Страница 30 из 63
Основной тут проблемой виделась натуральная эпидемия сифилиса в войсках Наполеона, и вот меньше всего мне хотелось устроить своими руками вспышку постыдной болезни где-нибудь на Кубани или за Уралом. В итоге, выбросив на лагерь военнопленных медицинский десант из нескольких десятков разбирающихся в этой теме врачей и обследовав полторы тысячи потенциальных переселенцев, решено было от озвученной выше идеи отказаться. Минимум четверть вражеских солдат имели выраженные признаки постыдной болезни, а у скольких она уже перешла в хроническую стадию, не поддающуюся диагностике в нынешних условиях, вообще было непонятно.
В целом же пленные французы доставляли нам на удивление не много беспокойства, дисциплинированно выполняя все возложенные на них обязанности. За целую зиму двенадцатого-тринадцатого годов было предпринято всего несколько попыток побега, причем удачных — ни одного. Возможно, французов держала на месте гарантированная плошка горячего супа, в условиях холодной зимы становившаяся ценностью куда дороже любого золота, может страх перед охраняющими их казаками, не склонными к сантиментам и применяющими оружие по самому незначительному поводу. А может дело было в том, что между лагерем военнопленных и вожделенной свободой лежало несколько сотен километров земель, населенных совершенно недружелюбными по отношению к французам людьми. Тут русские крестьяне были на удивление солидарны со своими прусскими и австрийскими «коллегами», отчего шансов преодолеть этот путь, тем более зимой, у потенциального бегунка практически не было.
Кучу споров вызвало присоединение к Российской Империи герцогства Варшавского. Я, как уже говорилось выше, был против такого чемодана без ручки, который и тащить тяжело, и бросить жалко, однако и немцы — что прусские, что австрийские — на польские земли не польстились, поэтому пришлось думать, что делать с ними в рамках уже собственного государства. Идеи выдвигались самые разные, в том числе достаточно фантастические — типа образовать на этих землях протекторат под властью какого-нибудь относительно лояльного Петербургу поляка. Или вообще создать формально независимое королевство, посадив на трон в Варшаве того же Константина. Не взлетел греческий проект, так сказать, пусть будет польский.
Не смотря на все мои протесты, Александр решил присоединить герцогство Варшавское к Российской империи — была у него к этим землям какая-то слабость, — что правда в отличии от прошлой истории ни о каком отдельном Царстве Польском тут речь не шла, лишь о четырех — Варшавской, Краковской, Люблинской и Позенской — губерниях, на которые распространялось имперское право в полном объеме. Видимо, постоянное капание на мозг от одного попаданца на долгой дистанции все же привело к определенным сдвигам в сознании императора. Во всяком случае еще одной Финляндии тут не случилось.
— Ты не понимаешь, — в порыве откровения сказал мне по этому поводу император. — Польша — это наша плата за кровь, пролитую в отечественной войне. Деньги платой за кровь быть не могут, а земли — вполне!
Вид при этом у него был такой, что стало мгновенно ясно: переубедить Александра не получится.
Едва русские войска заняли польские земли, почти сразу начались масштабные конфискации помещичьих земель тех дворян и шляхтичей, которые хоть как-то были связаны с вторжением в Россию. То есть примерно половина всей пахотной земли отошла в казну. Здесь мы действовали строго по Макиавелли: максимальные репрессии в первые дни с послаблениями в будущем.
Ну и конечно ни о каком автоматическом признании польской шляхты равной русскому дворянству тут даже речи не шло. Только один раз Нессельроде в моем присутствии заикнулся по поводу такой возможности, как тут же нарвался на жесткую отповедь.
— Прошу прощения, Карл Васильевич, давно видимо не был в столице, знаете ли все время по болотам лазить приходилось против интервентов воюя, и видимо я многое пропустил. Кажется, пока меня не было поляки взяли град Петра на копье и теперь диктуют нам условия тяжелого мира. Или нет, это наши полки стоят в Варшаве? Тогда может быть это вы стоите на службе польского круля, а не Российского императора? Тоже нет? — Надо сказать, что полгода проведенные в армии несколько испортили мой характер, я стал чаще говорить людям то, что раньше только думал. Не самая лучшая привычка для человека, обретающегося при дворе, — так почему же вы та ратуете за наших недавних врагов. Вы знаете сколько шляхтичей в четырёхмиллионной Польше? Ну или вернее тех, кто считает себя шляхтой? До восьми процентов — около трехсот — трехсот пятидесяти тысяч человек. Ну хорошо, часть из них погибла, часть сбежала, но все равно — это огромное количество! Если их уравнять в правах с русским дворянством, то окажется что каждый третий-четвертый дворянин в России — поляк. Это кто кого тут завоевал, хочу я узнать?
Нессельроде, на которого уже привыкший к моим взглядам Александр посмотрел, приподняв бровь и явно ожидая какого-то обоснования своей идеи, изрядно стушевался, однако сумел найти в себе силы чтобы выдать резонное в общем-то возражение.
— Так… А в какое тогда сословие всех этих шляхтичей писать? Не крестьянами же, тем более что среди них есть вполне уважаемые и обеспеченные люди. И не мало.
— Ха! Большинство обеспеченных после конфискаций в казну такими быть перестанут, ну а насчет действительно старых родов… Вот тех, кто соответствующими бумагами сможет подтвердить свое происхождение, к дворянам и приравняем, а всех босяков, у которых того имущества — одна дедова шашка, зато гонору на целый гусарский полк, их крестьянами запишем. Предложим вон в рекруты верстаться, или в казачье сословие переходить, да на Терек ехать, границы новообретенной — хе-хе — родины защищать. Глядишь целую кучу приличных бойцов получим задарма и обучать никого не нужно будет, — я глянул на Александра, тот пожал плечами, не найдя изъяна в моих рассуждениях. — Нужно будет только проследить, чтобы этих недошляхтичей потом по дальним гарнизонам разбрасывали, и в одном месте их не собиралось слишком много, во избежание всяческих там… Недоразумений.
Как показала дальнейшая практика, свое высокое происхождение в итоге сумели подтвердить лишь около тридцати процентов самозваных польских дворян. Остальные новой имперской администрацией были записаны как государственные крестьяне, со всеми соответствующими тяглами и налогами. Такой поворот вызвал массовый исход поляков за границу. Ни о каком вооруженном восстании, пока на территории четырех губерний стоял значительный русский контингент речи быль не могло, пахать землю «шляхтичи» не хотели, записываться в армию империи на двадцать лет тоже, да и путь на Терек выглядел весьма сомнительной перспективой… Оставалось только делать ноги.
При этом, самое забавное, что на той стороне границы — в основном в Пруссии, но и в Австрии тоже — их ждали, что называется «с распростертыми объятиями». Там как раз к этому времени во всю развернулась новая европейская бойня, и пушечное мясо, тем более относительно неплохо обученное, было очень даже «в кассу». Ну а что стало с женами и детьми тех шляхтичей, которых после побега за границу насильно рекрутировали в армию и отправили воевать, об этом история умалчивает. Вряд ли что-то хорошее.
Я же после этого разговора заполучил себе еще одного недруга, впрочем, учитывая взгляды этого вельможи, мы бы с ним все равно никогда не сошлись, так что не очень-то и жалко.
Интерлюдия 3
Люди неспроста избрали ночи,
Ночи для любви и воровства…
Можно ли считать попытку государственного переворота воровсвтом? В некотором смысле — да. Так, например, Лжедмитрия под номером 2, в русской историографии принято также именовать «Тушинским вором», и явно имелось ввиду совсем не то, что этот неудачливый претендент на Московский трон любил в свободное от основной работы время прогуляться по торжищу да пошарить в чужих карманах. Воровство тут имеется ввиду в гораздо более широком смысле.