Страница 5 из 12
– Постоянные клиенты? – переспросил я.
Жозефина вытащила из сумки пачку сигарет с надписью Eckstein на упаковке. Я выпучил глаза. Ни разу в жизни я не встречал курящих девушек. Тем более на улице.
– Да, постоянные клиенты, – повторила она. Дым от сигареты расползался по рукавам ее платья. – «Торговая компания Рейхардт и Ко», слышал?
– Колониальные товары на Борнаишерштрассе? Конечно. Знаю. Кто ж не знает.
Жозефина снова кивнула.
– Принадлежит моему отцу.
– Шикарное заведение! Лучшая шоколадная лавка во всем Конневице!
Жозефина улыбнулась, для улыбки в ответ на комплимент – слишком сдержанно.
– Знаю, – сказала она. – Мой папенька. Крупный предприниматель.
Она потушила сигарету о ступеньку, не докурив ее до конца. Я вопрошающе смотрел на Жозефину, но и так было понятно, что отношения у нее с отцом плохие. Ясное дело, иначе она бы не пряталась тут.
– Она потом тебе все объяснит, – сказала Хильма, заметив мой взгляд, и усмехнулась. – По крайней мере, если ты решишь присоединиться к нам.
Я только об этом и мечтал.
Остаток дня пролетел незаметно. Черный ящик, патефон Decca, принадлежавший старшему брату Хильмы, крутил нам музыку на каменных ступеньках до самой ночи. Десятки раз мы прослушали попеременно Goody Goody[10] и Sometimes I’m Happy[11] Бенни Гудмена[12]. И все курили. Я тоже. У Eckstein был омерзительный, но потрясающий вкус. Я был счастлив.
4
С каждым днем я возвращался домой все позже. К тому, что я много болтался неизвестно где, мои родители уже привыкли, поэтому, наверное, и не заметили произошедших перемен. Возможно, они думали, что это временное явление: бурные радости лета и каникул. А может быть, они сознательно старались не замечать перемен. Во всяком случае, мама довольно редко задавала мне вопросы относительно моего времяпрепровождения, и я всякий раз отвечал уклончиво. А папа и вовсе ни о чем не спрашивал.
Образ жизни моих новых друзей существенно отличался от моего, но большинство из них не видело в этом никакой проблемы. Похоже, только я воспринимал данное обстоятельство как проблему – мне казалось, что я не могу найти подходящий тон, когда, к примеру, Хильма рассказывала о том, как ей не хватает тех денег, которые она зарабатывала на случайных работах. В подобные моменты она сама и особенно Генрих откровенно потешались надо мной. Они не хотели брать от меня никаких подношений. Не то чтобы у меня было много денег, но все же кое-что мне давали на карманные расходы.
– Если у тебя есть лишняя капуста, то давай пустим ее на что-нибудь разумное, – сказала однажды Хильма и сложила губы трубочкой, будто собираясь свистнуть.
– Ты и что-нибудь разумное – две вещи несовместные, – поддел я ее и получил в ответ затычину.
– Нет, надо придумать что-нибудь разумное. Например, обновить тебе гардеробчик. А то ты ходишь как… как пай-мальчик из интерната.
Она пустилась пританцовывать вокруг меня с нахальной усмешкой, но я не поддался на провокацию.
– Почему бы и нет, – сказал я. – А где?
Хильма остановилась и теперь стояла руки в боки.
– В Доме молодежи, конечно. На Нюрнбергерштрассе. Только не говори, что не знаешь.
Я пожал плечами.
– Слышал.
– Слышал, слышал, – передразнила меня Хильма и опять пошла пританцовывать. – А велосипед у тебя есть? Завтра можешь?
– Да. И еще раз да, – сказал я. – Во сколько?
Она опять остановилась и задумалась.
– В четыре у меня. Херманнштрассе, 1, пройдешь через ресторан, звонить Вайсгерберам, понял?
– Понял, – ответил я с подчеркнуто скучающим видом и получил вторую затычину. Мы оба усмехнулись.
На следующий день я пришел в назначенное время в назначенное место. Звонок был тугой, кнопка впивалась мне в палец, как тупая игла. Но я быстро утешился, потому что уже через несколько секунд передо мной стояла Хильма.
– «Золотая корона», приличное заведение, – изрек я, проходя через ресторан на первом этаже. – Мои родители сюда любят захаживать.
Хильма деловито кивнула.
– Да, сносное. Иногда нам даже кое-что перепадает из кухни. – Она подмигнула. – Ну что, двинулись?
Мы тронулись в путь. По дороге болтали. Ехать двум велосипедистам рядом запрещалось. Нам было наплевать. Мы были Хильма и Харро.
Проехав мимо Баварского вокзала, мы остановились. Вот она, наша цель. «Одежда для молодежи» – было написано над гигантскими входными дверями – такие бывают в соборах. Какого цвета изначально были дверные ручки, определить уже было почти невозможно. Миллионы молодых людей побывали тут, расставшись с последними пфеннигами.
Здешние продавцы, наверное, видали всякое. Если бы существовала премия самым ненормальным покупателям, то мы с Хильмой точно были бы кандидатами номер один. Приталенные пиджачки, клетчатые рубашки, галстуки, летчицкие шлемы – мы не пропускали ничего. Все перемерили. Под конец во всем магазине не осталось точно ни одного предмета, который не прошел бы через наши руки.
Веселый марафон, проходивший под наш нескончаемый смех, закончился тем, что я, уже совсем обессилев, остановил свой выбор на ансамбле из клетчатой рубашки, коротких кожаных штанов с нагрудником на лямках и белых носков. Я тут же нарядился в обновки и сам себе казался королем, правда, обедневшим, потому что уже на башмаки с толстой подошвой, которые я себе присмотрел, денег у меня не хватило, даже штаны пришлось взять в рассрочку. Но какое это имело значение?
– Шикарно выглядишь! – одобрительно сказала Хильма и прищелкнула языком. За это я готов был, глазом не моргнув, влезть в еще бо́льшие долги.
Не прошло и получаса, как я почувствовал, что новый наряд имеет и свои недостатки. Если прежде гитлер-югендовцы на меня просто косо посматривали и лишь в редких случаях – как тогда у Конневицкого креста – приставали, то теперь я превратился в живую мишень. На обратном пути нам попались две машины, которые при виде нас резко посигналили, но я ничего такого не подумал. Когда же мы проезжали мимо моей школы на Алексис-Шуман-плац, я краем глаза вдруг заметил какое-то движение. Моя голова только еще собиралась обдумать возникшее странное ощущение, как мимо меня пролетело что-то тяжелое и темное, чуть не заехав мне в нос. В первый момент я решил, что это камень, но потом увидел, что это всего-навсего отвратительное большое яблоко, которое шмякнулось на трамвайные рельсы. Вычислить, кто пулял, было несложно: на площади я увидел целую свору типов при полном параде, из которых по крайней мере у одного на рукаве сверкала черно-золотая повязка дружинника.
– Говнюки! Уроды! Союзники[13] поганые! – чего только они не кричали нам вслед. Других боеприпасов у них, похоже, не было.
Я помахал им рукой, но предпочел убраться скорее отсюда подобру-поздорову. Хильма вырвалась вперед и полетела стрелой. Я – за ней, не спуская глаз с ее кожаных штанов.
Мы жали на педали. Мы летели. Добравшись наконец до Конневицкого перекрестка и вырулив к церкви, мы буквально свалились с велосипедов, поддавшись силе тяжести, стащившей нас на землю. Мы не могли отдышаться. Пот лил с нас градом. Потом мы начали хохотать, нас трясло от смеха, и мы рухнули на траву.
– Ты видел, как этот придурок копался в своем рюкзаке? – хихикая, спросила Хильма. Я пожал плечами, но Хильма даже не смотрела в мою сторону. Она все смеялась и смеялась. – Как мартышка! Да только яблоки у него все вышли! – Она опять прыснула и снова зашлась в безудержном смехе, не в силах остановиться.
– Ну ладно, хватит, – сказал я в какой-то момент полушутливо, полусерьезно, но Хильма все продолжала хохотать. В конце концов она все-таки угомонилась и отерла рукавом слезы на глазах.
– Чего они нам такое кричали? «Уроды»? «Союзники поганые»? – спросил я. – Ты поняла? Но ведь ее уже давно нет, «Союзной молодежи».
10
Прикидывающийся паинькой (англ.).
11
Иногда я счастлив (англ.).
12
Бенни Гудмен (1909-1986) – американский джазовый музыкант (выходец из России), которого называли королем свинга.
13
Имеется в виду принадлежность к «Союзной молодежи» – юношеской организации, сформировавшейся в Германии по окончании Первой мировой войны и вобравшей в себя членов движения «Перелетные птицы» и «Следопыты», близких по духу к скаутскому движению. Союз был запрещен в 1933 г. Члены организации носили одежду, бросавшуюся в глаза: короткие кожаные штаны (часто с лямками), клетчатые рубашки, походные башмаки.