Страница 1 из 15
Евгения Кретова
Макошин скит
Пролог
Матушка поправила платок, подтянула плотнее узел, закрепив его на подбородке: и без того узкое лицо стало еще более узким. Подняла тяжелый взгляд на притихшую перед ней девушку.
– На колени вставай… – заметив, что девушка замешкалась, рявкнула: – Повторять тебе?!
Девушка вздрогнула, будто от пощечины, посмотрела затравленно. Подавив вздох, неохотно подчинилась. Медленно опустившись на колени, коснулась голыми руками пола.
Женщина удовлетворенно кивнула:
– То-то же. Я из тебя дурь-то выбью, похоть твою бесовскую…
– Матушка, – девушка простонала, едва не падая в обморок, – пощади, не пойму, о чем ты говоришь, в чем меня обвиняешь? Третьи сутки без сна: днем работой загоняешь, не присесть, ночью – на коленях стоять заставляешь, перед образа́ми. Сил нет моих больше. Пощади! Да и не виновата я ни в чем!
Женщина нахмурилась. Губы сомкнулись в тонкую непримиримую линию, на лбу пролегла глубокая вертикальная морщинка, сделав женщину старше лет на десять.
– Упорствуешь значит… отпираешься… – прошелестела.
Девушка встрепенулась, отчаянно замотала головой:
– Нет, что ты, что ты, матушка… – в глазах застыл страх.
Та, которую называли матушкой, отложила рукоделие, посмотрела строго, будто булавой огрела.
– Сама сюда пришла, помнишь ли? Никто не звал, не тянул тебя.
– Помню, матушка, да я и…
– Законы наши тебе донесли, с ними согласилась ты, – женщина не слушала ее, только при каждом слове светлел ее взгляд, и будто начинал гореть изнутри, прожигая поникшую девушку с головы до пят. – А сама как блудливая девка к мужикам ластишься!
Девушка в ужасе отпрянула:
– Что ты, и в мыслях не было… Да и какие мужики…
– Молчать! – женщина наотмашь ударила ее по лицу.
Та повалилась на пол, в ноги матушке. Схватилась дрожащими руками за сапоги:
– Пощади…
Матушка встала, оттолкнула ее. Прошипела зло:
– Бесовское отродье. Шалава подворотная. Я из тебя похоть-то блудливую повыбью.
Девушка вздрогнула, когда заметила, что рука женщины потянулась к плети – резное кнутовище, свитая из пеньки веревка с грубым узлом на конце, – висевшей на стене, втянула голову в плечи, забилась в угол.
– Мыслишки-то твои поганые повытрясу, как из половика пыльного, – продолжала шипеть матушка, отставляя в сторону руку и замахиваясь.
Когда первый удар опустился на плечи, рассекая тонкую ткань сорочки, девушка коротко вскрикнула, прикрыла голову руками. Кожу опалило – матушка Ефросинья была мастерица хлестать, делала это с оттяжкой, срывая взбугрившуюся кожу, раздирая живую плоть до кости. Всхлипывая и прикрывая от увечья лицо, девушка считала удары – два, три, четыре, десять. Матушка дышала тяжело. Жаловалась с утра на головную боль. Девушка вздохнула с облегчением – если б не она, еще бы десять ударов получила, а после такого неделю не встанешь.
Перешагнув через вздрагивающее тело девушки, прошла в середину комнаты, наклонилась. Отодвинула цветастый половик. Дернув задвижкой, распахнула дверь подпола. Кивнула в темную яму:
– Ступай! – велела непримиримо. Скрестила руки на груди в ожидании. Светлые глаза смотрели с ненавистью и презрением.
– Матушка, – прошептала девушка, закусив губу, – пощади.
– Сама пойдешь или мужиков позвать?!
Девушка, подобрав разорванные лохмотья сорочки, медленно подползла к двери в подпол. Оттуда веяло сыростью и холодом могильным. Посмотрела с надеждой на Ефросинью – та отвернулась, поджав губы.
Вздохнув, девушка, спустилась по деревянным ступеням в подпол. Услышала, как на лестницу упали несколько восковый свечей, спички. Последним упал платок, в котором она пришла к Ефросинье.
Крышка захлопнулась, окунув девушку в непроглядную тьму.
Глава 1. Карина
– Карин, я в магазине, чего взять к ужину? – Рафаэль громко шмыгнул в трубку – замерз, покосился на посиневшие пальцы, интенсивно подвшал на них.
К черту такой март, который хуже ноября: пуржит, но мелко, будто исподтишка, противно и пакостно. Снег тает, не долетая до земли, оседая крупинками на волосах, одежде. Но самое мерзкое то, что чавкает под ногами, пробираясь даже сквозь швы зимних ботинок.
Схватив тележку, парень решительно вкатил ее в торговый зал, по привычке притормозил в овощном отделе.
– Ну, чего брать-то? – поторопил, потому что Карина молчала.
Она замер у прилавка с колбасами, повел носом, сразу почувствовав, как жалобно заскулил голодный зверь в желудке, поскрёбся.
– Ничего. Себе бери, что хочешь, я приготовлю.
Рафаэль засопел озадаченно, отошел от прилавка, чтобы не мешать молодой паре выбирать продукты, посмотрел на них с завистью Прикрыв динамик ладонью, уточнил:
– Карин, что-то случилось? Болит что-то? Мать звонила? – с каждым вопросом тревожность нарастала.
Карина в последнее время беспокоила его. Стала молчаливой, замкнутой и раздражительной. На безобидную шутку о возможной беременности отреагировала агрессивно – «Не смей шутить об этом!». А чего не смей? Он же хотел наоборот, подбодрить, намекнуть, что в принципе, готов и хотел бы. И оформить отношения не против. И даже говорил ей об этом. Но Карина мрачнела и уходила от разговора. При чем уходила буквально – подрывалась, будто кипятком ошпаренная, бормотала что-то про «кучу дел» и убегала на кухню. Бесконечно что-то драила и мыла.
Запретила покупать хлеб. Стала печь сама, по особому рецепту, который подсказала знакомая. Перестала готовить половину блюд. Тяготела к простой и грубой пище. Он сперва думал – ну, неохота готовить, вот и запаривает гречу в воде, да на ночь в холодильник ставит. Ну не хочет морочиться с подливками – некогда, на работе устает, учится, опять же. Хоть и в вечерке, но все-таки.
Предложил как-то покупать готовую еду, денег вроде хватает. Она взбесилась. Неделю с ним не разговаривала.
Но самое главное, что его озадачивало – она перестала петь. Вообще.
Раньше что бы она ни делала, она мурлыкала под нос что-то. Или слушала в наушниках, или на Яндекс-станции. Музыка постоянно сопровождала ее. Разная – современная и не очень, отечественная и западная, рок и этно, джаз и фольклор. Сейчас будто ее отключили от приемника – тишина.
И эта глухая тишина вокруг нее разрасталась, прорастала и в их отношения.
И Раф ничего не понимал.
Окинув взглядом покупателей, он отошел к стеллажу с консервацией, уткнулся в него лицом:
– Карин, что молчишь? Что происходит?
– Ничего не происходит. Просто себе бери продукты, а у меня голод.
– То есть как? Это диета какая-то новая? Так тебе нафига, у тебя все в порядке с фигурой, а голодовка…
Она не позволила договорить, оборвала на полуслове:
– Раф, я не спрашиваю у тебя совета. Ты спросил. Я ответила. Всё.
И положила трубку.
Рафаэль посмотрел на потемневший экран, все еще не веря, что это оказалось возможным – Карина никогда не прерывала разговор вот так. Бросив к черту затею с покупками. Оставил тележку у касс и вышел из магазина, торопливо вернулся в машину, завел двигатель и выехал со стоянки, уже предчувствуя, что вечер окажется не из приятных.
Дома горел только нижний свет – тоже недавнее нововведение Карины: она перестала любить яркий электрический свет. Вечером передвигалась в потемках, или включала подслеповатые настольные лампы в зале и спальне. Едва заметный желтый свет пробивал темноту, ложился унылыми тенями на пол и стены. А Рафаэль видел этого уныния через объектив фотоаппарата – каждый день по сто раз. Поэтому дома любил оранжевый свет, солнечные цвета и тепло.
В неуютном полумраке Рафаэль ежился и включал свет.
Карина шла следом и выключала его.
– Что ты в потемках опять? – он подавил нарастающее раздражение, ударил ладонью по выключателю в коридоре, зажмурившись с непривычки от яркого света, полоснувшего по глазам.