Страница 104 из 107
Считается, что кресло для разного рода визитеров, зашедших в кабинет большого начальника должно быть максимально неудобным, что бы проситель чувствовал себя не комфортно и вообще осознавал свою ничтожность по сравнению с владельцем кабинета. Видимо Поль Рейно не был приверженцем данной теории или, возможно, вовсе о ней не знал, однако то кресло, на которое пристроил свое седалище де Голль, было вполне удобным.
— Что это?
— План по мобилизации на 1942 год, который предлагает военное министерство. Я, собственно, чего зашел. Хотел спросить, что там русские думают насчет покупки какой-нибудь нашей посудины. Или может даже не одной.
— Идея прикупить, как ты говоришь, посудину русских заинтересовала, — протянул Рейно, задумчиво листая принесенную папку, — мы предложили им забрать «Жан Бар», с нашей помощью в достройке его в России. Сейчас согласовываем цену. Как ты понимаешь, деньгами они платить не будут, поэтому нужно понять, что они могут нам предложить в качестве бартера.
— Ну да, деньги нам, собственно, не так уж и нужны, ни есть бумажки, ни ездить на них, ни стрелять. Так что тут никаких возражений, — де Голль кивнул, и неожиданно широко зевнул. — Черт нужно поспать. Глаза слипаются.
— Мне нечем тебя обрадовать, мой друг, — премьер-министр перелистнул последнюю страницу, закрыл папку и бросил ее на стол. — Твой мобилизационный план, боюсь, мы не потянем. Призыва полутора миллиона человек в следующем году наша экономика не выдержит.
— Все настолько плохо?
— Более чем. Сейчас во всех наших вооруженных силах в Европе числится около четырех миллионов человек. Из них почти миллион — колониальные части, мы их в расчет не берем. И так — собственно французов — три миллиона. За два года убитыми, пленными и пропавшими без вести Франция потеряла чуть меньше миллиона. Плюс раненные. Какой процент у нас в строй возвращается, напомни.
— Половина. Не много больше, на самом деле, но грубо — половина.
— Вот. Половина. Раненных, за два года прошло через госпитали что-то около восьмисот тысяч. Половина вернулась в армию — а четыреста тысяч списали. Не все они конечно остались нетрудоспособными инвалидами, но около ста пятидесяти тысяч теперь повисли у нас на шее.
— Как ты можешь! — Военный министр вздернулся в негодовании.
— Сядь! Могу. Тебе не пятнадцать лет, успокойся. И так: мы потеряли больше миллиона трудоспособного населения за два года войны. Еще три — уже под ружьем. Сорок миллионов населения. Двадцать мужчин. Призывного возраста — около десяти. Минус всякие больные, минус инвалиды прошлой войны, минус занятые на военных и других критически-важных работах. Ах да, минус те, кто остался на оккупированной территории. А еще есть те, кто с началом войны уехал или вовсе спрятался. Уклонисты — в общем. В стране просто нет столько мужчин.
— На сколько я могу рассчитывать? — Пассаж про оккупированные территории больно уколол де Голля. Провалы 1941 года он считал во многом своей виной.
— Давай посчитаем. В следующем году около трехсот тысяч юношей отметят восемнадцатилетие. Считай — двести пятьдесят тысяч призывников. Кроме этого… — Глава правительства задумался на секунду, — на некоторых работах мы заменяем мужчин женщинами. Где это возможно. Сколько получится высвободить рук — не знаю. Может еще тысяч сто — сто пятьдесят. Это все.
— Плохо. Этого может не хватить. Боюсь, следующий год будет жарким.
— Можно попробовать кинуть клич среди женщин.
— Призвать Парижских проституток? — Де Голль грустно усмехнулся, — окопы рыть у них не плохо получалось.
— Объявить, что принимаем женщин-добровольцев, — не принял Рейно шутливого тона друга, — понятное дело, что в первую линию ставить их не будем. Не поймут нас, да и толку будет — чуть. Но всякие тыловые должности. Писарей заменить, водителей может быть. Зенитчиков. Сыграем на патриотизме опять же. В том ключе, что смотрите — даже девушки встали на защиту Франции.
— Свобода, ведущая народ… Что-то такое?
— Вот, ты улавливаешь. Становишься политиком, мой друг. Не знаю, хорошо это или плохо. Но во всяком случае, будет на кого оставить страну. Лет через десять.
— Много это не даст, — де Голль пропустил шпильку, обдумывая предложение.
— Не даст. Я бы не рассчитывал больше чем на несколько десятков тысяч. Может полсотни, вряд ли больше. Хотя, учитывая наши проблемы с продовольствием, может и больше набежать. А армии во всяком случае кормят бесплатно.
— А если опустить призывной возраст на год? Призвать семнадцатилетних?
— Можно, но это будет выглядеть крайне паршиво как раз с политической точки зрения. Так что только в крайнем случве.
— В том-то и дело, — де Голль грустно усмехнулся, — что в крайнем случае призывать мальчишек будет уже поздно. Их же мало того, что призвать, их и обучить чему-то нужно.
— Можно опустить возраст для добровольцев, — подумав пару секунд предложил Рейно, — в том ключе, что призываем мы с восемнадцати, но если человек очень хочет защищать свою родину, то может идти на войну и на год раньше. Но опять же много это не даст.
— Полмиллиона, — суммировал генерал. — Как насчет потрусить англичан?
— Обязательно, но опять же, я бы не рассчитывал на много. Британцы не любят воевать до последнего своего солдата.
— Американцы?
Рейно отрицательно мотнул головой.
— Нет. Разве что произойдет что-то экстраординарное. Вступать в войну, пока победитель еще не определился они не будут.
— Русские?
— Точно нет. И боюсь, что второй раз нам такой трюк провернуть уже не удастся.
— Плохо. Но до 1942 года мы протянули, — де Голль в задумчивости начал рассуждать в слух, — так что тут мы в расчёте.
— Что? — Не понял Рейно.
— А? Нет ничего. Буду думать. — Генерал встал, поправил китель и протянул руку для рукопожатия, — сообщи если о чем-нибудь с русскими договоришься.
— Непременно, мимо тебя не пройдет.