Зверобой

– Потому что я влюбилась, – продолжает Ольга и смотрит на Марьяну так хитро, глаза – как у узбечки.

– В кого? – спрашивает Марьяна, а сама аж дышать перестала: неужели это сейчас случится?

– Слушай, это ужасно глупо и неправильно, – смеется Ольга. – В лучшего друга моего мужа. Представляешь?

Две пули – и обе в спине Марьяны.

Ты же мне не подруга (разве можно желать подругу?). Зачем ты так со мной?

– Ничего себе, – только и говорит она. И идет в туалет, вытереть свои сопли.

Ноги Ольги сегодня завершают светлые туфли, а брюки узкие, черные, натянутые, как упаковка под вакуумом. Она спрашивает, что значат те слова, которые ее новый любовник сказал в ответ на ее письмо.

– Ты что, пишешь ему письма?

– Мы переписываемся уже четыре дня.

«О’кей, ты молчала четыре дня, молчала и чуть не взорвалась, и вот пришла ко мне, потому что знаешь, что я все выслушаю и пойму, потому что я тот единственный человек… Словом, здорово же, что она приходит ко мне, когда ей плохо, когда хорошо, когда страшно – она приходит ко мне. Она приходит ко мне, она приходит за мной. Надо это запомнить», – думает Марьяна, спасаясь от неизбежного грохота разбитых надежд.

– Я написала ему сегодня, послушай: «Привет, дорогой! Какая прекрасная стала погода».

Она читает, и эти слова ранят Марьяну изнутри, словно крючок, который она заглотила.

– А он ответил: «Погоду такую ненавижу». Это что он имел в виду?

Марьяна думает (со злостью и даже почти с удовольствием) – он ответил: мне просто не до тебя.

Перевести с русского на русский?

Произнося тысячу слов, люди, в сущности, пытаются сказать только три из них. Или четыре – кому как повезет. Какие уж тут любови в такие погоды?

Но говорит Марьяна другое.

– Иногда люди имеют в виду ровно то, что пишут. Не все любят дождь.

Ольга показывает ей фото. Марьяна так и знала: в нем нет ничего привлекательного, да что там, он просто урод.

– Как тебе? – спрашивает Ольга. – Почему-то люблю таких.

Люблю такого его – хочет сказать она – и всех остальных, повторяющих его запахом, формой.

Когда мы обобщаем, мы чаще всего имеем в виду одного человека.

– Когда он впервые поцеловал меня, – говорит Ольга, и Марьяна чувствует кожей холодную сталь хирургического ножа, – от него пахло базиликом. И еще у него были такие неожиданно холодные губы, он затянул меня в этот поцелуй, как в болото, и не отпускал несколько секунд. Очень твердый и страстный поцелуй. Утвердительный: да, сказал он. Да, я хочу, чтобы ты стала моей. Я разрешаю тебе стать моей. У меня не было сил возразить. И еще этот запах. До сих пор вздрагиваю, когда его слышу.

И она снова смеется. Хотя ничего смешного.

– Помоги мне написать ему письмо, – просит Ольга. – Твои эти метафоры сейчас очень пригодятся.

Что ж, в индийских фильмах всегда есть красавец, поющий серенады, и урод, сочиняющий их.

Все в порядке, мы просто играем роли.

Марьяна идет в туалет – который уж раз за сегодняшний вечер – и пишет Демьяну: «Слушай, а может, все же увидимся сегодня?» Понятия не имеет, зачем это делает. Просто хочется не быть раненой собакой, а чувствовать власть. Он тут же отзывается: «Конечно. Приду, куда скажешь».

Они расстаются с Ольгой у перекрестка. Марьяне – налево, Ольге – направо. Марьяна вспоминает про Демьяна и думает, что он Щен. Как Маяковский. «Я, конечно, не Лиличка, – думает Марьяна, – но тоже чего-то стою». Она позволяет ему приехать и забрать ее из дома. Папа радостно пожал Щену руку и, очевидно, обрадовался, что это мужчина. Если было бы можно, он сразу выдал бы ее замуж, прямо на пороге их общего дома. Даже коллекцию редких жуков не пожалел бы в качестве приданого.

Щен ведет Марьяну выпить, а она все думает о том, что Ольга сейчас пишет очередное письмо своему любовнику. С моими, блядь, метафорами. Щен легонько касается ее руки, отвлекая от затяжных мыслей, а она берет его руку и кладет себе на бедро.

Мы квиты, Оленька.

Но почему от этого не становится легче?

Марьяна делает с Щеном селфи, выкладывает его, а потом они едут на такси к нему домой. Ольга лайкнула и написала: «Будь осторожна».

Надо же, какая забота.

Потом Марьяна, как в кино, набрасывается на Щена сразу в прихожей, а тот неловко моргает.

Власть начинается здесь.

Щен поднимает Марьяну и прижимает к стене так, чтобы ей было удобно обхватить его бедра ногами.

– Мара, – гулко шепчет он ей куда-то в шею. – Мара.

Как извращенка, Марьяна смотрит на все это со стороны и думает: как красиво, черт возьми.

И еще одно: жаль, что Ольга этого не видит. Чертовски жаль.

6. Ожидания

Ольга лежит на кушетке, забросив ноги на боковину. Узкие ботильоны из красной кожи контрастируют с черной клеенкой. Когда купила эту кушетку, в редакции только ленивый не пошутил про кресло психоаналитика и костюм медсестры. Но ей понравилось. Кушетка была волнообразная, в стальной оправе, почти как от Корбюзье, но не его, конечно. Тот бы обошелся в четыре тысячи евро, а это – дешевка, подделка какой-то турецкой марки. Но черт бы с ним. Ольга обставляла свой кабинет с любовью. Над кушеткой повесила репродукцию Мондриана. Ей нравилось лежать и смотреть на эти разноцветные квадраты. Все в ее жизни, если подумать, было фейком, палью, эрзацем, но умение выглядеть дорого текло у нее в крови.

В юности Ольга была бесстрашной. Днем работала в редакции, ночью вела бухгалтерию мужа, переводила рубли в доллары, раскладывала их по банкам. Когда у журналов появились иностранные инвестиции, начала ездить в заграничные командировки, привозила оттуда модные тряпки, реализовывала через закрытые показы втридорога.

Потом родился Веня, и она не провела в декрете ни дня. Шла на работу с нянькой – седой, замотанной в пуховой платок бабкой, и та торчала с коляской под окнами. Между совещаниями и сдачей номера просовывала Веню в дверную щель – покормить, Ольга хватала, шла в туалет, сбивала на бок край блузки, кормила. Потом относила обратно – свежий воздух полезен младенцу, даже если мороз. Хотела второго ребенка, но муж ее спрашивал: зачем? Тебя и этот-то знает только как редактора. Но Ольга не сдавалась. Втихаря прекратила принимать противозачаточные, оно и произошло. На маленьком сроке, когда еще ничего не было заметно, решила быстро сгонять в пресс-тур. Муж еще ни о чем не знал. Решила, приедет – расскажет, он соскучится, воспримет новость проще.

Ночью в отеле проснулась от боли и духоты. Жара стояла невыносимая. Вышла, согнувшись, на балкон под аплодисменты сверчков. Страшно было ужасно, хотела перенести рейс и улететь завтра же. Пока меняла билеты трясущимися руками в ноутбуке, на свет которого слетелись все ночные бабочки, стало понятно, что это уже неважно, спастись не удастся.

На всей территории отеля стояла сверкающая тишина. Луна освещала баскетбольное кольцо во дворе и бассейн – в его жестяном круге. Большая птица, гаркнув, взметнулась над крышей. «Пошла прочь, птица Гамаюн, – прошептала Ольга. – Ты не должна была выбрать меня». И вернулась в номер. Там долго плакала, свернувшись в углу широченной постели, рассчитанной на троих.

Годы спустя Марьяна рассказала ей, что некоторых насекомых ловят на свет – растягивают простыню между деревьями, а над ней зажигают лампу. На простыню слетаются жуки, бабочки и мошки и те, что нужны, и все остальные полчища. «Это похоже на театр теней, – сказала Марьяна. – Лежишь в палатке и видишь сквозь щель, как по простыне пляшут души». Еще Марьяна сказала, что ученые до сих пор не поняли, почему насекомым нравится свет. «Всем свойственно вылезать из тьмы», – заметила Ольга.