Степан Разин

Но сам Разин, лелеявший поистине наполеоновские планы, не задумываться о будущем не мог, а историки и мифотворцы не могли не задумываться о его планах. С. П. Злобин всё гнёт свою линию — ему так хочется, чтобы Разин выбрал верную последовательность действий! — надо прежде всего укрепить тылы:

«— Только бы на Дон пустили. Нынче придём с понизовыми спорить — кто сильнее. Весь Дон растрясу и Корнилу согну в дугу.

— Он сам, чай, тебя во старшинство попросит, в Черкасск призовёт селиться...

— Сам попросит?! А я того не хочу. Я силой хочу его сковырнуть, по брата Ивана завету. С Дорошенком, с Сирком сговорюсь...

— Казацку державу, чай, строить?

— А что ж — и державу!..»

В. М. Шукшин:

«Последнее время... неотступно гвоздила его одна мысль: не начать ли большую войну с боярами. Мысль эту засадил ему Серёга Кривой... Ведь это просто, и это — верно; разок тряхануть, втемяшить всем: был вольный Дон, есть вольный Дон и будет вольный — во веки веков... И чем больше проникался Степан этой мыслью, тем больше и больше охватывало его — то смятение, то нетерпение, нетерпение до боли, до муки. Вдруг ему казалось, что он уже упустил момент, когда надо было начать... Понял: нет, рано. Это ещё не сила, что у него, сила — на Дону, это правда, голод согнал туда большие толпы, вот сила. Он знал, что Корней Яковлев, войсковой атаман, и верхушка с ним тяготятся беглыми, готовы позабыть святой завет — с Дона выдачи нет, — готовы уж и выдавать, чтобы не кормить лишних и не гневить бояр. И пусть, и хорошо: пусть и дальше, и больше кажут себя с этой стороны, пусть все казаки поймут это — тем скорей прильнёт к ним эта мысль — о войне».

Никакой Кривой — мы в этом убеждены, хотя в отсутствие информации, конечно, каждый волен иметь свою точку зрения — ничего подобного Разину не внушал, у того была своя голова, и мысль о казачьем государстве он вынашивал давно; «война с боярами» могла быть для него лишь средством, а не целью, и он бы отлично обошёлся без этой войны, если бы правительство (какой-нибудь державы, не так уж это важно) вздумало подарить ему значительную территорию, чтобы на ней построить свою страну, — а другие пусть живут как хотят. Надеяться на такой подарок, конечно, не приходилось. Или он всё же надеялся? Посмотрим...

Казаки остановились около Четырёх Бугров — высокого скалистого острова неподалёку от устья Волги, удобной естественной крепости. Костомаров: «Они ожидали астраханцев и готовились поступить, как покажут обстоятельства. Будет возможно, решили они в круге, бой дадим, а если увидим, что не сладим, — уберёмся и пройдём по Куме домой да ещё отгоним лошадей у черкес по дороге». О третьем варианте — что казаков спокойно пропустят на Дон — Разин, по мнению Костомарова и других историков, думать не мог. Но тогда зачем он сразу не пошёл по Куме домой?

Иван Прозоровский, уже зная о приближении казачьей флотилии, выслал навстречу своего товарища (заместителя) князя Семёна Ивановича Львова и с ним три тысячи солдат и стрельцов (частью астраханских, а частью московских — более умелых и более надёжных). Перед выходом флота митрополит Иосиф совершил торжественный молебен; оружие окропили святой водой. (Разин ведь колдун, может отводить выстрелы, а святая вода авось пересилит). Судя по таким серьёзным приготовлениям, астраханское начальство тоже не знало, чего ждать от противника.

1 августа Львов докладывал (из сводки 1670 года), что «пошол на них [казаков] боем»; «И воровские де казаки, увидя ратных людей ополчение и стройство и над собою промысл, вметався в струги, побежали на море в дальние места». (Точно как в случае с персидским флотом). А. Н. Сахаров пишет, что разинцы не ожидали ничего подобного и в страхе убежали: «...опомнились лишь тогда, когда струги Львова остались далеко позади. В великом смущении сидел Разин в каком-то чужом, не своём, атаманском, струге. Он даже не помнил, как и оказался в нём. Всё вдруг смешалось, не казацкое войско, а какая-то слепая, охваченная страхом толпа. Как бежали в одиночку из помещичьих усадеб, так и спасались кто во что горазд, как бог на душу положит. Всё накопленное двумя годами его трудов и стараний рассыпалось прахом в какие-то несколько минут». Нам представляется маловероятным, что они были такие наивные дурачки и не могли предположить, что их встретят военной силой.

Далее, по словам Львова: «И он де, князь Семён, шол за ними морем от Четырёх Бугров з 20 вёрст и, видя, что их не угнать и поиску над ними учинить не мочно, послал к ним грамоту великого государя с Никитою Скрипицыным». Грамота была трёхлетней давности. Кроме того, Скрипицын сказал казакам, что они могут войти в Астрахань, если будут вести себя тихо и не бузить; от них также требовали бесплатно отдать пленников, в первую очередь сына Менеды-хана, так как жалоба от персов уже пришла, отдать награбленное добро, принадлежащее купцам, сдать пушки и морские струги (а в Царицыне отдать и речные); вернуть свободу всем стрельцам и посадским, которых взяли в войско насильно; наконец, раскаяться — поцеловать грамоту и в знак повиновения сдать атаманский бунчук.

Был ли Разин удивлён всем этим? Стрейс: «Этот хитрый и продувной казак не рассчитывал на такой хороший исход, принял предложение с охотой и радостью, ибо испытывал крайнюю нужду от голода и других недостач, и он был бы вынужден сдаться без боя, положившись на гнев или милость, чтобы не умереть со своими приверженцами от голода или извести и погубить друг друга; ибо они испытывали такую нужду и недостачу, что ограбили персидскую барку, в которой посланник вёз в дар его величеству несколько лошадей; лошадей зарезали и весьма бережливо поедали. В таком тяжком положении находились казаки, когда царская милость, прощение и благоволение спасли их из пасти смерти». Ну если уж речь про «пасть смерти» — так ушли бы по Куме да и всё... А. Н. Сахаров: «Ко всему был готов Разин, но только не к милостивой царской грамоте». С. П. Злобин: «Караваны грабили, казнили стрельцов, воеводу стегали плетьми, город взяли... — напряжённо думал Степан. — Неужто за то даровал государь прошение, что шаха персидского войско побили? Неужто мы в том заслужили царю? Али пущего забоялись нас бояре? Может, того и страшатся, что станет расти казацкая держава от Буга до Яика, затем и хотят привести нас к миру?! В Москву заглянуть бы единым глазом да помыслы их проведать!.. Обманом ли взять хотят?.. Ты, мол, крест поцелуй, отдай пушки, а там тебя и в борщ... С них и станется, право!..»

А вот в прелестном дореволюционном романе Д. Л. Мордовцева «За чьи грехи?» «...это страшилище, переродившееся под ласками обожаемой девушки (об этом чуть позже. — М. Ч.), смиренно склонило перед князем Львовым свою гордую голову: Разин присягнул на кресте и евангелии, что навсегда бросает ненавистные ему разбои». Поди докажи, что это чепуха! В голову к Разину никто не заглядывал. И всё же попытаться можно.

Почему, собственно, он должен был удивляться такому исходу? Ему уже дважды посылали грамоты и предлагали мир. Причём грамоты слали ещё когда он грабил русских (и даже царское судно), а теперь он ограбил всего-навсего персов. Он сам пошёл через Астрахань, это же не случайно как-то получилось, а ведь для боя он был очень слаб. Стало быть, именно на то и надеялся — что в очередной раз велят «исправиться» и пропустят. И всё-таки — почему не Кумой на Дон ушёл? Зачем-то надо было именно в Астрахань? Зачем? Приходит в голову весьма прозаичное объяснение: на Дону, где в последнее время большинство казаков жили бедновато, разинцам некому было быстро продать свои бесчисленные трофеи. А Астрахань — город богатых купцов. И Разин был уверен, что в город его пустят.

Но почему же Прозоровский пропустил, более того, впустил казаков в город — Львов ведь, наверное, мог их если не уничтожить, то потрепать основательно? Шукшин резонно предполагает, что Москва боялась ссориться с Доном, тем более в период украинского мятежа, когда Брюховецкий посылал на Дон своих гонцов, а Дорошенко пытался сговориться то с Речью Посполитой, то с Крымом: «Мы с царём пока не цапались — зачем ему? И говорю вам: с Украйной у их плохие дела. Иван Серко всегда придёт на подмогу нам. А сойдись мы с Серком, хитрый Дорошенко к нам качнётся. Он всегда себе дружков искал кто посильней. Царь повыше нас сидит — на престоле, должен это видеть. Он и видит — не дурак, правда что...» А с военной силой у Москвы было далеко не всё в порядке: и солдаты, и стрельцы, и служилые казаки по полугоду не получали жалованья, вовремя платили только московским стрельцам да иностранным наёмникам; недоставало ещё лишиться поддержки свободных казаков.