Ушастый призрак

Как раз Сонину свадьбу сегодня и гуляли. В сиреневом зале "Амадеуса". А потом решили не возвращаться в дом.

Я поддернула занавеску и выглянула сквозь окно. А там, в глубине, плясало зарево, и как бы не на месте...

— Что творишь! А ну, убралась от окна! — в комнате появился отец — невысокий, круглый, как колобок, в наброшенном халате, пижам он не признавал, — Чему тебя Антон учил?

— Извини, — пискнула я и немедленно подчинилась. Отцу не перечили. Как это получалось — неизвестно, Павел Понашевский ничем не напоминал Князя Тьмы. Ни копыт, ни рогов... если верить маме, а оснований сомневаться не было.

...Вспомнишь солнышко, вот и лучик! Мама толкнула дверь и послушно остановилась на пороге, она весь протокол безопасности вызубрила уже после первого покушения и не отступала от него ни на волос.

— Это наша машина? — спросила она, изо всех сил стараясь держаться спокойно. — Паша, это наша машина, да? Ее взорвали?

— Понятия не имею, — пожал плечами отец. Если он и был взволнован или расстроен, то ничем этого не показал. Голос был ровным, лицо привычным, спокойным. — Может быть обычная гопота подожгла. Веселились, недоделки.

— А если нет? — Нажала голосом мама.

— А на "нет" и суда нет. Зато есть господин Багров, и все, что случилось с машиной, исключительно его личная проблема. Не моя. И, тем более, не твоя.

— Личная? — мама хмыкнула. Успокаивалась она мгновенно, как и вспыхивала.

— Я плачу ему столько, что все мои сложности он принимает как свои собственные. Антон справится.

— Ты не понимаешь, — мама покачала головой, — если метили в тебя, значит, кто-то знал, что мы сегодня ночуем здесь. Значит враг в ближнем круге.

— Не фантазируй, а. Ну, кто это может быть? Бабка Катерина — агент МИ-6?

— Тогда откуда... Никто не знал, что мы не поедем домой!

— Не считай всех глупее себя. Этот шаг вычислялся элементарно. Я отпустил водителя. Я терпеть не могу ездить в городе, меня бесят пробки на выезде, это знают все, кому интересно. У нас есть квартира твоей мамы, буквально, в двух шагах. Простая логика.

— Да, только для этого кто-то должен был знать, что ты отпустил водителя. Он был на свадьбе!

— Полгорода было на свадьбе, половину я первый раз видел.

Мама неожиданно привалилась к косяку и мелко затряслась.

— Господи, опять! Опять это... Я думала, все кончилось, а оно опять...

Отец... хмыкнул. Ухмыльнулся.

— "Ведь не было же никогда! И вдруг — опять!" Юленька, погоди переживать, в этом дворе не самая респектабельная публика. Вот увидишь, просто какие-нибудь маргиналы развлекаются, День Взятия Бастилии празднуют.

— А он разве сегодня? — Я в который раз поразилась, как быстро мама "выключает" истеричку, вот же талант! — Мне всегда казалось, что он четырнадцатого.

— Милая, у меня в школе по истории всю жизнь был трояк из жалости, — папа пожал плечами, — четырнадцатого — семнадцатого. Ты забыла, а они, думаешь, помнят? Ложись спать, Киру не пугай.

— Ее напугаешь, — мама внимательно посмотрела на меня, нашла то, что ожидала: удивленную, слегка заспанную мордочку, кивнула и вышла.

— Ну? — спросила я.

— Жесть, Кирочка, — папа подошел и положил подбородок на бортик кровати. Его лицо не было образцом мужской красоты: круглое, щекастое, нос картошкой. Прямо: "Мишка, мой плюшевый мишка".

Даже глаза не выбивались из образа: карие, теплые, улыбчивые.

Выдавал его голос, в котором для плюшевого мишки всегда было как-то многовато стали.

— Это те же самые уроды? — беззвучно спросила я. Папа отлично умел читать по губам.

— Не приложу ума, с чего бы им быть другими, — ответил он, почти так же тихо. Ну, может, чуть громче, я по губам не читала. — Антон их в прошлый раз упустил, хоть и потрепал... и я был уверен, что они залижут раны и снова нарисуются.

Во дворе, тем временем собиралась толпа. Народ громко обсуждал происшествие, в приоткрытое окно я слышала уже несколько версий, но все они сводились к одной: "Понашевские зажрались, теперь пусть поголодают, как простой народ".

Мне стало смешно. "Сложным" народом мы с папой точно не были. На это почетное звание могла претендовать разве что мама, это она дочь академика и внучка профессора. У нас труба пониже и дым пожиже. Папа вообще "от сохи" паренек, приехал в город из деревни Болотная Рогавка. Честно, я документы видела! А я... Ну, я это я. Кира Понашевская, "девочка с глазами из самого синего льда" и шрамом на морде.

Ничего криминального, на полигоне мечом зацепили. Мама мне столько кольев на голове стесала, чтобы я сделала пластику... на всю родню Дракулы хватит и еще останется. Но шрам — такая же часть меня, как глаза или пальцы.

Свести — означало сделать себя меньше, а я и так ростом... в папу.

И — тогда, на Казани... это была славная победа!

— Это ведь объявление о намерениях, — сказала я, кивнув подбородком в окно, где шоу набирало обороты. Как раз подъехали пожарные.

— Об очень серьезных намерениях, — кивнул отец. — Если бы я был царевной-лягушкой, то — вот она и сгорела, шкурка зеленая.

— И что мы собираемся по этому поводу предпринять?

— Стандартно, Кирюш... Я — отбиваться, Ты — мать беречь.

— Я могу помочь.

— Вот этим и поможешь. И — телефон на базу. — Увидев на моем лице неприкрытое страдание, отец виновато поморщился, — надо, Кирюша.

...Что самое страшное в жизни? Смерть? Напугали ежика. Болезнь? Нищета? Предательство? Не знаю, на зуб не пробовала, а теория без практики мертва.

Сейчас мне казалось, что страшнее временной изоляции от интернета нет ничего, даже смерть как-то легче. По крайней мере, быстро.

Меня, реально, ломало. Информационный голод — это трэш! Нет, совсем-то зверем папа не был, оставил мне ридер, но без выхода в сеть. Умом я понимала, что он прав. А все равно злилась. Не на папу. И даже не на общую несправедливость жизни. Злилась я адресно, на уродов, которые уже второй раз конкретно испоганили мою замечательную жизнь...

Хотя, если судить непредвзято, это я зажралась. Жизнь и сейчас была не сильно похожа на подвижничество: симпатичное солнышко пригревает в меру, так, чтобы в джинсах и футболке было комфортно. Небольшая речка Медвежка тихонько журчит под деревянным мостиком на неожиданно солидных бетонных сваях. На краю, свесив ноги, сижу я с удочкой, ведерком (я оптимистка, да) и с батоном. Из которого, время от времени, скручиваю шарики и насаживаю на крючок. Лепота!

Рыба, правда, не ловится. Ну так и я тут на рыбалке, а не за рыбой.

Дед подошел неслышно. Чей был дед — не знаю, но раз в одной деревне живем, значит — общий. Поздоровался солидно и спокойно. Сел рядом. Помолчал.

Я тоже не открывала рта. На рыбалке ведь так и положено, да? А про себя считала секунды, загадав, на какой дед не выдержит, на четной или нечетной.

— Кого ловишь-то? — заинтересовался он. Секунда была пятьдесят седьмая.

— Крокодила, — с серьезной миной ответила я, в очередной раз оснащая крючок. Мне было приятно думать, что умная рыба аккуратно снимает приманку, но, скорее всего, хлебные шарики просто размокали в воде.

— Ну да, — поддержал дед, — крокодил здеся на булку всегда хорошо идет.

Дед прожил в деревне все жизнь, лишь дважды выезжая в райцентр: удалять зуб и оформлять завещание. Но любая продвинутая американская школа оторвала бы его с руками. Ни черта не смысля в педагогике, он жил по заветам Карнеги и Джона Дьюи — со всем соглашался и за все хвалил. Причем так искренне, что человек начинал всерьез сомневаться — он действительно придурок, или все же гений.

Правда, это быстро проходило, но послевкусие оставалось приятное.

— Скучаешь? — проницательно спросил он.

— Ни капли, — я мотнула головой.

— И правильно. Погодка-то, словно боженька улыбнулся. Все на просвет аж до Мызниковой усадьбы видать!