Степан Разин

С другой стороны, Лысенко делает из того же материала нечто совершенно иное: «На следующую ночь после финального штурма крепости соратники Разина в полном порядке вывели казацкую часть войска на суда и ушли вниз по Волге. Атаман без сознания метался в горячке на медвежьей шкуре, заменявшей ему постель. Князь Борятинский получил возможность жесточайше расправиться с оставшейся на берегу вооружённой толпой, из которой атаману так и не удалось создать армию... можно предположить, что, не будь тяжёлого ранения атамана, приведшего к сильному нагноению раны на ноге, “огненной горячке” и частым провалам в сознании, — сражение за город было бы продолжено. На принятие решения об отступлении повлиял, бесспорно, факт полного отсутствия казацких резервов».

Разумеется, писатели тут дали себе волю. В основном напирали на то, что Разин был ранен и никакого приказания о бегстве отдать не мог, всё решили другие казаки. Евграф Савельев:

«Казаки. Идёмте, братцы,

Своих на струги собирать! —

Да чтоб народ, слышь, не пронюхал,

Не вышло б хуже, чем теперь!

Разин. (Бессознательно, слабым голосом). Вперёд, товарищи! на приступ! За мной, друзья!..

Казаки. Идём, идём! —

На помощь нашим поспешаем».

Савельев не только поэт, но и историк, и как историк говорит совсем другое: «Бесполезная проволочка времени под Симбирском, давшая возможность московскому правительству сорганизовать достаточные силы в Казани, неуменье руководить битвой с хорошо обученным и дисциплинированным противником под Симбирском и в довершение всего — легкомысленное оставление в ночь под 4 октября 1670 года на произвол судьбы своих сподвижников — всё это характеризует Разина, несмотря на его личное мужество и отвагу, как небрежного стратега...» А вот историк А. Н. Сахаров этот весьма важный эпизод описал только как поэт:

«Степан пробовал остановить людей, собрать их, а казаки бежали мимо, кричали ему:

— Спасайся, батька, сгинем без стругов!

К Разину подскочили его ближние казаки, схватили под руки, поволокли, говорили ему: “Идём, батька, идём к стругам, промедлим — повяжут нас всех, выдадут воеводам!” — а сами крикнули в темноту, чтобы держались люди в остроге, что пошёл Степан Тимофеевич за помощью и вскоре будет... А Степан уже не мог идти, валился с ног от ран, от великой боли душевной, оттого, что бросал он своё войско, оставлял его на поток и разгром князя Борятинского, уходил тайно, обманом».

С. П. Злобин:

«— Поспеем, уйдём. Главное дело — нам батьку спасти да донских, — отозвался Наумов.

— А как мужики? Неужто всех на челны возьмёшь?

— Куды их к чертям!.. Как сами сумеют! — ответил Наумов. — Давай-ка покуда спасать атамана, а там поглядим.

Разин не приходил в сознание. То он недвижно и бездыханно лежал на кровавой подушке, то вскакивал с криком и рвался из рук неусыпно хранивших его казаков...»

Очнулся он только в Кагальнике и узнал, как есаул Наумов бежал с одними казаками:

«...не сдержался: огонь свечи сверкнул в гнутом лезвии сабли, висевшей над его головой. Острый клинок её с силою врезался в край стола... Наумов успел отскочить. Разин упал на подушку. Тупым, помутившимся взором смотрел он на продолжавшую трепетать от удара воткнутую в доску гибкую сталь...

— Да как же земля тебя держит, Июда! Чего ты на шею себе не надел верёвку? В хозяйстве, что ль, не нашлось?! — прохрипел Степан, в упор глядя в лицо Наумову. — Иди с моих глаз, не могу тебя видеть, поганая тварь!..»

В комментариях к «Крестьянской войне» говорится, что изложение событий Урусовым тенденциозное, на самом деле всё было совсем не так, а так, как рассказывали 31 октября в стане воеводы Долгорукова в Арзамасе стрелец Р. Микитин и крестьянин Г. Трофимов (Крестьянская война. Т. 2. Ч. 1. Док. 190): «И к Стеньке де Разину перекинулся перемётчик из города и сказал, что хотят струги у него отбить. И вор де Стенька пометался в струги с лёхкими людьми, а достальные шли к стругам отводом. И государевы ратные люди тех всех побили, а которые метались в струги. И те все от тяжести потонули. И меж себя воры за суды кололись, потому что в суды наметалось их много. А вор де Стенька с того бою побежал на низ...» Честно говоря, разница-то невелика. И потом, эти показания тоже необязательно истина в последней инстанции — например, казак Данилов на допросе в Белгородской приказной избе (Крестьянская война. Т. 2. Ч. 1. Док. 311) излагает версию, совпадающую с версией Урусова: «И он де, вор Стенька, видя над собою такую победу, убоясь на другой день на себя приходу великого государя ратных людей, пометался в суды и побежал с небольшими людьми в малых лотках рекою Волгою. А воровского де своего собранья татар и мордву и чювашей покинул у города на берегу...»

Шукшин, хотя и выжавший из показаний Микитина и Трофимова максимум, это прекрасно чувствует и оправдать героя никак не может:

«— Придём в Самару — станем на ноги, — сказал Степан, подняв голову, но ни к кому не обращаясь. — Через две недели нас опять много тыщ станет... Не травите себя. — Степану было тяжко и совестно говорить, он говорил через великую муку и боль.

— Сколько их там легло-о! — как-то с подвывом протянул Матвей. — Сколько их полегло, сердешных!.. Господи, господи-и... Как жить-то теперь?.. Ка-ак?

— Ихная кровь отольётся, — сказал Степан.

— Кому?! — закричал ему в лицо Матвей.

— Скоро отольётся... Не казнись — так вышло. <...> Они пока одолели нас, Матвей, — с мольбой заговорил атаман. — Дай с силами собраться... Кто сказал тебе, что конец. Что ты! Счас прибежим в Самару, соберёмся... Нет, это не конец. Что ты! Верь мне...»

Интересно, что Наживин, напомним, Разина недолюбливающий и считающий его «большевиком», — единственный, кто оправдывает его действия невозможностью поступить иначе: «Степан, чтобы как-нибудь спасти положение, чтобы не дать в этой панике погибнуть всему делу, послал к мужицким отрядам — они не смешивались с казаками, бились отдельно — своих людей, чтобы они держались как можно, а он-де идёт с казаками к берегу, чтобы отбить там царский полк... Но и мужики учуяли нараставший в багровом мраке ужас, учуяли возможность измены — казаки могут уйти на челнах одни — и вдруг, побросав всё, под грохот пушек со стен, как обезумевшие, понеслись к стругам... Казаки уже прыгали в челны. Места — это было всем ясно — в стругах не могло хватить и для половины Степанова войска, и вот в багровом, полном золотых роёв галок сумраке над пылающей рекой началась между казаками остервенелая резня за челны».

Между тем поступок Разина в оправданиях не нуждается. Военачальник оценил положение как безнадёжное, решил, естественно, хоть часть армии спасти, естественно, лучшую... Соврал остальным, что не бросит? А если бы не соврал — вся масса устремилась бы к судам и в итоге могли спастись как раз не самые нужные. Какой генерал поступил бы иначе? Мораль? На войне нет места для морали. Принципы могут быть, справедливость может быть, мораль — не может. Морально ли было во время Второй мировой бомбить немецкие города с мирными жителями, из которых, может быть, многие никогда за Гитлера не голосовали и ненавидели его?..

Казак Данилов говорит, что с Разиным по Волге ушли 1500 «русских людей и черкас». По пути некоторые отставали. Дальнейшие планы были неясны. Из допроса в полковом стане Долгорукова пленного казака Андрея Михайлова (Крестьянская война. Т. 2. Ч. 1. Док. 161. После 24 октября): «Стенька Разин с товарыщи бежал в судех день и ночь... а он, Андрюшка, был с ними в гребле и слышал от воровских людей, говорили меж себя: неведомо где им зимовать, а весну де пойдут они за море...»

Подошли к Саратову. Официальная версия того времени была такова, что в Саратов казаков не впустили (это утверждение впервые появляется в памяти из приказа Казанского дворца новгородскому воеводе М. Морозову (Крестьянская война. Т. 2. Ч. 1. Док. 277). В «расспросных речах» участников мятежа в полковом стане Долгорукова (Крестьянская война. Т. 2. Ч. 1. Док. 161) говорится, что не впустили их и в Самару: «И как де вор Стенька к Самаре пришол, и ево де грацкие люди в город не пустили, и он де, вор Стенька, пограбя на кабаке за городом на посаде вино, побежал на низ, а под Самарою не мешкал от страха ни часу». Шукшин: