Страница 12 из 16
Собравшиеся в круг невысокие смуглые люди в странных одеждах, с золотыми обручами на головах. Распятый на жертвеннике, обессиленный и сломленный дурманящим напитком пленник, бессмысленным взглядом ищущий что-то вокруг себя. Монотонные причитания одетых в подобие туник жрецов, - они становятся всё громче, всё страшнее... Занесённый острый камень падает вниз, входит между рёбер, разрывает плоть. Ещё удар – и грудная клетка вскрыта, хлещет кровь, выпученные глаза пленника затягивает смертельная пелена, из горла с хрипом рвётся наружу ярко-красная пена, но он ещё жив. Заклание проводится по строгим канонам, за века ритуал отточен так же остро, как и жертвенный камень. Дьявольское искусство заключается в том, чтобы приносимый в жертву не умер раньше, чем рёбра с левой стороны груди с хрустом поддадутся и откроют ещё бьющееся сердце. Несчастный расстанется с жизнью только когда это сжимающийся, дрожащий, захлёбывающийся кровью комок будет вырван рукой жреца и брошен в особый сосуд. Тело, только что натянутое судорогой, как тетива индейского лука, а теперь обмякшее, окровавленное, распотрошённое, превратившееся в мешок, набитый трухой, швыряется вниз по ступеням, где его подберут служки.
И вот ещё... Лицо у пленника - насколько его удаётся рассмотреть сквозь слой грязи и кровяной корки - белое. А сразу за кадыком мощная шея и запрокинутый подбородок густо поросли бородой.
Я сел в кровати. Сердце бешено колотилось в груди, словно это у меня его только что пытались вырвать. Подушка была влажной и холодной от пота. Комната с четырёхметровым потолком вдруг показалась мне слишком тесной, захотелось распахнуть настежь окно. Несколько минут я убеждал себя в абсурдности такого желания, потом вскочил и, дёрнув шпингалет, толкнул рамы. Внутрь хлынул сырой и стылый осенний воздух, двух глотков которого хватило, чтобы протрезветь после увиденного кошмара.
На улице уже стоял блёклый день; небо было забито ватными серыми облаками, через которые еле прорисовывался кружок усталого осеннего солнца. Десять утра. Обычно я сплю часов до трёх, но сегодня уснуть больше не получится. А может, я просто обманываю себя так, потому что боюсь вернуться в тот сон, если мне всё же удастся забыться.
В голове ещё покачивался мутный осадок из обрывков видения, и, сунув ноги в тапки, я поплёлся на кухню разгонять его кофе. Утренний кофе был для моей бабушки таким же обрядом, как для майя и ацтеков – человеческие жертвоприношения. Она подходила к завариванию кофе со знанием дела: если совершать одни и те же действия каждое утро в течение шестидесяти лет, обретаешь определённую сноровку. Конечно же, никакого быстрорастворимого дерьма – только зёрна, только арабика. В прежние времена благодаря дружеским связям на Кубе у неё в кладовке стояли несколько огромных крашенных в бежевый и коричневый цвета жестяных банок с кофе. Назывался он экспрессивно и вполне по-кубински - «ЎCafe Hola!». Одну из этих банок, въехав в квартиру, я обнаружил запечатанной - может быть, на случай новой мировой войны. Аромат, конечно, давно выдохся, зёрна пришлось выбросить в мусорное ведро, но банку я помыл и оставил. Теперь свои собственные запасы я храню только в ней, и, открывая по утрам банку, вдыхаю душистый кофейный запах - в память о бабушке.
После себя она оставила мне весь свой арсенал – деревянную ручную мельницу для кофе, жёлтый медный ковшик с узким горлышком, маленькие фарфоровые чашечки с рисунками по китайским народным мотивам на стенках. Больше всего мне нравится перемалывать кофе: ссыпаешь его в воронку, и начинаешь, словно у шарманки, вертеть тяжёлую латунную ручку. Сначала она проворачивается медленно, трудно, но по мере того, как зёрна со скрежетом рассыпаются в пахучую пыль, крутить становится всё проще – значит, пора добавить в воронку ещё. А потом надо выдвинуть этот трогательный деревянный ящичек снизу и выскрести из него весь порошок в кофейник. Поставив кофе на огонь, отходить от него уже строго запрещается, иначе вместо вальяжного распития бодрящего утреннего напитка придётся отскребать плиту.
Когда всё наконец готово, удовольствия от такого кофе получаешь неизмеримо больше, просто потому что ради него уже столько сделано, что грех теперь им не наслаждаться. Бабушка была права – и кому после этого нужны быстрорастворимые гранулы? Я даже электрическую кофемолку, и ту выкинул.
У кофе было и ещё одно важное качество: готовя его, можно было целиком посвятить себя несложным механическим движениям и заодно занять голову полагающимся к ним несложным механическими мыслями. С каждым поворотом ручки мельницы холодный туман, оставшийся в памяти от привидевшегося кошмара, съёживался, а когда от поставленного на весёлый синий огонёк кофейника пошёл головокружительный аромат, действительность окончательно возобладала над грёзами.
Чёртов сон был, несомненно, навеян историей с теми испанцами, которых аборигенам удалось взять в плен. Автор заметок прошёлся по этому эпизоду совсем поверхностно; не знаю, отчего в моём сознании засел именно он. Больше всего меня удивило то, насколько подробно я видел умерщвление пленных. Детали мне эти взять было совершенно неоткуда: разве что краем глаза случайно зацепился за них, листая Кюммерлинга. Но и это маловероятно: не мог же я упустить их, пока читал книгу, если они настолько поразили моё воображение!
Оставалось надеяться, что просто воспалилась фантазия. Надо было срочно оперировать, пока не начался абсцесс и прободение. Я дал слово разыскать научно-историческое описание человеческих жертвоприношений у майя, чтобы успокоить себя найденными несоответствиями.
К кофе я приготовил бутерброды с сыром и сваренное в мешочек яйцо с перцем и солью: завтрак холостяка. Главное – не капнуть желтком на брюки, иначе твоя жалкая доля станет очевидна для окружающих.
Расправившись и с тем и с другим, я без отлагательств вернулся к работе: сны снами, а заказ надо выполнять. К счастью, продолжение перевода этой книги было для меня не развлечением, а трудом, благодаря которому я рассчитывал уже на этой неделе расплатиться по счетам. Должно было даже что-то остаться – как раз на большой испанско-русский словарь. К счастью, потому что уже само слово «заказ» как бы лишало меня выбора – продолжать переводить или нет.