За кулисами

― Просто я знаю, что ты достоин этой роли, каким бы придурком ты ни был. Ты превосходный танцор. Не дай себя сожрать, хорошо?

Именно это я имел в виду, когда говорил о доверии. Своими неосторожными фразами она заставляла меня иногда чувствовать обезоруживающую невозможность изъясняться ― меня, беспринципного и бесстыжего Брэндона Форда. В такие моменты я подумывал держаться от Мишель подальше, несмотря на то, как тепло стало складываться наше общение. Оно вообще выглядело как побочный эффект от зависнувшего несостоявшегося секса, к которому я всячески стремился. Может, поэтому меня так тянуло с ней поболтать или сообщить вдруг новость о том, что я скучаю по совместным репетициям… Но как реагировать на слова поддержки в свой адрес я всё ещё не понимал.

― Ну… ― Черт возьми, что я должен был сказать… Девушка нежно улыбнулась, окончательно вводя меня в ступор. Я не знал, куда деть ошарашенный взгляд, чувствуя, как медленно и гулко колотится сердце. Настолько непосредственная открытость преодолевала все возможные заграждающие от посторонних людей барьеры холодности и дерзости. ― Спасибо, Мишель.

Не знаю, что это было, но я остался под неизгладимым впечатлением: мы оба выглядели нелепо и не знали, куда деть нервно царапающие кожу рук пальцы, и всё же танцовщица подкупала обостренную бдительность своим желанием позаботиться о моем эмоциональном состоянии. Из предупреждения лапули я понял, что все артисты театра обсуждают, какой я наглый и хамоватый, но мне ведь было не привыкать. И лишь её доброта врезалась в грудь долетающими до меня пылающими раскалёнными обломками.

― Я убедила тебя в том, что нам нужно потанцевать? ― Если бы только Мишель прибегла к более сексуальным методам… Но я не мог так быстро оправиться от щекотливого разговора, чтобы продолжить репетировать номер как ни в чём не бывало. В солнечном сплетении что-то скрежетало от едва разборчивой безысходности и расползающейся по телу инородной теплоты.

― Мне нужно отойти, ― не дав танцовщице успеть придти в себя от моего заявления, я двинулся в кулисы, собираясь посетить одно излюбленное мной из множества технических помещений за сценой. Мишель осталась позади торопливых многочисленных шагов, и по пути я подцепил с пола сумку, машинально вытянув из кармана раздавленную пачку сигарет.

Окно было заколочено, но уличный вечерний свет просачивался сквозь прибитые балки и разодранную пыльную ткань, а коридорное жёлтое освещение заглядывало из-за проёма. Поломанный ненужный реквизит горами покоился на полу, полках и подоконнике. Я захлопнул за собой дверь коморки, воссоздавая приятную темноту, и закурил припрятанную до лучших времён последнюю сигарету, ёжась от проникающих через щели осеннего ветра и сырости. Горечь табака спасительно наполнила рот и лёгкие, освобождая голову от излишней гнетущей тяжести.

Разве можно так бесцеремонно врываться в чувства человека? Кого из нас двоих ещё нужно считать более наглым…

Вскипающее дрожью непрошенное тепло бесцеремонно расходилось по телу. У меня загорелись грудь, щёки, лоб ― наверное, я простыл на холоде без куртки, когда выбегал на перекур. Интересно, стала бы девушка говорить такие вещи мужчине, что был ей безразличен… Конечно, я был ей не безразличен. Разве отвечала бы тогда лапуля вниманием на мои взгляды на мастер-классах, пыталась бы упорно доказать, что у меня нет шансов на близость, продолжая общение, и заводила бы предупредительные разговоры? Я был интересен, я был важен ей. Сквозь нехотя растворяющийся в воздухе бледный и скудный дым, оседающий глубоко в лёгких, я самодовольно ехидно улыбнулся. И Мишель попала в ту же копилочку. Только было в этом что-то печально нежное и важное.

Сигарета таяла на глазах. Смакуя последние, почти что безвкусные от исступления тяжки, я принялся пробуждать в памяти её взволнованное очертание лица под моим первым наблюдательным взглядом: как танцовщица пыталась делать вид, что не замечает подчёркнуто настойчивого внимания, как всё-таки заинтересованно рассматривала глаза и искала меня в толпе. Разве это не верх наслаждения ― быть источником женского беспокойства и неутолимым пристрастием? Именно её. Меня лихорадочно волновало, как далеко собирается зайти Мишель в наших деловых отношениях, и как скоро сломается под моим напором и своим же самообманом. Затушенный бычок отправился за разбитое окно, а я пару раз тяжело вздохнул от тянущей усталости, наслаждаясь запахом табака. На экране мобильника светились крупные цифры ― половина девятого вечера. Может, просто пришло время узнать друг друга поближе…

Когда я вернулся в зал, Мишель нигде не было. Ещё бы, я сделал от неё ноги, вместо того, чтобы удачно воспользоваться положением. Её вещи прежде были разложены в первом ряду, крутка аккуратно повешена на спинку бархатного сидения, а сейчас они исчезли. Гудящая тишина на сцене и блёклые лучи света усыпляли меня после тяжёлого рабочего дня: я ощутил себя каким-то неприлично маленьким в холодном концертном зале, словно бесконечно падающим вниз под безграничным куполом из металлического каркаса.

― Лапуля? ― Скромно озвученное прозвище эхом разошлось во все возможные закоулки, но вид на недвижимые складки бархатных тканей и рябящие в глазах алые кресла оставался неизменным.

― Когда ты так называешь меня, хочется тебе вмазать, ― тело непроизвольно вздрогнуло: девушка оказалась позади, оценивающе сложив руки на груди и рассматривая мою мимолётную растерянность под лупой из недовольства. Конечно, как я мог подумать, что Мишель ушла с репетиции… ― Но по какой-то причине мне это нравится.

Даже так. Неужели теперь мы не скрываем свои намерения?

― Это такая ролевая игра? Лапуля и боксёрская груша? ― Танцовщица скептически хмыкнула в ответ на беззлобные комментарии и направилась ближе в мою сторону. Её личные вещи и стянутая на пол куртка остались за кулисами. ― Возбуждаешься, когда бьёшь людей? ― Мишель выглядела довольно равнодушной к моим высказываниям, как бы я не хотел вывести её на стыдливое удивление, и, когда подошла совсем близко, выжидающе протянула руки мне навстречу.

От неё веяло усталостью, промозглым вечерним холодом и сырым землистым запахом дождя вперемешку со сладостью женского шампуня на влажных волосах. Похоже, она выходила на улицу.

― Перерыв слишком долгий. Продолжим репетицию? ― Несносно правильная лапуля. Подумать только, как въелось ей в голову задание Макарти, что она и меня с ним преследует. Но её наставления действовали на меня, как укрощающая дудка на ядовитую змею, поэтому я молчаливо принял её ладони в свои, где-то на подсознании подметив, что танец в любом случае будет лучше разговора с ней, от которого у меня пропадал пульс.

Очнувшись от пленительного прикосновения её приятной прохладной кожи рук, я собственнически ухватил девушку за талию, решительно притягивая и ощущая всем телом, как стушевалась Мишель, как попыталась сжаться в пространстве, чтобы избежать моего тепла. И только её шумное ускорившееся дыхание сдало её с потрохами: мы приобнялись в непростительно близких сантиметрах друг от друга.

― Интересно, ты целуешься также хорошо, как и танцуешь? ― Её сердце остервенело и жалобно билось в груди, прижатой к моей. От такой реакции на тесные объятия с Мишель я весь воспылал возбуждением, ощущая, как в паху мучительно твердеет и пульсирует.

― Ты уверен, что это было в нашей хореографии? ― Теперь я чувствовал, как исступлённый взгляд серых металлических глаз буйствовал, пытаясь остановиться на чём-то одном, а когда сталкивался с моим лицом, отчаянно мельтешил по губам. Она не справлялась со здравомыслием, с ужасом и нетерпением замерев перед моими дальнейшими действиями, и это вскружило мне голову.

Не без злорадного удовольствия я закрыл глаза, мягко находя губами её шёлковую кожу. Мой полураскрытый рот принялся хаотично ласкать её скулы, линию подбородка, нарочито сталкиваясь с уголками губ. Я дразняще уцепился за них мелкими поцелуями, облизал контур, чуть проскальзывая в её горячий рот, увлекаясь разрастающимся влечением и наслаждаясь неловкостью, томительными раздумьями Мишель. Танцовщица стояла не шелохнувшись, цепенея от каждого слабого проникновения влажным языком в её маленький, сахарный, словно янтарный мёд, ротик. С жадным вожделенным голодом я оглаживал его губами и кончиком языка в ожидании победы возбуждения над рассудком танцовщицы.