно, что-то, что научили они в бетономешалке войн, куда их затянуло против их воли, не было бессмысленным и кому-то пригодилось. Носители тайны, которых ныне было легко распознать по изменившимся жестам и взгляду, после пары опрокинутых рюмок начинали вспоминать своё военное ремесло, рассказывая даже то, что делать никогда не делали и не умели. Они подбадривали нерешительных, убеждали слабых, злили высокомерных, и знали – их время пришло. Им дан Великий Шанс.
Когда алкоголь и военные байки разбудили спавшую в глубине их сердец надежду, с ней проснулось и желание борьбы, желание жить на полную катушку, желание счастья. Они взглядом ощупывали публику, останавливаясь на каждом мало-мальски серьёзном незнакомце, спрашивая себя не тот ли это давно ожидаемый заморский агент, нуждающийся именно в них. Они легко убедили себя в том, что кто-то там знает о них всё, что таким, как они, ведут счёт, наблюдают за ними и берегут для них место в невероятной истории, масштабней, чем сама жизнь. Они вспомнили, что их учили тому, что история намного важней, чем сама жизнь, которая, впрочем им и так давно не принадлежала, так же как и они ей.