Каким он был. Роман о художнике

Людмила Захарова

Каким он был. Роман о художнике

Часть первая Роман о художнике

1. Первый визит

Дама, имя которой он не открыл, улыбнулась. Не робко, но беззащитно. Почему был? Она улыбается, взирая ребят, задающих неуместные вопросы. Они, примостившись напротив, вглядываются в свет и тени, не замечания ее молчания. Затылок в забытых волнах старинных причуд опустился на спинку кресла. Затяжной взгляд в окно, словно там может что-то происходить (все уже произошло), сбивает пыл охотников со следа. Поворот головы, вяло упавшая шаль. Она качнулась навстречу, но не тронула чашку, только чуть отодвинула блюдце, не пролив кофе. Звон серебра застыл в ожидании… «Каким он был?» Глупый вопрос. Она улыбнулась в ответ открыто и грустно.

– Живым. Отчаянно живым. Не спешите нас хоронить.

– Ваши портреты, ваши лики. Вас не трудно узнать. Здесь доказать не сложно. Но имя? Почему только «Мадам» или «Незнакомка»? Вы были дружны? Он называл вас по имени?

– Да… пожалуй. По имени и отчеству.

– Столько каверзных историй дымится в связи с его работами. Вы читали? Это вымысел? Какого рода ваше знакомство? Вы были дружны? Состояли в отношениях?

– Как вам удалось найти меня?

– Чистая случайность.

– Вы так уверены, что опубликованные «Неотправленные письма» адресованы мне?.. Это ваш первый сюжет?

– Да, – юноши смутились.

Человек, переживший трагедию, известный и популярный, становится мишенью в самый жуткий момент личной жизни. Пища ни для ума, ни для сердца. Пища для зрителей, алчущих приобщиться к искусству. Корень – искус. Кому дано право утверждать, что кто-то уже пережил что-то, кого-то, что потеря восполнена, что все уже в прошлом? Ослепительный свет славы, но люди бесконечно одиноки, как в рождении, болезни, смерти, так и в творчестве. А портреты… что ж, их множество. Привычка между крупными заказами возвращаться к неоконченному. Легко они продавались. В них будни, в них нет романтики. Привычное место модели в мастерской – на мольберте.

– Случилось так, что он не с нами, не здесь… И все чаще говорят о нем, как о портретисте, словно ничего хорошего не создавалось в бывшем Союзе.

– Позировала я крайне редко, только в переходный период в России. Я подрабатывала в Строгановке. Он всегда был занят, был нарасхват, всегда торопили. Вас это интересует? Вряд ли я чем-то помогу вам. Есть подробный каталог его работ.

– Очень грустно говорить об этом, названия картин малопонятны… Получается, что в письмах он взывает к портрету?

– Я не столь пристально отслеживала продвижение его продукции, есть близкие, я к ним не отношусь. Уберите вспышку, к пятнице, возможно, что-то набросаю по теме. Это не будет сенсацией, уверяю вас. Я не получала таких писем.

– Так они же «неотправленные».

– Я провожу вас, не спешите. Всего доброго.

Театр взглядов и улыбок. Затейливая игра воспоминаний. Что они хотели услышать? Узнать? Жизнь Тимея? Она собрана в каталоге. Разве уместно добавлять что-то, не имеющее отношения к нашумевшим выставкам, если речь завели о художнике? А человеку несвойственно выставлять напоказ глубоко личное – счастье или беду, или глупость, забавную наивность тех лет? Стоят ли описания бытовые дрязги? Подобрать для мальчишек сотню прилагательных по словарю? Каким он был?.. Высоким, худым, огромным, невзрачным, бледным, уставшим, иногда загнанным, нахлестанным, потерявшим деньги и документы, даже побитым однажды. Почти депрессия, от голода кружится голова. Высыпает все, что осталось по карманам, вылавливает жетон на метро, исчезает, забыв ключи. А завтра ждет в машине, невозмутимо поедая бананы, самонадеянно рассчитывая на то, что я почувствую, как он меня ждет с добычей в клювике. А меня нет, я сплю дома, привычно закрыв мастерскую. И телефона тоже нет. О чем мы думали? О чем говорили, переживали? Бог наказывает за чрезмерную щепетильность, за обилие неинтересных заказов и расходов, за лишнее напряжение, что во вред творчеству. Всегда. Вдохновенный, умный, сильный, казалось, неиссякаемый…

А после. Просто перевоплощение. Очередная новая жизнь. Щедрая бездонность непроницаемой души. Естественный рост незаурядной личности. Всего лишь.

Безумно-интересный и замкнутый. Зачем обрушивать шквал откровений в прессе? А просто мир перевернулся, рухнул, не осталось места обитания для двоих. Нигде. Никогда. Что можно исправить письмами? Ничего. Совсем ничего. Только свои воспоминания, но каждому помнится иное… Развод? Просто переезд. Пустота и отсутствие времени. Убытие. Легкая депрессия страсти, вспыхивающей после. Музыкальные иллюстрации разлуки навертываются слезами безболезненно. Следить за стрелками на циферблате бессмысленно, ибо все бесконечность. И взгляд, блуждающий по оледенелым веткам за окном, ничем не ограничен. И можно предположить листья на обоях живыми, в них затерялись наши встречи. Всего в избытке.

Далекий 1987 год. Частная коллекция. Но разве мы были? Мы есть и будем, будем жить, чтобы не случилось. В том недеянии зародилось нечто. Загадочное притяжение, уже не требующее реального сближения. Странная линия, разделившая прежний уровень общения от будущих синхронных бедствий, не оставивших мест для обид или непонимания. Достаточно слов и умолчания по телефону, быстрого взгляда на людях. Поиск мастерской, деньги-деньги-деньги, удушающая теснота и прочие тяготы, распри семейные, немного юмора и ожидание светлых дней. Переждать-пережить. Ненасытная пустота, съедающая силы. Сколько это длилось? Ровно столько, чтобы привыкнуть к неизбежности понимания происходящего ничего – крошево мыслей, настигавших нас одновременно. Мертвенная бледность и оледенелые ветки? Где он увидел их? В Париже, Берлине? В моем окне? Только сон обретает зазубренные контуры правдоподобия, напоминая о подобии жизни утром. Догадываешься: поздно, ибо реальность дня укоряет заброшенными делами и скоро вечер. Ничего не успеть, не переделать – поздно… Увиденное во сне не уместить в рамки реальности, в рамки будней. Обыденность отодвигается. Неизвестность превращается в надежды, несбывшиеся мечты. Но никто об этом еще не знает. Мы живем-ждем – чувствуем друг друга через стену, через тысячу верст. Мы игнорируем отчаянное осознание ненасытной пустоты в сердце, созерцая несовпадения. Утешения по телефону: «Переждать и еще, и еще немного переждать. Мы многогранны, высокомерны, мы одиноки в меркантильном миру. Мы живем многими жизнями».

– Созерцатель, уже не художник, Тим.

– Зря, ты можешь, это мелочи… – в трубке шорохи нового приюта. Связи нет.

Рано или поздно человек сталкивается с реальностью. Дух творческий не обходится без иллюзий, так думают люди иного измерения, где дни состоят из будней, ночей для сна – отдыха от кухни, обеда, соседа, родственников, кошек, собак, детей, двоек, квартплаты, очередей, талонов и так далее. Каждый волен измерять свою жизнь, чем вздумается или как придется. Или не придется. Скушные люди плетут веселые коврики из пестрого клубка лоскутков нищеты, решая – как прокрутиться до аванса. Живущие в собственной иллюзии, что они живут, нечаянно сталкиваются с чужой реальностью, удивляются, осуждают. А почему не так, как мы, а зачем же еще что-то. Не до жиру… На лестничной клетке нас облаяла баба с младенцем на руках, воплями пытаясь обратить наше внимание на то, что она вся в дерьме. Нам ни смешно, ни интересно знать о засоре канализации. Тимею потом досталось от хозяйки за оставленную настежь квартиру. А что в ней было кроме половичков? Картина еще не высохла… Разве достойны внимания эти стычки, поиск нового приюта?

Помнится, мы часто смеялись в нашей стране, чтобы не сойти с ума, пробираясь по коридорчикам коммуналок сквозь волны ненависти, шушукания, оскорблений. Фейерверк ощущений, словоблудий, умничанья, жестов, улыбок, толкований снов, гороскопов, рун, нескончаемых песен под гитару на кухне, подпольных концертов, неистового шейка, рока, друзей, налетавших без звонка, наивности, заблуждений, распахнутой души, мусор посторонних дел, а сами события тают, оставив лишь смуту. Походы на байдарках, автостопом, залеты, свадьбы, аборты, разводы, щелчки по носу от вышестоящих комсомольских вожаков, самообразование – без экзамена по истории КПСС, самиздат из рук в руки на одну ночь, погоревшие на этом, покинувшие страну, подрубив карьеру родителям. Мы не золотая молодежь, мы хипповали всерьез, мы сгорали, бились, поднимались… Думать – петь – писать – дышать. Мы так жили.