СМДБВБИП

– Здесь.

– Выйдешь со мной?

– Конечно, – они пока еще не поняли, что Довлатовский Союз и был лучшим из известных здесь общественных организмов. Пусть игра в идиотизм, но, если все игроки это понимают, она становится занимательной и не злой: становится игрой. Времяпрепровождение куда приятнее, чем любое "по-настоящему". Театр комедии на двести миллионов, где верхи порой удерживались от смеха, а низы и не пытались. Пирамида подчинения, но уверенная в себе, бессознательно оттого лелеющая разнообразие, иначе сильному скучно. Мир не всерьез, вот, что они потеряли. И если..

– Может, ты поговоришь? – в мире слабых боятся и шлюху.

– Охотно. Звезда моя, коли еще не в гробу, не строй из себя сестру-хозяйку, обслужи приятеля, как следует, – подчеркнутое недоумение, дальше или презрительный взгляд, или.. Откуда – не жди жизни от трупа.

– Возьми меня, не прогадаешь, – гвардеец охотно покупается, – И махнем в "Подушку": классное место, там бухло круглосуточно, – и впрямь венец творения.

Литературному герою неизменно полагается что-то делать. Добиваться, доказывать, побеждать. Любить и быть любимым, в крайнем случае лишним. И это в мире, который не почему и зачем, а просто так, незамысловатая реакция на пустоту. Николаю нравилось сидеть на месте и наблюдать – хотя бы и за кошкой; особенно за кошкой. Вместо этого он исполнял роль находчивого ребенка, сбывшейся фантазии родителя – в рамках досадного убожества родительских фантазий.

До поры. Бунт в крови воспроизводства, суть воспроизводства. Он хорошо понимал, но бунтовать не хотел. Он точно мир: есть, и ладно. Нет, конечно, не терпелось ему временами пустить под откос иные совсем уж зарвавшиеся мусоровозы, но ускорять гибель мертвого.. Странно, не правда ли. Там, где все уже движется, стремиться обогнать: кого и чтобы попасть куда.. Главное в жизни – поменьше забивать голову главным. Настроение – вот уж точно не второстепенное.

– Приехали, голубки, – серое от выхлопных газов здание, серые мятые лица, серый будто сам воздух. Впрочем ад, посвященные знают, бывает только до выпивки.

– Руки убрал: мы не одни, – с такой, пожалуй, и после выпивки. Все меняется: век живи, два учись. Всякое пробуждение без памяти отрадно, но важно ли. Собой ли; отрадно, что есть дурдом. Как будто в той песне: "Под крышкой гроба.. Моего".

Здесь и впрямь все похоже на известное заведение, где больные играют в санитаров. Где и живешь-то по принципу что бы такое придумать, чтобы не повеситься. Не придумывается, но, покуда думаешь, еще не висишь.

– Хотите стать паствой, – а вот и новенький.

– Как?

– Как зубной, только через "в".

– Вам, собственно, куда?

– В светлое будущее; ожидание оплачивается. Вы спешите?

– Нет.

– Аналогично. Итак о пастве. Мир – не совершенен, а я – да.

– Охотно верю, а..

– Причем. Сейчас объясню.

– Вы знаете, как жить?

– Нет. Но объяснить, повторюсь, могу.

– И?

– Уже объяснил. Не надо ничего знать, и ни о чем думать, тем паче ни то, ни другое невозможно. Берем моего кота и ему верим.

– Вас как зовут?

– Ие. Своего рода аббревиатура: Иннокентий единственный. Вашего имени не спрашиваю, на то есть кот. Итак, мир с точки зрения человеческого сознания парадоксален: до черта всего есть, не зачем, не где и не как, ничего за это не должен и целей никаких. Следовательно, берем моего кота и дальше действуем соотносительно его указаний.

– Он..

– Самец, конечно. Не кастрюлю же для заваривания потомства слушать, но великое поистине существо, способное породить миллионы: детей, а, значит, идей.

– Логично. Но как паства, должен спросить – отчего слушать не Вас?

– Совершенство это ничто. Вам давно не случалось в пустоте..

– Спасибо, мы уже выяснили, что я не спешу.

– Превосходно. Технически, берем кота, задаем параметры ответов да-нет-следующий, и ну спрашивать.

– Почему кота?

– Любое животное: лицо незаинтересованное и не привычное к обману. На один шанс из бесконечности эффективнее, чем бросать монету, на два – чем наугад. Коты притом не склонны к беготне и вообще на сытый желудок ведут себя подходяще величественно. Ведь со временем математика даст плоды и благодарной, повторюсь, пастве, а затем ее избранным, захочется привычной аффектации. Мишуры, но к чаяниям неразумных отчего не снизойти, когда речь идет о декорациях, а не о сути.

– А Вы сами..

– Оттуда, оттуда. И документ есть. Смущает?

– Скорее вдохновляет.

– Прекрасно. В таком случае осталось найти кота.

– Человечество спасено?

– Осенено. Смыслом то есть, им для счастья большего и не надо.

– А Вам?

– Мне, повторюсь, надо кота. Дискуссия затянулась, едем.

Не всем же, в самом деле, жить как все. У персонажа есть возможности и опыт, а потому развлечение его – застыв на точке, думать. У персонажа не все так просто – тем паче собственного повествования. Когда-то он тоже был мертвый, а нынче временами чересчур даже живой. Это счастье, спору нет, и оно в каждом из нас, но, при прочих равных, взгляд, не упирающейся в антропосферу не то же самое, что "купить трусы онлайн".

Чтобы создать подчинение по умолчанию, нужно придумать что-то свое. Слово не дряхлеет и вожжи не теряет: вина, обязательство, судьба, совесть и страх – вне времени. Слова, обслуживающие интересы хозяев, не сами хозяева ли. Кто тут кого обслуживает?

– Кот и впрямь идея, даст слову объективность случая.. Кота.

– Не хочу. Не хочу..

– Чего?

– Чтобы я знал, отстань. Случай Кота, связь кончаю, так и назовем пушистика. В таких меня херочках-махерочках, понимаешь, носило, что уж точно не для того вынесло, чтобы.. Что?

– Кот. Особенный должен быть или любой?

– Коты, – Николай вдруг осознал неизбежность следующей фразы, – Все особенные.

– Подождем.

– Ее.

Любовь не соревнование обманов, но война характеров. Иностранцу проще: он другой. В силу того, что другой. Его накормят за то, за что скормят своего. Персонажу и вовсе легко, он способен вынюхивать мысли – те, что пронизаны страхом; всякий угол пропитывается ими насквозь. Что-то там насчет помоги, прости. Монотонные обращения к доброму хозяину, мечта крепостного продлить грамоту навечно. Мечта, осененная тысячелетиями. Мечта быть кому-то нужным – любой ценой. Мечта о смысле существования. Мечта, которая может и сбыться..

Персонажу не до мечтаний. Он точно вечный студент: молод, пытлив и пьян. Жизнью ли, грезами очередной грезы, повод найдется. Ему легко, потому что не тяжело, а, если и тяжело, то временами. На указательных пальцах его зарубки от пса, напоминание посильнее всякого кольца: собачки со мной. Кавычки тут не нужны, его цитаты, его кровь, его.. За мной и вокруг, везде: захотят – поцелуют, захотят – сожрут. Обычно, впрочем, хотят поиграть – с тем, кто догадался не судить. Сначала других, после себя, заваривая словами кашу из оправданий – им, порицаний – себе. Потом пришли те самые – собачки, милахи порой о семи пальцах, и предложили дальше играть. Играть дальше. В собак. Кошечек, сорок – хоть козлов, а в человечьем обличье. У животных, что у тех матросов – одни утверждения. Кот может полюбить играть мышкой, а пес компанию кота. Но пожалеть – увольте. Оставьте себе, нам тут без надобности милосердие и прочая скука, мы здесь порадоваться, поучиться и поиграть. Мы – здесь.

Где-то он силился перестрелять за глухоту мужчин, где-то ненавидел всех – но непременно двуногих. Где-то понимал, что ненависть ему претит, закутываясь в саван лени – родине по душе если не воры, то покойники. Где-то одевал гражданку, сходил на берег и принимался снова спрашивать. О том, как в городе одни неполноценные, как сотни лет пишут деревне размножаться, работать и верить. О том, как самым умным легче всего управлять. О силе слова – которое управляет, покуда разбираются в его смыслах; копаясь в двусмысленности. Даже и огорода: вроде мой, а вроде пока.. А вроде налог у бабки на огороде, зато у сына ума палата и трактор.