Возвращение Орла

Поделился этими мыслями с Семёном. Тот похмыкал и что-то написал карандашом на форзаце подаренного ему дьяконом сборничка стихов «Электричка» с надписью «От бывшего поэта». Потом узнал стихотворение: «Кто дома – тот в Боге. Прибавь только, сынка, две эти дороги».

После того, как брошюрка вышла, Африка, считавший себя если не соавтором, то соучастником проекта (выхаживал же по двору, и чай пил, и молиться пробовал, пока они бумагу марали), с удовольствием помогал развозить пачки книжиц по московским храмам, вступая при этом в необязательные разговоры со старостами, а иногда и с батюшками, всё больше и больше ощущая себя причастным к непонятному, но манящему специально для него загаданной тайной миру.

Семён же – автор! – наоборот, словно ношу донёс до места, сбросил с плеч и забыл.

«Забыл – а зря! Вот она, тайна, разгадывается понемногу, а он в стороне, вот и злится. Да ещё трезвый» – определил для себя Африка.

– Да ты выпей, полегчает.

Перед поездкой Семён пить не хотел, не такой он и мотоциклист, но снисходительную ноту, почти издёвку, уловил

– Как же ты – бог, бог, а сам водку дуешь? – и правда, злился, а – нехорошо.

– Лучше же водку дуть с богом, чем без бога, – африканская же голова была устроена бесхитростно.

Тимофеичу же сотка попала в брюшину, и он тотчас услышал, как бенефисит над головой соловей, как обалденно пахнет после ночной грозы мятой, увидел, наконец, реку, вытекающую не из-за поворота, а из самого горизонта, укутанного в синий туманец. Подумалось вдруг, какой всё-таки хороший парень Николаич, как ловко Африка перебирает толстыми пальцами по струнам, и Виночерпий… придумают же – Виночерпий! – чисто шаман, не просто наливает, бубнит чего-то… красавец! Только вот Орёл, ну, что ж, не всё масленица…

И открылось вдруг (наверное, потому, что груз, под который он уже согнул спину души, вместо того, чтобы придавить, распушился облачком и поплыл вдаль по красавице реке), что все они – замечательные ребята, и не только по отдельности, они все уже не сами по себе, они все вместе и все вместе они уже что-то другое…

Было хорошо и так не хотелось возвращаться к облёванному крыльцу, что чуть было сам не попросил повторить.

– Вот он, окский коллайдер… видишь, какая рытва, – обняв Тимофеича за плечи, указывал в сторону Коломны Николаич.

– Да ладно, кому в голову могло прийти такую уйму земли перелопачивать?

– Ну, знаешь, на пирамиды камни таскать тоже непросто было!

– Так то пирамиды.

Николаич посмотрел на начальника не просто без приличествующего субординации уважения, а даже с некоторой брезгливостью, словно говоря: да твои пирамиды – это просто груда камней, если что и могут – только принять-передать, а тут живой поток от живого Солнца к живым… смотри. И тот как будто что-то увидел, но…

– Поехали, Тимофеич, а то мне ещё туда, сюда, опять туда, – вывел его из сладкого ступора Семён. Ребята не отпускали, Николаич не унимался: «На пос-сошок, на ход ноги ему, педальную начальству!..»

В коляску ещё загрузили и полуживого Васю – не дойдёт же сам. «Урал» по глине заюзил, краешком, колесом по травке, выбрался-таки наверх.

Тимофеич обернулся, оторопел: по-над штильной рекой, слегка миражась, двумя кильватерными колоннами шла эскадра морских кораблей – броненосцы, крейсера, миноносцы, чуть сзади – транспорты. Один крейсер был донельзя узнаваем…

Катенька

«Первые шаги в православном храме» – На кладбище – Имена – Поэмка

Не целуй! Скажу тебе, как другу: Целовать не надо у Оки!

М. Цветаева

«Первые шаги в православном храме»

Русь была крещена, но не была просвещена

Н. Лесков

Столовая, куда он сразу и отвёз Тимофеича, находилась на другом берегу Ройки, около Троицкой церкви. Завтрак кончился, НИИПовские, которые из барака, квёлые, дремали внутри ПАЗика, снаружи о чём-то ругались бригадирша Зоя, немолодая женщина в сапогах и комсомольской косынке, и начальник отделения Виктор (Олегович или Игоревич – никак не мог запомнить Семён), этот посмотрел на Семёна, даже не на Семёна, а на мотоцикл, как будто это был не «Урал» а БМВ R75, то есть фашистский. Понятно, о чём ругались: из тридцати пяти – по списку – новоявленных аграриев в автобусе была от силы половина. Да, вовремя подвёз, теперь те двое на него одного. Бедный Тимофеич…

От греха отъехал в сторону церкви, хотел подойти, издалека уткнулся взглядом в табличку на церковных вратах «Склад №3», повернул в сторону реки, на самую стрелку Ока-Ройка. Где-то здесь стояли стапели первого русского военного корабля «Орёл»… Стало грустновато: вот страна! Первый русский военный корабль – хоть бы столбик с табличкой поставили, что уж про памятник говорить. Столб с макетиком, всех дел на сто рублей с обмывом и опохмелкой. Нет! Это ж не коммунисты строили, а цари проклятые, им – за что? Ладно «Орёл» – царские дела, но ведь тут – вот оно, общение с музейщицей! – целые речные флотилии на воду спускали – рыбаки, купцы. Двести лет с верфи, вот с этого самого места сходили струги, корабли, яхты, боты… О них-то кто помнить запрещает?.. «Склад №3»… Вот сделай в таком храме первые шаги. Первые шаги в православном… складе.

В семинаре прозы, который на пару вели два замечательных русских писателя – Андрей Скалон и Валерий Исаев, где Семён стал старостой вместо двинувшего в политику Игоря Харичева, немногим больше года назад сформировался кружок, собравшийся поймать ветер перемен в свои паруса. Ветер этот (свобода, предпринимательство!) рвано дул в разные стороны, и сначала, как водится – в рожу: семинары выселили из обжитого места на Новом Арбате, освободив место для издательства «Столица». Не сразу выселили, пока директором этой славной книгопроизводящей кампании был товарищ (ещё были товарищи) Зайцев Александр Борисович, имевший с настоящими писателями одно важное общее качество – любовь к крепким напиткам в рабочее время, кое-как, благодаря этому качеству, уживались, а когда Александра Борисовича (Бир.и сов.ича, так любовно называли его семинаристы), как незабвенного Пал Ваныча из «Республики ШКИД», вынесли из издательства, разрушив таким образом творческий союз руководства «столицы» с молодыми дарованиями, вымели следом и семинары. Судьба «поэтов» под водительством Татьяны Глушковой, и «драматургов» Александра Мишарина не известна, скорее всего их этим ветром разнесло по листочку, а вот прозаики, вросшие, по определению Андрея Васильевича Скалона, задницами в табуретки, переместились в Царицыно, где Валерий Николаевич Исаев, в миру (то есть в свободное от литературы время) известный стоматолог, да не просто стоматолог, а доктор медицинских наук, профессор, действительный член будущей Академии медико-технических наук, имел небольшой кабинет в две комнатки – в одной то самое жуткое кресло с подсветкой, в другой – те самые табуретки для задниц молодых писателей. И вот тут-то, под весёленькое жужжание бормашины, и протекали такие актуальные для того времени рассуждения: если теперь свобода слова и предпринимательства, нужно эти обе свободы соединить с их, молодых писателей, собственными возможностями, то есть организовать МП с лицензией на издательскую деятельность – можно ли было мечтать о таком ещё несколько лет назад? – и издавать, во-первых, коммерческую литературу для поддержания штанов, и – главное! – во-вторых, свои собственные сочинения, ибо от «Совписа», «Худлита» и «Молодой гвардии» кроме редких вбросов в коллективные альманахи ждать ничего хорошего не приходилось. Конечно, когда дошло дело до учредительской волокиты, энтузиастов поубавилось, но двое – сам Семён и Боря Лачков, писавший под псевдонимом Борлачков (хотя какой же это псевдоним?), невысокий, лысоватый, с лёгкой картавинкой и срывающимся после кружки пива на фальцет голосом, но цепкий и практичный прозаик с экономическим образованием (или правильнее сказать – перспективный кандидат экономических наук с литературным талантом), выдержали. А поскольку литераторы, даже прозаики, в основном пижоны, поэтому к этой предпринимательской затее Семён привлёк ещё своего институтского друга Бабыкина Колю, не пишущего, но после того, как Семён стал старостой, на семинары к Скалону-Исаеву изредка приходящий и рассуждающий о достоинствах и недостатках оглашаемых шедевров, его-то два писателя и сделали в новообразованном издательстве директором. Бабыкин работал в энергомонтажном поезде №766, что на Перерве, и вообще много чего умел лучше иных, в частности (кроме того, что пахать и организовывать) – петь и пить, а ещё быть добрым и дерзким одновременно – мордва по матери. В противоположность Бор.Лачкову Коля был высоким усачом, и Бор.Лачков – не трусоватый, но осторожный и осмотрительный, с радостью согласился с его директорством: жираф большой… тем более, что все первоначальные материальные риски были на Бабыкине: необходимые для предполагаемого тиража тонны бумаги могли появиться только в результате обмена на километры силового кабеля на одном из белорусских ЦБК. Кабель Бабыкин, как зам. начальника по снабжению, вешал себе на шею. Коля был мировой парень, после стакана ревел басом не хуже отца Владимира, даже один раз, когда они тормознули в пельменной около метро, и Бабыкин, после двух стаканов «Кавказа», затянул «Дубинушку», один почтенный дядечка на полном серьёзе (этот после водки) предложил ему протекцию Большой Театр. Коле тогда светило разбогатеть на издательском бизнесе (силового кабеля в ЭМП было достаточно), и от шаляпинской карьеры он отказался. А вот водочки после портвейна и пива с дядькой выпил.