Волчья мельница

Девушка сняла накидку, тряхнула волосами.

– Я ходила к Базилю. Знали бы вы, что произошло…

Из соседней комнаты, служившей рабочим кабинетом, вышел отец. В свои сорок два он был совершенно седой и собирал густые волнистые волосы в хвостик на затылке. Его карие глаза, такие же темные, как у Клер, смотрели ласково и спокойно.

– Папа! – воскликнула девушка, бросаясь к нему.

Колен Руа раскрыл дочери объятия. Ортанс поспешно отвернулась. Временами она испытывала укол ревности, видя, с какой нежностью эти двое относятся друг к другу.

– Папочка, – прошептала Клер, – Моиз умер. Жиро-младший его застрелил.

– Знаю, – так же тихо отвечал Колен. – Он этим похвалялся. Сочувствую, моя Клеретт! Ты только не плачь. Может, пес и правда заразился бешенством. Разве раньше он на кого-нибудь скалился? Нет! И волчица, которая пряталась неподалеку, тоже наверняка была больна. Фредерик решил тебя защитить. Кстати, он сказал, что приедет узнать, благополучно ли ты добралась до дома.

Бертий навострила ушки. Ей не терпелось узнать больше, но тут Ортанс с раздражением бухнула на стол супницу.

– Пора ужинать! – сухо объявила она.

Клер проголодалась. Для себя она решила, что при всех упоминать о волчице и их с Фредериком Жиро разговоре не стоит. Одна лишь Бертий получит полный отчет о ее сегодняшних приключениях. Кузина будет рада разделить с нею этот секрет.

Колен сел во главе стола и стал читать «Отче наш». Женщины отвечали тихим «аминь». За едой девушки часто переглядывались, зная, что в своей спальне, на широкой кровати, они еще вдоволь нашепчутся.

– Вкусно! – оценил блюдо бумажных дел мастер. – Фасоль тает во рту, и чесночку ты не пожалела!

– А по-моему, перетушила, – ворчливо отозвалась Ортанс, хотя комплимент ей польстил. – Заставили тебя бегать по лесу в такой холод! Я слышала, о чем вы с Клер говорили. Пес сдох, верно?

Клер вкратце пересказала эпизод, который вскоре будет на слуху у всей долины. Бертий слушала, обмирая от волнения и страха, Ортанс с довольным видом кивала.

– Надо бы поблагодарить Фредерика Жиро, что избавил нас от этой нечисти! – воскликнула она. – Видно, у этого парня таки есть голова на плечах.

Клер ощутила всплеск гнева, даже ненависти по отношению к матери. Душевная черствость этой женщины, как и ее чрезмерная набожность, приводили девушку в отчаяние.

– Мама, Моиз тоже божье создание! – гневно заявила она.

– Не богохульствуй, дочка! – возразила на это Ортанс. – Посмотри лучше на себя! Растрепанная, щеки красные! Разве это прилично? И говоришь, как язычница.

– Нет! – уперлась Клер. – Это есть в Евангелии. Иисус говорит, что тот, кто делает больно самой маленькой птичке, делает больно и ему, и что Бог-Отец огорчается на небесах.

Ортанс не нашлась с ответом. Девушка много читала и память имела хорошую. И сейчас отличное знание катехизиса ей пригодилось.

Колен озабоченно поглядывал на свое единственное дитя. Сегодня Клер казалась ему еще красивей, чем обычно. Этим, возможно, и объяснялась чрезмерная раздражительность ее матери. Клер расцветала с каждым днем, и по контрасту с тонкой талией все отчетливей округлялись ее бедра и грудь. В свое время Колен Руа, ценитель женской красоты, открыто восхищался дочкой – этим плодом жарких объятий их с Ортанс первой брачной ночи.

Клер встала, чтобы достать из буфета фаянсовое блюдо с яблочным пирогом под медовой заливкой. Она испекла его этим утром, использовав последние плоды из собственного сада, дожидавшиеся своего часа на решетчатых чердачных полках. Семья молча приступила к десерту, наслаждаясь его нежным вкусом.

– Я иду спать! – объявила наконец Клер, облизывая губы, как лакомка-кошка. – Ты готова, Бертий?

– Да, конечно.

Это давно стало ритуалом. Клер отодвигала от стола плетеное кресло кузины и, присев, подставляла той спину. Бертий цеплялась за ее шею, после чего Клер пружинисто выпрямлялась и подхватывала несчастную калеку сзади.

Теперь девушке предстояло подняться на второй этаж по довольно-таки крутой лестнице. Это маленькое испытание Клер превратила в игру. Она шепотом приказывала Бертий кричать что-нибудь вроде «Кучер, трогай!» или «По коням!». Но сегодня обошлось без шуток и смеха. Ортанс проводила их взглядом до самого верха. Губы ее сжались, образовав в уголках рта привычные горькие складки.

– Никогда Бертий не выйдет замуж, – сказала она мужу. – Придется ее кормить, пока глаза наши не закроются… Вот если бы Жиро-младший попросил руки нашей Клер! Заказов становится все меньше, Колен. Мы просим бо́льшую цену, чем некоторые.

Муж рассеянно кивал. Ему совершенно не хотелось обсуждать эту деликатную тему, тем паче что представить мельницу без Клер он не мог. Одним своим присутствием его единственное дитя радовало всё и всех вокруг. На охоте он очень устал, ноги болели. События этого морозного январского дня, волчья кровь на снегу, смерть старого Моиза – было отчего расстроиться. Но и завтрашнего розового рассвета, который осияет белый от снега пейзаж, он ждал без оптимизма: воскресенье, придется идти с Ортанс в церковь. Если б можно было сразу проснуться в понедельник, и за работу! Он представил острый запах бумажной массы, беспечную болтовню работников. Там его настоящий дом, между сушильными цехами и рекой… Там его сердце билось в унисон с текучей водой, под мерный грохот машин, от которого содрогались стены и который для него был музыкой, любимой и привычной.

Но, как выяснилось, на сегодня его заботы еще не кончились. В комнате с голубыми стенами Ортанс задула свечу, как только они легли. По движениям жены он догадался, что она сняла ночную рубашку. Тело у этой женщины с грустным лицом по-прежнему было красивым и изящным, кожа – упругой. Она положила руку ему на живот, потом попыталась поласкать его через кальсоны. За фасадом чопорности Ортанс привыкла скрывать не только свои тайные горести, но и желания.

– Колен, я еще не такая старая! – взмолилась она смиренно. – Тебе нужен сын, чтобы со временем передать ему дело. Колен! Быть может, в этот раз Господь сжалится над нами! Завтра после мессы я поставлю свечку. И если мое желание сбудется, о радость!

Она дрожала. От желания? Или потому, что хотелось плакать? Он не мог не пожалеть ее, не умилиться… Соитие получилось коротким, напряженным. Ортанс вся трепетала, закусив краешек простыни. Она стыдилась удовольствия, испытываемого в такие моменты. Ей казалось, это немое неистовство чувств сродни одержимости, хотя речь шла о законном супруге, таком же добром католике, как и она сама. Что до Колена, обычно он неохотно решался на супружескую близость, но быстро увлекался, и некоторые их ночи пролетали в том же страстном, сладком забытьи, что и у молодоженов.

Бертий, по уверениям Клер, сегодня была хороша, как никогда. Распустив светлые волосы по плечам и откинувшись спиной на подушки (как и матрас, набитые гусиным пером), она сидела на их общей кровати. Красное постельное белье подчеркивало бледность ее кожи. Обычно для кузин это было время доверительных разговоров, смеха – благо взрослые их не слышат. Но сегодняшний вечер был омрачен драмой, и даже посторонний заметил бы, каких усилий стоит Клер удерживать на лице улыбку.

– Бертий, моя принцесса, сегодня наш герой показал свое настоящее лицо, – прошептала она, сбрасывая запятнанную кровью Моиза юбку. – И эта скотина посмела коснуться моей щеки! При том, что минуту назад он застрелил и мою собаку и несчастную, ни в чем не повинную волчицу!

В памяти обеих были еще свежи приключенческие романы, прочитанные этой зимой: «Капитан Фракас», «Три мушкетера», «Граф Монте-Кристо», и обе имели склонность приписывать соседям и приезжавшим на мельницу клиентам романтические черты, свойственные любимым персонажам. Уже два года Фредерик Жиро, высокомерный красавец с тонкими усиками, занимал почетное место в их любовных грезах.

– Ты слишком строга! – возразила Бертий. – Он сделал так только потому, что ты ему нравишься. И дядя Колен прав: он думал, что пес бешеный, и волчица тоже.