Эстетика бродяг

− Что ж, раз тебя одолевают такие мысли, значит, ты что-то знаешь о жизни.

− Да нет, ни хрена я не знаю. Просто я псих, и гляжу на мир боковым зрением.

Эти слова не понравились женщине, она поморщилась.

− Но тебя я вижу хорошо, ты прекрасна, − добавил я.

Женщина улыбнулась. Хотя прекрасной она могла показаться только после доброго глотка вина.

− Ну что, поедем к тебе? А то можем и ко мне, − предложил я. – Зови меня Мирон, или Бражник. Как тебе больше нравится.

Сатиры дружно засмеялись, наблюдая, как я полез к женщине целоваться и упал.

− Успокойся, − сказал один из них. − Это женщина моя.

− Какая мне разница, чья она, − бормотал я, пытаясь подняться. – Если она не прочь развлечься со мной, то это наше дело. Что ты лезешь?

− Выпей-ка лучше еще вина, дружок, − сказал сатир.

И силой окунул мою голову в ведро.

− Теперь у него будут другие заботы, − услышал я издалека.

Не знаю, что имелось в виду, но моей единственной проблемой стало то, что я не мог вынырнуть, как ни старался. Меня окружал винный кошмар, внутри него играла музыка похожая на «Soul desert» группы Can.

Вынырнул я на другом конце города. Я стоял на краю тротуара у самой дороги, где проносились машины. Чей-то плеер в ушах, в руках ведро, на дне плескалось вино. Редкие прохожие обходили меня стороной, как чумного. Заглянув в ведерко, я увидел отражение, оно выглядело подозрительно и маниакально, такие рожи встречаются на свалках у парней, выискивающих в кучах мусора какую-нибудь дрянь.

Меня мутило и лихорадило, я плохо соображал, куда и зачем иду. Тело отказывалось повиноваться разуму, оно явно хотело от него избавиться. Попив вина, я понял − снова погружаюсь, не надеясь спастись, словно шхуна, получившая кормовую пробоину. Впрочем, о спасении я и ни думал, потому что, вообще, ни о чем не мог думать.

Что заставляло так пить? Хм. Ну, допустим, я пил поменьше, чем старина Чинаски, поменьше извергающейся мочи и блевотины, но я дышал ему в самый затылок. Думаете, я хотел стать таким же крепким поэтом, как он? Нет. Может, мечтал о том деньке, когда объявлю, что обошел Хэнка по количеству выпитых бутылок? Тоже нет. Просто моя жизнь кружилась в спирали праздничных рюмок, и я доверял им.

Пить нужно с душой. Что хорошего в отутюженной рубашке, если она одета на мертвеца? Ничего. Она так же мертва и холодна. Что таит вино, вливающееся в мертвое горло? Ничего. Дешевая смазка, одна механика и никакой души. Дело в том, с каким настроением ты открываешь бутылку. Исчезновение происходят между дном последнего стакана и самым темным поворотом самого заброшенного уголка души. Там, где ничего нет, − там можно все.

− Давай обоссым его, − услышал я откуда-то сверху.

Я лежал в темноте на краю пустыря, надо мной стояли два подростка. Один из них наклонился и попытался одеть мне на голову пустое ведро. Я схватил его за горло и зарычал. Подросток вырвался и отскочил, второй бросил в меня обломок кирпича. Тогда я проорал всё, что о них думаю. Это было неприятное зрелище. Они покидались еще и ушли.

С трудом я поднялся, сделал несколько десятков шагов, споткнулся и выкатился на грунтовую дорогу. Мне было все равно, в какую сторону идти, но громкие возгласы за спиной заставили спрятаться в кустах на обочине. На дорогу выбежали четверо возбужденных подростков с палками, они посовещались и разбежались в разных направлениях.

Немного полежав, я пополз прочь от дороги.

Ночные призраки чудом доволокли меня до знакомой двери в городской трущобе недалеко от ипподрома. За дверью было шумно, там громко пели и танцевали, я толкнул дверь и ввалился в дом. Здесь веселились не первый день, горы бутылок и пьяных тел. Воняла перегаром и табаком, иногда долетавший в окно запах свежего навоза и то был приятней. Никто не удивился моему появлению и потрепанному виду, мало чем отличавшемуся от окружающих.

Только я хотел рассказать свою историю, как мне налили, я выпил и перестал владеть языком. Еще долго я что-то бессвязно кричал и танцевал, стараясь разглядеть лица, но мир крутился каруселью звуков и мутных картин.

Неожиданно всё оборвалось и стихло. Я увидел чудовище с красными горящими глазами, оно выбралось из темноты и набросилось на мою плоть, пытаясь сожрать самое вкусное − печень и сердце. Я брыкался, пока ужас, возросший до крайних пределов, не прервал жуткое видение.

Будто кто-то стукнул по голове, и я открыл глаза, вздохнул и больше не смог закрыть веки, они слезились. Кто-то склонился надо мной.

− Кто ты? − испуганно спросил я.

− Это я, Лесник, − представилась тень.

− Фуф, Лесник, − облегченно вздохнул я, погладив сердце. − Привет. Ты что здесь делаешь?

− Вообще-то, я у себя дома.

− Повезло. А я как здесь?

− Хм, − многозначительно хмыкнул Лесник.

Под таким «хм» могло подразумеваться что угодно. С Лесником мы познакомились в общежитии пединститута, куда мы с другом лазили на свидания с первокурсницами. Мы столкнулись с Лесником на пожарной лестнице, где он хотел оторвать кусок арматурины, чтобы наказать обидчиков, не пустивших его внутрь. Дрался он плохо, но не сдавался никогда. Вид у него был дремучий, разбитной, как из лесу вышел. Он сам был − та еще оторва.

− У меня было ведро вина… − начал я.

− Тут оно.

− Где?

На столе у изголовья, словно дорогая ваза, ждущая охапки цветов, стояло моё ведро. Ну не совсем моё, поменьше и другого цвета.

− Полное вина? − тревожно спросил я.

− Да, − радостно подтвердил Лесник.

− Ты понял? Оно не заканчивается.

− Конечно, раз ты в него постоянно подливаешь.

− Как это?

− Не помнишь?

− Нет.

− Ты покупал вино в бутылках и сливал в ведро.

− Ерунда какая-то… А деньги откуда?

− Выпрашивал у ларька, рассказывая, что ты морячок со шхуны, ушедшей на дно в море Бахуса. Великолепно рассказывал! Все смеялись, а один мужик сунул денег, ну и я добавил, а ведро в песочнице нашли.

− Глупо.

− Может быть, и глупо, но с этой глупости мы имеем полное ведро вина.

− Ты один дома? Это точно ты? Наклонись ближе, что-то я тебя плохо вижу, глаза слезятся.

− Да, предки на даче, − вплотную приблизив лицо, сообщил Лесник, − иначе я бы тебя сюда не потащил с ведром вина.

Он исчез в темноте, чем-то погремел, включил свет в прихожей и вскоре появился со стаканами. Вид у него был жизнерадостный, словно мы собирались окунуться в источник вечной молодости. Мне даже показалось, он светился.

− Ты чего это? − невольно спросил я.

− Не знаю, ощущение, словно в космос стартую.

− Люди-то всё по космосам, а мой голосам, − передразнил я. − А сколько время?

− Скоро светать начнет.

В космос Лесник отправился один, на середине ведра его ступени оторвались, и он полетел. Меня вино не брало, и я засобирался домой.

− Отлей половину, − еле ворочая языком, попросил Лесник из далекого космоса.

− Держи, − поделился я.

Дома я стал приходить в себя. Пока отмывался, позвонил отец и спросил:

− Ты не забыл, что твоя неделя заканчивается?

− Как заканчивается?

− Так. Завтра-послезавтра занеси ключи. Понял?

− Понял. У тебя всё в порядке?

− Всё.

− И где ты был неделю? − спросил я у существа с безумными красными глазами в зеркале

Существо дико поозиралось, потом заглянуло в ведро. На дне плескалось чуть больше литра.

Я осторожно разделил содержимое на три равные части. Выпив первую порцию, я хорошенько отдышался, достал из чулана печатную машинку и попытался зарифмоваться. Но ничего не получалось, трижды я брал чистый лист и трижды выстукивал одним пальцем одну и ту же чушь:

нас имеют, как хотят – как щенят или котят

нас имеют каждый день – все, кому иметь не лень

Я плюнул на лист, скомкал и кинул на пол к остальным.

На кухне я сразу выпил вторую порцию и почувствовал, что я Уолт Уитмен, которого неожиданно придавило космосом, и ему стало тяжеловато жить под бременем вечности. И я настучал на четвертом листке: