Страница 3 из 14
– В любом случае, пускай это будут сербы, – полковник улыбнулся своим мыслям. – Они проиграли столько битв, что охотно вынесут на ещё одно поражение. – Беатрис! – позвонил он. – Закажи мне встречу с Кукловодом на старом месте и купи какой-нибудь подарок для Катрин, у неё завтра день рождения. Трубка упала на телефон не дожидаясь ответа, в котором не было необходимости, а де Вилье, решив на некоторое время сложный вопрос, вытащил из кармана зеркальце и начал изучать предательскую плешь на макушке.
Под медной иконой Святого Николая, прибитой гвоздями к стене сидели Срджан, Мрджан и Младжан[1]. Сидели и пили невнятного происхождения сливовицу, запивая её тёплым пивом Нектар из Баня-Луки. Сидели и пили в буфете Барсук, который держал хозяин по имени Миле. Постоянные, зачастую и вовсе единственные гости, они засиделись сегодня, и не обращая внимания на сонные взгляды Миле, всё заполняли раз за разом пепельницу окурками и всё увеличивали батарею бутылок на столе, покрытом клетчатой хлопковой тряпкой в клетку, которую лишь при богатом воображении можно было бы назвать скатертью. Буфет был крошечным, состоящим лишь из замызганной барной стойки, трёх столов и прилагающихся к ним разномастных стульев. Стойка, за которой стоял всё время чем-то занятый хозяин Миле, скрывала от глаз гостей обрез двенадцатого калибра, хотя иногда и ножки от стола было достаточно для усмирения гостей, которые схлестнулись в споре или просто затеяли драку от скуки. Из двух колонок древнего Grundig с перебоями хрипела музыка, прерываемся выпусками новостей и спортивными комментариями. Стены украшали чучело фазана, вытертая временем волчья шкура, оскалившийся барсук, прибитый к ветке, который и дал название этому заведению, а также календарь пивоварни из Баня-Луки и постер футбольной команды Борец, которая в 1987 г. в Белграде выиграла кубок им. Маршала Тито в матче против Красной звезды.
Крупные, коротко стриженные, с первой проседью, может чуть гуще, чем следовало в их тридцать лет, одинаковые в надетых на них тёмно-зелёных кожаных турецких куртках, купленные в лучшие времена, они были похожи друг на друга как близнецы. Окурки от сигарет Поинт они кидали на пол, поскольку переполненные пепельницы некому было вытряхнуть и вели беседу, обращаясь больше к опустевшему залу буфета, чем друг к другу. Казалось, что они собрались вместе случайно и находятся здесь против свой воли. В их взглядах и жестах ничего не выдавало тот факт, что они провели в одной траншее, если не самую лучшую, то большую часть свой молодости. Три бывших офицера армии Республики Сербской здесь в буфете тратили выручку, заработанную продажей футболок с кривыми надписями и средств гигиены – прокладок и туалетной бумаги.
Срджан Малешевич, крепкий, хотя и чуть ниже ростом, чем его собеседники, с массивными плечами, из-за которых в юношестве получил прозвище Кубик, сделал жест, требуя от хозяина новой порции ракии. Бывший командир специального подразделения Медведи, ныне сидел мучимый изжогой, поставив ноги на соседний стул и мрачно изучая облезлые носки чёрных берцовых сапог той модели, которую носили войска НАТО. Привычку так носить военную обувь в любое время года он приобрёл ещё будучи длинноволосым рокером в Сараево. В то время он был студентом отделения всемирной литературы и мечтал стать писателем. Студенческая беззаботная пора казалась теперь Срджану далёкой чужой историей. Напоминанием о тех невинных молочных временах щенячьего восторга и детских заблуждений были лишь книги с которыми он кочевал по съёмным квартирам, и братья Младжан и Мрджан Делич, с которыми он тогда познакомился.
Братья учились на факультете физической культуры и были убеждены, что это единственное место, за исключением ринга, где их недюжинная сила может привести к успеху. В годы их молодости криминал ещё считался делом наказуемым и постыдным. Младжан – старший из братьев, высокий, атлетического телосложения, быстрый и подвижный, словно кот, был во время войны лейтенантом в подразделении Срджана. Симпатяга с немного резкими движениями и тёмными умными и осторожными глазами он любил одеваться красиво, чтобы всё было по размеру и сочеталось. Даже на войне был щеголем, не опускаясь и тщательно бреясь в условиях, когда многие просто махнули на себя рукой, обрастая бородой по уши.
Мрджан, младше его на два года был громадным детиной, ростом более двух метров, чьи детские голубые глаза плохо сочетались с огромными ковшами ладоней. Говорил он редко и мало, а ещё реже отвечал на вопросы. Мрджан считал, что если человек что-то сказал, то значит это и должен сделать, а если не может, то и слова тратить не следует. Спокойный, медлительный, любитель выпиливать безделушки из дерева или рамочки для фотографий или иконок, он не хранил свои поделки – часть раздавал, часть терял, но никогда не продавал. За своим за старшим братом Младжаном он следовал по жизни без вопросов и сомнений. И вместе с ним оказался в подразделении Срджана, вслед за братом признал Срджана Малешевича своим вождём, затем назвал другом и побратимом, а впоследствии и кумом. Мрджан не преувеличивал, когда говорил, что женился лишь для того, чтобы получить такого вот кума. И пока другие посмеивались, слушая его речи, он спокойно и немного торжественно повторял, что женщин на свете много, а настоящих людей – мало. И добавлял, что кума, в отличие от брата, выбираешь сам.
Они были близки настолько, что делили друг с другом всё: одежду, деньги, иногда даже женщин. Вместе ушли на войну, вместе демобилизовались. И сейчас вместе сидели, пьянея больше от разговора, чем от плохой слабенькой ракии. Сидели под иконой со скорбным святым ликом, перед которым никогда не зажигалась пластмассовая дешёвая лампадка и делили горесть совместных воспоминаний.
Говорили они всегда о чем угодно, только не о войне, хотя разговор о тех временах был непрерывным. Но вслух говорить о ней они избегали, понимая друг друга с полуслова. А на вопросы любопытных давали короткие и скучные ответы, и даже принимая выпивку, поставленную в их честь, они не стремились поделиться простой и страшной в нагой простоте правдой, не спешили тешить народ армейскими байками, смешными и страшными. Когда они выпивали слишком много и алкоголь убаюкивал их разум, лишая его осторожности и обволакивая печалью, они заводили разговор друг с другом. Поначалу тихо, медленно, с расстановкой, затем всё быстрее и громче, пока совсем не слушая друг друга. Если же в этот момент в разговор включался какой-то слишком настырный или любопытный посторонний слушатель, то Срджан скалясь цедил, что никакой войны не было, а даже если и была, то закончилась она победой. Победой мультиэтнической, мультиконфессиональной, объединённой кантональной Боснии. И, смеясь, добавлял, что зря говорят, что нет войны без побеждённых, поскольку в Боснии, как он видит, победили все. Все, кроме них, нервных и злых, вечно страдающих бессонницей. Выходило, что лишь для них не наступил мир, и эта новая дивная постдейтонская единственно возможная жизнь не признаёт их и не принимает. Те, кто когда-то принимал решения о начале войны, были теми, кто потом принимал решение о принуждении к миру, и теми, кто ныне опять принимает решения, являя собой наглядный пример того, что не было ни войны, ни поражения, ни победы, ни даже тени смысла. Все прежние политики оставались на своих местах и только выглядели как-то праведнее, чище и моложе, чем раньше. И также пламенно проповедовали мир, как ранее взывали к патриотизму и вели в бой. Победители хорошо друг друга понимают, между ними нет споров и недоговорённости, и в этом мире счастливых победителей нет места бедным проигравшим. Для проигравших выбор всегда до неприличия ограничен, поэтому они всегда виноваты и перед другими и перед собой.
Луи де Вилье не любил летать, особенно регулярными линиями. В этот раз даже бизнес-класс, в кожаном кресле которого он разместился недовольно, не уменьшил ощущения дискомфорта при взгляде на толпы пассажиров, спешащих по своим делам и не подозревающих о его исключительности и важной решающей миссии. В ответ полковник, чувствуя тайное превосходство над этими людишками, раздувал образ от собственного величия, наслаждаясь собой воображаемым. И хоть он и осознавал, что это снобизм, но оправдывал себя, говоря, что ничего в этом постыдного нет, и всегда были чернь и элита. Он чувствовал, что знание неких тайн, пусть иногда воображаемых или постыдных выделяет его из среднестатистической массы. Он знал то, о чем они даже не подозревали. Знал, что каждая их шоколадка, каждый вояж, каждый митинг в защиту китов ли или выдр – это результат его работы. Его и его людей, которые управляют толпой, дёргая её за верёвочки. Люди и народы за пределами бывшего железного занавеса осознавали его существование гораздо яснее, поскольку ими манипулировали грубее и зримей. Сограждане же де Вилье, не чувствовали мягкой руки кукловода, не видели его и были уверены в своей свободе. Впрочем он иногда сомневался, а думают ли они вообще и нужна ли им вообще какая либо правда. Именно за это он так ненавидел всех этих, развращённых и защищённых гражданскими свободами и избирательным правом, молокососов. Вернее, не столько ненавидел, сколько презирал, ведь ненависть – это важное и дорогостоящее чувство, которое следовало беречь для гражданских войн. Выработанная привычка держать в тайне многое заставила де Вилье лететь обычным туристическим рейсом, что дало ему возможность не информировать о своих намерениях сонных австрийских союзников, предоставляя им возможность спокойно жить, наращивая жирок. Сейчас он – де Вилье – типичный представитель среднего класса, отправившийся в небольшое путешествие по осколкам некогда могущественной империи.
1
Имена героев совпадают с именами героев поэмы Скендера Куленовича Стоянка, мать Кнежепольска.