Страница 7 из 22
– Оля, быстро в операционную! Похоже, отслойка. Ты мне ассистируешь, – и вернувшись к лежавшей с ошарашенным видом Оксане Николаевне, уже спокойно закончила: – У нас экстренная ситуация. С вами рядом будет высококвалифицированный и очень опытный доктор. Как только мы освободимся, тут же подойдем к вам.
Обернувшись в дверях, она ободряюще улыбнулась Оксане и не вышла, а скорее вылетела из палаты. Операционная была на одном этаже с родильными залами. Быстро, почти бегом пересекая широкий коридор, Катерина на ходу резким голосом позвала юное создание, которое, скукожившись в неудобной позе за небольшим столом, в поте лица что‑то активно писало:
– Александра, бросай все, потом историю допишешь. Быстро в пятый родзал, там пациентка очень нуждается в слушателях. Постарайся ей доходчиво объяснить, как себя правильно вести в родах и для чего это нужно. И ни в коем случае с ней не спорь, даже если она будет нести абсолютную чушь.
Ординатор первого года, к которой обратилась Катерина, до этого момента, прикусив от усердия нижнюю губу, старательно заполнявшая историю, тут же бросила писанину и метнулась в указанном направлении. Пожалуй, только в акушерстве тишина и спокойствие могут быть столь обманчивы. Порой ничто не предвещает бури, и она накрывает, вдруг возникнув из ниоткуда, на фоне благостного покоя, и буквально из ничего. Никто из опытных и уважающих себя врачей акушеров не сможет дать стопроцентную гарантию, что роды пройдут на ура. Первые, вторые… пятые, любые. Везде могут таиться «подводные камни» или «мины замедленного действия», и где и когда, на каком этапе они могут рвануть, одному Богу известно. В операционной стояла напряженная тишина, прерываемая отрывистыми репликами на медицинском сленге, мягким звоном хирургических инструментов, мирным гудением аппаратуры, обеспечивающей искусственную вентиляцию легких и контролирующей гемодинамические показатели пациентки. С начала операции и до момента извлечения малыша прошло чуть больше минуты. Ребенок был слишком маленьким для такого срока беременности, его тельце почти полностью помещалось на Катиной ладони, а ручки, ножки и голова беспомощно свешивались, как у тряпичной куклы. И он не дышал. Совсем не дышал. В одно мгновение была пересечена пуповина, и малыша передали детским врачам. В операционной было по‑прежнему тихо, иногда звучали короткие фразы: «сушим», «зажим», «шить», «посмотрите, моча есть?», «как давление?»
– Живой, на «трубе», то есть заинтубирован, – тут же поправилась Анечка, на мгновение появившаяся в дверном проеме операционной и в мгновения ока пропавшая за ее пределами. И сразу отлегло от сердца, и стало легче, и лица просветлели. Операцию закончили красиво, кровотечение остановили и сохранили женщине возможность в будущем еще иметь детей. Оксана Николаевна, которой ординатор активно «заговаривала зубы», отвлекая ее от неприятных моментов, встречающихся во время родового процесса, справилась самостоятельно и в положенное время произвела на свет прекрасную здоровую девочку, а потом еще два часа рыдала в голос, объясняя всем, как она счастлива и какая у нее дочь необыкновенная красавица и умница, ей всего ничего от роду, а у нее уже такой осмысленный взгляд. И все этому радовались, и еще были роды, и еще операции, и опять роды. За ночь никто из бригады практически не присел, если только заполнить историю, а принесенные, завернутые у кого в фольгу, у кого в пакет бутерброды так и томились в холодильнике до утра. Когда же наступило временное затишье и была возможность выпить чай или кофе, то сил на это ни у кого не было.
На утренней конференции Катерина, как ответственный доктор, получила очередной нагоняй за то, что плохо написаны истории и присутствуют не только стилистические, но и орфографические ошибки, что, естественно, недопустимо, и вообще в историях не виден ход врачебной мысли. Совершенно неважно, что на трех врачей было тридцать пять родов, и все детки хорошие, и мамочки здоровы, а ведь иногда было непросто, ох как непросто, ну, как говорится, «кто на кого учился», поэтому бригада сидела молча, виновато понурив головы. После окончания разбора «ночных полетов», усвоив в очередной раз, что они ничего не знают, не понимают и не умеют, отдежурившие в радостном настроении, что все закончилось хорошо, в том числе и внеочередная раздача, и получение терновых венков, наконец добрались до хранившихся в холодильнике бутербродов. Все было съедено быстро, без разведения каких‑либо политесов типа кружевных салфеток или японской чайной церемонии, да и другие возможные варианты тоже не рассматривались. Упаковки, в которых была еда, не разворачивали, а разрывали самым неэстетичным образом, кушали стоя, болтая, смеясь и перебивая друг друга. Вспоминали интересные моменты, которые случались во время любого дежурства, и не было сказано ни единого слова о тех сложностях, с которыми пришлось столкнуться, и что от этого зависела чья‑то жизнь, а иногда и две, и чего это им всем стоило, всем, кто сегодня отстоял на переднем крае.
По дороге с работы Катя успела заскочить в магазин и еще заехать в суд, чтобы подать заявление на развод, для чего, специально пересев на другой автобус, сделала приличный крюк. Очередь в суде оказалась безнадежно большой и состояла из одних женщин. Они были разного возраста и, судя по одежде (от заношенного пальто и стоптанных сапог, по‑видимому, купленных еще во времена царя Гороха, до жилета из меха экзотического животного и бриллиантовых колец почти на каждом пальце), разного социального статуса. Единое у всех было одно – выражение лиц – холодная и решительная отчужденность. Трезво оценив свои силы после суточного дежурства и полное отсутствие желания умереть в ожидании, когда подойдет ее очередь, она пришла к выводу, что подать вожделенное заявление можно и через пару дней. Конец света от этого не наступит, главное, что решение принято и возврата к прошлому нет.
Дома после горячего душа, не испытывая даже тени сомнений, она легла в гостиной на диван, закрыв поплотнее дверь спальни, при этом подумав, что хорошо бы ее заколотить – но это в другой раз. Накрывшись с головой толстым пледом, Катерина попыталась подумать о планах на следующий день. За внеплановое дежурство и ударный труд начальство «с барского плеча» дало выходной, и это было здорово, но мысли стали путаться, и она, казалось, только прикрыла глаза – и тут же кто‑то требовательно позвонил в дверь. Темнота за окном говорила, что уже наступила ночь, а ярко светящиеся цифры электрических часов – что она проспала добрых пять часов. В десятом часу ночи и так настойчиво к ней мог ломиться только один человек. Кое-как поднявшись с дивана, Катя, не торопясь, с покорным видом принятия неизбежного побрела в прихожую, даже не посмотрев в «глазок» и не спросив «кто там?», открыла дверь. На лестничной площадке, намертво прилипнув к звонку, стояло весьма замурзанное и одетое явно не по сезону «нечто». Распахнутое оливкового цвета пальто из жаккарда (которое скорее было рассчитано на середину весны, а не начало октября) демонстрировало шикарный некогда костюм от Гуччи. «Нечто» икнуло, обдав Катерину спиртным амбре, и попыталось оторвать палец от звонка, чей непрекращающийся трезвон не только разогнал остатки полусонного состояния хозяйки квартиры, но и начал пробуждать «жажду крови». Другой рукой, крепко сжимая в ней початую бутылку коньяка, незваная гостья с манерной грациозностью попыталась убрать с лица спутанные волосы и, резко покачнувшись, едва не упала.
– Где ты шлялась? – снова икнуло «нечто» и вновь угрожающе качнулось назад. – И чего так долго не открывала?
Эта неопрятного вида пьяная особь была соседкой по лестничной площадке. Она переехала в их дом почти полгода назад после какого‑то жуткого скандала со своим «папиком». То ли он ей изменил, и она его застала, то ли наоборот, он ее застал с кем‑то в самый неподходящий момент, но следствием был скандал, после которого последовало изгнание с «волчьим билетом» из «Эдема» для нуворишей и пожизненная ссылка в спальный район Питера со старенькими хрущевскими пятиэтажками и одинаковыми панельными девятиэтажками брежневских времен. Печальную историю низвержения с заоблачных вершин материального благополучия с разными вариациями Катя выслушивала минимум пару раз в месяц. Про «жаккард» и «Гуччи», а также о других шедеврах текстильного, кожно-галантерейного и ювелирного искусства она, не очень разбирающаяся в высокой моде, знала со слов бывшей первой леди Рублевки. Та не только рассказывала, но и с удовольствием демонстрировала некоторые из оставшихся у нее предметов былой роскоши. Правда, эти «шедевры» имели весьма потрепанный вид, впрочем, как и сама жертва неразделенной любви к олигарху. Нона – именно так представилась эта «дива» в первый день появления в своих новых «апартаментах», то есть однокомнатной квартире с пятиметровой кухней и совмещенным санузлом. Эта высокая и скорее худая, чем стройная, блондинка сразу ринулась знакомиться с ближайшими соседями. Из тех троих, кто еще проживал на их лестничной площадке, только Катя (Вини не было дома), услышав звонок, открыла дверь сразу и настежь (решив, что муж пораньше пришел домой)… и тут же стала «лучшей подругой» этого «секс-символа всех времен и народов», или «рублевской селедки», как дружно окрестили ее местные бабульки.