Страница 12 из 21
Любое преступление оставляет свидетелей, скромных и малозаметных, которых негодяи не принимают в расчет.
– Верочка, – сообщила дежурная, – они твою работу вытащили и вниз сбросили. Прямо по лестнице. Своими глазами видела. (Технические работники Вере всю жизнь тыкали, но уважительно.) – Вера спустилась в подвал и обнаружила свой балет. Картина так бы и пропала, если бы не дежурная. Пока же Вера отправилась к Юрко Смирному, который жил неподалеку от Художественного комбината.
Героическая личность был этот Юрко. Невозможно представить человека, который бы менее соответствовал своей фамилии, чем Смирный. Боец, возмутитель спокойствия эпохи позднего застоя. Принципиальный борец с эстетикой соцреализма – Смирный регулярно посещал художественные выставки и просил слова. После этого благостная церемония открытия выставки или, как вариант, ее обсуждения заканчивалась, и события принимали стихийный характер. Несомненно, дело дошло бы до компетентных органов (до милиции уже доходило). Смирный был человек большого риска, что не удивительно, в молодости он был альпинистом. Периодически Смирный исчезал, он зарабатывал тем, что красил в провинции фабричные трубы. Тогда наступали счастливые времена для больших праздничных экспозиций. Некоторые несдержанные на язык художники предлагали согласовывать с покраской фабричных труб выставочный график.
Женский портрет
Веру Юрко очень уважал. Конечно, он с готовностью вызвался помочь, вдвоем они доставили балет домой, почаевничали и разошлись. А спасенная картина теперь находится в коллекции германского шоколадного короля. Такие теперь династии…
Не для простаков, но все же… Новости обсуждались за вечерним чаепитием. Лиля Александровна, полулежа в кресле, изучала газету, а остальные собрались за столом.
– Я Оксану встретила, с третьего этажа, – отвлеклась от чтения Лиля Александровна. Она к Степану приходила. Так вот, Николай с Наташей выехали.
– Их сразу отселили. – Пояснила Вера.
– А как же… – Начал было Виленкин. Он был в курсе дела.
– Списали на старую проводку.
– Сукин сын. – Сказал художник Толя. Он часто заходил из мастерской по дороге домой.
– Это мы в курсе. – Сказала Нина.
– А вот и нет. Они даже смотреть квартиру не стали. Знаете, что мне Оксана сказала? – Просвещала Лиля Александровна. – Они в Италии сейчас.
– Как есть, Баламут.
– Зачем ты, Толя…
Но ведь факт. Избежав ответственности за пожар, Баламут потребовал немедленное разрешение на выезд из страны. Как узник совести. Израиль подтвердил, что помнит его героизм. Как раз сейчас посольство открывалось, Баламут пришелся кстати. И добился своего.
– А откуда Оксана знает?
– Она все знает.
– А почему в Италии?
– Он передумал. Оксана говорит, теперь они в Америку собрались.
– Во, времена… Ну, Баламут. Ему, значит, Италия, а мне мастерскую сгубил. Теперь новую искать…
– В Риме сейчас сидит. Дожидается от американцев разрешения.
– Как бы он Рим не спалил. – Забеспокоился Виленкин.
– Выпустили бы этого Баламута против львов.
– Ну, Толя… – Жалостливо тянула Вера. Она не переносила жестокости. Даже в шутку, как можно сейчас догадаться.
– Понимаю. – Сказал Толя. – Но иначе с ним нельзя. Вспомните меня, он от этого Рима оставит одни головешки.
– Тут еще, – Лиля Александровна перевела тему. – Юру Дизельского помните? Ты еще, Верочка, штопор ему выносила. Он, оказывается, от КГБ скрывался. Интервью здесь с ним. Сначала у нас, в провинции, а потом за границей. По льду перешел, – Лиля Александровна не отрывалась от газеты, – когда КГБ ему на хвост село. Верочка, ты не знаешь, что это – на хвост село?
– Через Финский залив, не иначе. – Вставил Виленкин.
– У них тут целая организация была…
– Я его помню. – Сказала Нина. – Всегда с поднятым воротником ходил.
– Ясное дело, – Толя никак не мог успокоиться. – Как же… Преследовали его…
– Он теперь от нас депутатом. За все хорошее! С восклицательным знаком. Это его партия.
– Обязательно нужно голосовать. – Сказал Виленкин. Он интересовался политикой.
– Ах, вы… дверь понесли… – Осень, рано темнело, но Вера, сидевшая против окна, увидела что-то ужасное. – Противные какие… – Вера натянула на ходу пальто и бросилась на улицу.
– Дом разносят. – Пояснила Нина Виленкину. – А Верочка с ними борется.
Действительно, наблюдать было удобно. Сначала вниз по улице пробежала растрепанная Вера. Потом, уже снизу возникли двое рабочих. Одинаковые, в синих спецовках они тащили назад злополучную дверь. Довольная Вера шла следом.
– Конец рабочего дня. – Пояснила Нина. – Вот они и разбирают, что кому. Сейчас вернут, значит, потом утащат. Верочку они уважают.
– А зачем им? – Виленкин спросил и, видно, устыдился собственной наивности.
– Как зачем? А домой, а на дачу, а про запас… Народ трудящий. Вавилонскую башню за сутки разнесли. По телевизору рассказывали… Считай, почти выстроили, малость осталось, на ночь без охраны оставили… А жить сейчас нужно, на небо успеется. Все сгодилось – кому кирпич, кому двери… Под Одессой, говорят, и сейчас находят…
– Может, замок повесить? Чтобы не тащили.
– Куда? Там еще живут. Кстати, кто выезжают, первые и снимают. Вчера я заходила, Верочки дома не было. Это счастье, что она не видела. На грузовик. И двери, и оконные рамы.
– Только Баламут – чистая душа. Куда ему в Америку дверь тащить. – Заметил Толя.
– Он же ее сжег. – Уточнил Виленкин. – Может, как любовь к родному пепелищу…
А между тем, дом продолжал разъезжаться. Дружной перелетной стаей снялись новые обитатели дальних микрорайонов. Через несколько лет сюда подведут метро. Все уже расписано и рассчитано, и жить можно, хоть это и не город, по крайней мере, пока, а просто скопище домов у могучей магистрали, уходящей куда-то вдаль.
Паспортистка Лида получила квартиру в нескольких остановках от центра. Район считался престижным. Лидина работа давала возможность выбора. Когда-то много лет назад Лида с длинной черной косой и грустными глазами была похожа на шевченковскую Катерину. И была хороша сама по себе. Вера написала несколько этюдов с Лидиной головкой и один, выбранный самой Лидой, подарила ей. Все эти годы портрет украшал Лидино жилище, пережил двух недостойных мужей и теперь переехал на новую квартиру.
– На новоселье гуляли. – Рассказывала Лида Вере. – Я посуду со стола убирала… смотрю на свой портрет, и он на меня смотрит. Я села, слезы катятся. Зеркало рядом. Вижу, какая была, и какая сейчас. Выпивши, конечно. Я или не я? Красивая и глупая…
Времени, действительно, прошло немало. Сегодняшняя Лида была трезвая и деловая. – Я могла бы получить ближе. – Делилась она с Верой. – Но там дом ЦК комсомола. У них и магазин свой, и бассейн. Сами распределяют. Сунешься, еще на скандал нарвешься. А я себе тихонько… Я вам, Вера Самсоновна, говорю, не торопитесь. Тем более, вы в старом доме хотите. Люди сейчас за границу выезжают. Квартиры с ремонтом, как куколки. Кто знал, что перестройка начнется. Я и сама думаю, может, не нужно было спешить. – Лида вздохнула. Она объясняла Вере обстановку.
– Макаров – мужик хороший. Начальник ЖЭКа. Ему все равно. Но от него мало что зависит. Все стоящее подбирает квар-тотдел, а Макарову оставляют дрянь. Если он предложит, ордер нужно, конечно, брать и идти смотреть. Но на что-то стоящее рассчитывать не приходится. Все дела решает длинный, вы его видели, в кожаном пальто. Он себе стаскивает, в квартотдел, а крайним ставит Макарова. К кожаному нужен ход. А он отстегивает мордатому. Зампреду. Тот без него ни одной бумаги не подписывает.
– Как это, отстегивает?.
– Как в песне… Сергеич у них центровой. Я вот придумала. Вы, Верочка Самсоновна, напишите его портрет.