Одри Хепбёрн

Журналисту, который брал у неё интервью перед прогоном пьесы в Филадельфии, Одри призналась: «Сейчас я живу только ради премьеры “Жижи”. В этом вся моя жизнь». Его коллеге она сказала с трогательным простодушием: «Мне страшно. У меня нет абсолютно никакого театрального опыта. Другие провели на сцене целую жизнь, прежде чем чего-то добились... А мне придётся действовать интуитивно, пока я чему-то научусь».

На самом деле Одри была так напряжена и так нервничала, что на афише к спектаклю изображена практически девочка с синяками под глазами. Дэвид Нивен вспоминает о растерянной малышке с глазами газели, жившей в соседнем номере отеля: «Мы принимались дрожать от ужаса по мере того, как наш дебют неумолимо приближался».

Предпремьерный показ состоялся в Филадельфии, и продюсер опасался комментариев критиков, будучи уверен, что они разнесут Одри в пух и прах. Но она, к собственному удивлению, провела первый спектакль блестяще. Ей даже удалось в ключевой сцене оттолкнуть обольстительного Гастона властным жестом вместо плаксивого жеманства, которое она демонстрировала на всех репетициях. Наконец-то Одри слилась с персонажем Жижи.

Рецензии в Филадельфии были, в общем, положительными, хотя и без славословий. Премьера на Бродвее состоялась 24 ноября 1951 года. Дурная примета: Одри прошиб ужасный насморк. Во втором акте она скомкала несколько реплик в последней сцене. Но вечер прошёл триумфально, и критики разделяли реакцию публики. Уолтер Керр из «Нью-Йорк таймс» писал: «Она привносит простодушную невинность и ум девочки-сорванца в роль, которая могла бы пойти наперекосяк». Бродвейский гуру Брукс Аткинсон отмечал в той же «Нью-Йорк таймс»: «Она выстраивает целый характер от наивной неловкости в первом акте до трогательной кульминации последней сцены. Это превосходный пример напряжённой драмы, но притом естественной, проникновенной и захватывающей». «Эсквайр» даже описывал игру Одри: «Она кричит, хлопает дверями, ловко бегает вокруг мебели, как настоящая спортсменка, которая даст фору целой команде легкоатлетов. Одри Хепбёрн похожа на мальчишку, которого пичкали молоком и овощами и запрещали ему переходить улицу в одиночку». «Геральд трибюн» подчёркивала, что «мисс Хепбёрн обладает свежестью, задором и живостью непокорного щенка. Она привносит очаровательное простодушие и дерзкую невинность в роль, которая могла бы стать неловкой и двусмысленной. Её игра — словно глоток свежего воздуха в летний зной». Одри в одночасье стала знаменитой, спектакль шёл с аншлагом. Через несколько дней после премьеры неоновая реклама, возвещавшая:

«ЖИЖИ

с Одри Хепбёрн»

превратилась в другую:

«ОДРИ ХЕПБЁРН

в “Жижи”».

Даже в неделю своего триумфа Одри не забывала о хороших манерах. Вот что она писала Ричарду Миленду, лондонскому представителю «Парамаунт»: «У меня дрожат коленки, но теперь уже от счастья, а не от страха!» Сидни Коул, продюсер фильма «Засекреченные люди», приславший ей цветы в вечер премьеры (не в характере Коула было поэтически отзываться о кинозвёздах, однако Одри он всегда называл «безмятежной белой розой»), получил трогательное благодарственное письмо. После подписи она добавила в скобках имя «Нора», боясь, что он забыл, кто она такая, — ведь в «Засекреченных людях» снимались гораздо более известные актёры.

Успех не вскружил Одри голову. «Я думала, что это будет такое пьянящее, невыразимое чувство — увидеть своё имя, светящееся неоном. Это совсем не то, что пользоваться успехом в кордебалете. Там тебе могут помочь другие артисты. Когда играешь главную роль, всё совсем по-другому. Чувствуется, что всё зависит от тебя. Быть звездой — это не иметь права на усталость, никогда. Я думала, что быть знаменитым на Бродвее — это когда люди встают и поднимают бокал шампанского в твою честь. Но никто никогда этого не делал. Я думала про себя, что смогу войти в битком набитый ресторан и сразу же получить свободный столик, всего лишь улыбнувшись метрдотелю... Но Джеймс предпочитал не рисковать и всегда заказывал столик заранее...»

Никогда не следует забывать о том, что, несмотря на всю свою практичность, Одри Хепбёрн оставалась неисправимо романтичной, порой почти «девчонкой». Когда её расспрашивали о любимых в детстве книгах, она всегда перечисляла классические сказки: «Золушка», «Спящая красавица», «Бензель и Гретель» — потому что у них счастливый конец. Это один из секретов её обаяния. Её воспитание также вписывалось в эту философию: баронесса внушила дочери, что неприятности и разочарования — только временные трудности, а в конце всё будет хорошо. Хеппи-энд гарантирован!

Чтобы понять, почему её роман с Джеймсом Хансоном оставил по себе лишь ностальгическое воспоминание, достаточно вспомнить о закоренелом романтизме Одри. Молодой и красивый миллионер уже не тянул на прекрасного принца, когда за Одри начала увиваться слава. Такой человек, как Хансон, вынужденный заранее бронировать столик в модном ресторане, утрачивал весь свой блеск по сравнению с мужчиной, которому достаточно улыбнуться метрдотелю, чтобы его сразу провели за лучший столик в зале. Вот о нём-то Одри и мечтала. После начала представлений «Жижи» журналисты заметили, что из гримёрки Одри исчезла фотография Джеймса Хансона в серебряной рамке. Она объяснила это не слишком убедительно: «Столько людей спрашивают меня, как его зовут... Моя личная жизнь принадлежит только мне. Разве можно обращать все эти вопросы в шутку и не казаться невежливой?»

Однако 4 декабря 1951 года в лондонской «Таймс» появилось долго откладывавшееся объявление о помолвке между «Джеймсом, сыном мистера и миссис Роберт Хансон, из Норвуд-Грейндж (Хаддерсфилд, Йоркшир), и Одри Хепбёрн, дочерью баронессы Эллы ван Хеемстра, проживающей в Лондоне на Саут-Одли-стрит, 65, W1». Кто стоял за этим официальным объявлением? Подали ли его Хансоны с согласия матери Одри? Некоторые биографы предполагают, что Элла этому противилась, не желая брака, потому что была убеждена, что Джимми не остепенится; она хотела, чтобы дочь не допустила ошибки, которую она сама совершила дважды. Близкие Эллы ван Хеемстра не разделяют этой точки зрения и утверждают, что она дала согласие. Но для Одри ещё ничего не было решено. Пусть она помолвлена, до свадьбы было далеко.

Джеймс Хансон почувствовал, что она от него ускользает, и делал всё возможное, чтобы снова её завоевать. Однако профессиональная жизнь Одри стала для неё важнее личной, и усилия Джеймса оказались безрезультатны. Одри пребывала в нерешительности. «Я на полпути к тому, чтобы стать танцовщицей и актрисой, — сказала она в одном интервью после начала представлений «Жижи». — Мне надо ещё многому научиться». Она, кстати, не бросила балет: занималась в танцевальной академии на Манхэттене. Но теперь она находилась под строгим присмотром «Парамаунт Пикчерз», готовившейся к съёмкам «Римских каникул» и опекавшей молодую звезду, словно особу королевских кровей.

Одри безропотно выполняла указания киностудии по части диеты и хотела соответствовать голливудским канонам красоты. Её фигура была само совершенство: плоская грудь, тоненькая талия, стройные бёдра, длинные гибкие ноги. Её единственный протест — она отказалась выщипывать свои густые брови, наплевав на тогдашние стандарты.

Выступая в «Жижи», Одри познакомилась с Эдит Хед, одним из главных голливудских художников по костюмам, чтобы подобрать для «Римских каникул» костюмы принцессы Анны. Женщины сошлись во мнении по поводу двух ансамблей: роскошное бальное платье для первой сцены, где принцесса нехотя подчиняется жёстким условиям протокола, прежде чем открыть бал, и «официальном» дневном платье для пресс-конференции, когда взгляды, которыми обмениваются принцесса и журналист, подчёркивают романтическую пропасть между любовью и долгом, аристократкой и плебеем. Во время примерок быстро выяснилось, что у Одри и Эдит Хед похожие вкусы: им по душе простые линии, сдержанные аксессуары, качественные ткани. Одри честно предъявила модельеру то, что считала своими физическими недостатками: «Рахитичные руки, практически отсутствующая грудь, нескончаемая шея». «Она в точности знала, как выигрышно подать то, что в ней хорошего, — рассказывала Эдит Хед. — Ей лучше всего удавались роли грациозной сиротки. Но больше всего мне в ней нравилось, что она просчитывала каждое решение, словно бизнесмен, и при этом всегда казалось, будто она ничего не смыслит в этой области».