Распеленать память

Люся очень хотела познакомить меня с Амалией. Но было у меня какое-то странное предчувствие, что в Риге мы не будем желанными гостями. И уж не знаю, каким чутьем учуяла я, что между сестрами было напряжение.

Забегая вперед, признаюсь, что десант наш потерпел полное фиаско. Встречи в кафе были какие-то странные, без публики. Денег никаких мы не заработали и в конце концов даже заподозрили, что пригласивший нас парень, никогда не смотревший прямо в глаза, – Господи, упаси меня от греха! – был провокатором.

Для меня же полным поражением стало знакомство с моей старшей двоюродной сестрой Амалией.

Вот мы вчетвером – Коржавин, Юра, я и приведшая нас Люся – стоим перед дверью в добротном доме в центре Риги. Люся звонит. Дверь открывает высокая красивая женщина средних лет, элегантная, взгляд внимательный и строгий. Обращаясь прямо ко мне, сразу, почти без приветствия, – по-видимому, она ждала нас, – говорит на неплохом русском, но с акцентом: «Если ты не говоришь по-латышски, я тебя в мой дом не пущу».

Я растерялась. Не знаю, что ответить. Люся тут же горячо принялась ее стыдить: «Ты что говоришь, Мура! Это наша единственная сестра, и ты не хочешь ее знать, потому что она не говорит по-латышски. Но откуда ей говорить! Она же всю жизнь прожила в Москве». Потом, уже обращаясь по-русски к моим мужчинам, она постаралась объяснить нашу размолвку.

Эмочка, как поэт, первым почувствовал неловкость ситуации и, слегка присвистнув, дрогнул: «Атас, ребята! Отступаем». Но Карякин спокойно стоял за мной и с интересом наблюдал за развитием ситуации.

Словесная дуэль сестер продолжалась. В этот момент я увидела в проеме двери, как по коридору прошел высокий мужчина и что-то негромко сказал по-латышски. Это был приказ жене, приказ, который мы потом с Люсей растолковали так: «Пусти их и проведи на кухню. С русскими надо быть вежливыми и осторожными. Пусть дочка Беатриса угостит их чаем».

Амалия гордо удалилась вслед за своим мужем, инженером Якобсом Пуке, а выскочившая нам навстречу миловидная молодая девчушка, их дочь Беатриса, радостно провела нас на кухню, напоила чаем и на прекрасном русском языке объяснила, что она очень рада таким гостям из Москвы. Сама она работает корректором в издательстве, любит книги и ей так приятно познакомиться с настоящим поэтом.

Посидели, немного поговорили. Разочарованный Карякин приговаривал, цитируя своего любимого поэта Давида Самойлова: «Давненько не пил я в гостях чаю». Выпить и закусить ему не обломилось. Разговора тоже не получилось. Люся явно была смущена. Вскоре мы ушли несолоно хлебавши. А у меня осталась обида, что нас принимают за тех, кто отвечает за все те беды, что обрушились на латышей с приходом советской власти. Мы-то тут при чем? Впрочем, я сама еще мало знала об этих бедах и уж вообще ничего не знала, как пострадали от репрессий и высылки наши родные в латгальской семье. Но тогда я уже почувствовала, что многие латыши русских лишь терпят, побаиваются и тихо ненавидят. И стала я понемногу, а с годами все с большим интересом разбираться.

Настоящий жених

– Салька, иди домой, – кричит из окна дома Перцова ее брат Саша, – скоро придет настоящий Тонькин жених. Наверное, опять принесет шоколадных зайцев.

Сестренка стремглав мчится домой и, запыхавшись, взбегает на пятый этаж.

– А ты почем знаешь, что этот старикан – настоящий жених?

– Знаю. Вчера вечером сам слышал, как отец сказал Антонине про ее Изидора: «Вот этот – настоящий жених, дочка. Будешь за ним как за каменной стеной. Тебя любит, нас с матерью уважает. Человек серьезный, дело у него – надежное. Не раздумывай, соглашайся, а всех этих полячишек, что вьются вокруг вас с Мэлей, – вон!»

Изидор Ранцанс, латгалец, был сыном богатого хуторянина, совладелец большой конфетной фабрики в Петербурге. Во время войны занимал ответственную должность в продуктовом управлении Петрограда. Появился он в семье Антона Дементьевича Паукса недавно. В дом он никогда не приходил с пустыми руками: приносил шоколадных зайцев, конфеты, да и просто очень нужные семье продукты.

Шел к концу 1918 год. Было голодно и страшила холодная зима. Хлеб распределялся по нормам «классового пайка». И хотя Антон Паукс был главным электриком Мариинского театра, получить паек рабочего ему не удалось, он числился служащим. Когда за стол садились шестеро голодных ребят, мама Лёся, не зная, чем накормить, пускалась в свой обычный зудёж. Как всегда, доставалось и мужу, но все больше – этой чертовой новой власти, которая Бога не боится.

В последнее время Антон Дементьевич стал прихварывать, жаловался на сердце, но продолжал работать везде, где предлагали. Электрики были нужны. Очень тревожился, как сложится судьба детей. Спешил отдать свою старшую дочь Антонину (ей шел двадцать первый год), красавицу, образованную, знавшую языки, замуж за хорошего человека, каким виделся ему Изидор Ранцанс. Ну что ж, что был он старше ее на четырнадцать лет, что не очень-то нравился дочери. «Стерпится – слюбится», – думал этот насквозь уже обрусевший латгалец. А может, оба уедут на родину. Об этом не раз заводил с ним разговор Изидор. Рассказывал, что отец его владеет хорошим хутором, недалеко от Лудзы на востоке Латгалии. Земли много, больше ста гектаров. Много коров, раньше неплохо шла торговля, хотя теперь, с этой чертовой войной, не знает, как там отец и старший брат. Но уверен, что помогут, если они с молодой женой приедут. В родном городе живет очень много евреев, так как городок входит в черту оседлости, у Ранцансов хорошие связи с еврейскими обитателями города, есть у кого одолжить денег, пусть и под проценты. Да и у Изидора есть деньги, акции – так что он не пропадет.

Был и еще один сильный аргумент у «настоящего жениха» – его младший брат Язепс Ранцанс учился в Императорской Римско-католической духовной академии, послужил два года капелланом в Российской армии, теперь каноник у недавно назначенного епископа Риги. На хорошем счету в епархии, и говорят, что рижский епископ хочет послать его в Ватикан с докладом о положении в Католической церкви в Латвии. Такие новости грели сердце маме Лёсе, которая очень почитала Католическую церковь и искренне радовалась, что породнится со священником.

Все так и получилось, как задумал Антон Деменьевич. Антонина вышла замуж за Ранцанса и вскоре ждала ребенка. Но тут поджидала их беда. Собственно, на всех валились тогда беды.

В августе 1920 года Советская Россия заключила с Латвией мирный договор. Осенью Изидор пересек границу, бывшую в те годы довольно условным понятием, и добрался до Лудзы, а оттуда – к своим родным на хутор. Отец поддержал намерение сына вернуться домой, но сказал прямо: «На землю не рассчитывай, дробить не буду, хозяином останется твой старший брат. А ты перебирайся в Резекне. Там сейчас вакансий много. Дом купить можно, дело наладить».

Но на обратном пути Изидора схватили. Его обвинили в том, что он – «немецкий шпион», и посадили в тюрьму, а потом арестовали и его беременную жену. В доме Пауксов не знали, как вызволить дочь и зятя. От горя слег Антон Дементьевич и вскоре умер, не дожив до шестидесяти. Несколько недель продержали Изидора Ранцанса и его беременную жену в тюрьме, но, разобравшись, отпустили. Была у нас в доме легенда – я в нее не верю, – что разобрался сам товарищ Дзержинский.

Но так или иначе, арестованный «шпион» и его жена вернулись домой. Родилась дочь Амалия. Для Изидора стало очевидно, что дальше жить в Питере нельзя. И в 1924 году, сразу после рождения второй их дочери, Луции, они уехали. А через год к ним перебралась младшая сестра Антонины – Александра. Когда она уезжала, мама Лёся рассчитывала, что потихоньку они все переберутся на родину. Но судьба решила по-другому. Да и подраставшие дети уже считали своей родиной Ленинград и никуда из Страны Советов уезжать не собирались.

Новая жизнь в Латгалии

В 1924 году Изидор Ранцанс с молодой женой и двумя маленькими дочурками приехал в Резекне. Осмотрелся, купил дом, устроил семью, в доме были кухарка и няня для детей. В 1927 году у них родился сын Станислав.