Лимб

— Очень остроумно. Смотри, не порежься о собственный сарказм, — и, не дожидаясь, пока Гарри Поттер разразится немыслимыми проклятиями в сторону целителя лучшей подруги, Малфой, тяжело вздохнув, продолжил: — Приводи завтра одного Уизли. Желательно того, с кем она была ближе.

Они оба знали, что Малфой говорит о Рональде Уизли, но будь он проклят, если из его уст когда-либо вылетит имя этого идиота. Он скорее вычистит руками всех соплохвостов мира… Нет. Нет, абсолютно точно нет.

Малфой мало что знал о жизни Уизли. На войне его поразило проклятье, уничтожившее почти все кости и мышцы в левой ноге, после чего он не мог ходить несколько месяцев и до сих пор прихрамывал.

Ходили слухи, что он работал в Аврорате вместе с Поттером, но меньше чем через год ушёл, предпочтя погоне за Пожирателями погоню за покупателями в Косом переулке в магазине выжившего близнеца.

Уизли навещал Гермиону раз в неделю, и, несмотря на то, что он никогда не нравился Драко, тот вынужден был признать, что даже такого недоумка, как Рон Уизли война изменила и насильно повзрослела.

Он уже не брюзжал слюной, не кипятился понапрасну, и, хотя Малфой полагал, что он по-прежнему был самым никчёмным в троице, он видел, как вырос Уизли после войны.

В отличие от лучшего друга, он никогда не заходил к Малфою и ничего у него не спрашивал. Одним из преимуществ работы целителя разума было то, что он регулировал правила в лечении пациента. Малфой ввёл свои. Именно по этой причине он сидел за ширмой в палате Грейнджер первые несколько посещений. Это всегда было одновременно неловко и раздражающе, но это была его работа. Следить за состоянием больного в нетипичных ситуациях. Каждый приход нового посетителя проходил в присутствии ментального целителя. И Драко всегда находился там. Он мог отменить эту процедуру, убедившись, что пациент не агрессивен и не причиняет себе или другим вред своей стихийной магией. Но палату Грейнджер он покидал реже всех. Иногда он оставлял Гермиону наедине с Поттером, но на этом всё.

Практически всегда он был за ширмой, в каком-то больном припадке защищая девушку, которой никогда не навредил бы никто из посетителей. Он это понимал, но всё равно оставался.

Конечно, он не был полным придурком, чтобы подслушивать разговоры ее друзей — он накладывал Оглохни, но в первые несколько минут всё же следил за ее состоянием, а потому сразу определял, кто как видел и чувствовал себя с ней рядом.

Обычно Драко сидел за ширмой и слушал редкие комментарии Уизли. Тот почти никогда, в отличие от своего друга или чрезмерно болтливой сестры, не разговаривал с Гермионой, предпочитая просто молчать, иногда поглаживая её руку и смотря в окно. Он больше не шутил, не старался нести бред и даже не ел в ее палате. Война и правда его очень изменила, и теперь, помимо хромоты, у него остались также неглубокие морщинки и более суровое выражение лица.

Малфой подозревал, что так произошло из-за потери брата.

Драко мало что знал об отношениях в такой большой семье. Сам он получал все материнское внимание и весь отцовский гнев ещё с раннего возраста. Как бы дела обстояли, будь у него сестра или брат, он не представлял.

Судя по тому, как вели себя Уизли вместе и по отдельности — всем скопом они заявлялись редко, чаще на ее день рождения или перед Новым годом, как ему рассказывали прошлые целители, — у каждого в этой семье были свои роли.

Близнецы, очевидно, раньше были шутами, младшая, Уизлетта, — по-прежнему принцессой, хотя Драко считал, что на этот статус уверенно претендует также и Рональд Уизли, а впрочем… Драко отдал бы ему скорее статус орка с его полным игнорированием правил поведения.

Так или иначе, каждый из них имел свой вес и свою роль и никто не мог заменить один другого.

Уизли приходил раз в неделю, прихрамывая на левую ногу, и, хмуро смотря на медсестер, заходил в палату.

Там он всегда оставлял цветы для Грейнджер, а после садился на стул и касался её руки. Иногда он рассказывал некоторые новости из жизни большого клана Уизли и после долго наблюдал за наколдованным окном, потом целовал её в лоб и уходил. Вот так вот просто, без суеты и шума он проводил время в палате подруги.

Если же ему не везло, и он замечал Драко за ширмой, то просто кивал ему, разворачивался и уходил. В отличие от других членов клана Уизли, он, казалось, носил в себе трагичную печать войны, и это совсем не ввязалось с тем образом лучшего друга, который Грейнджер нарисовала в своём иллюзорном мире.

Драко слышал, что на пятом курсе у гриффиндорской парочки были какие-то сложности, но Тёмный Лорд тогда только переехал в его дом с багажом из кровавых привычек, и Малфой не имел ни возможности, ни желания следить за детскими шалостями и проблемами, что происходили на львином факультете. Ему нужно было убить человека.

Тем не менее Пенси по доброте душевной и из природной склонности к сплетням и сучизму, как называл это Блейз, рассказывала на Слизерине все сплетни, которые слышала от когтевранцев и пуффендуйцев в женских туалетах. Тогда-то и поговаривали, что Золотая девочка была влюблена в лучшего друга, а он, в свою очередь, нашел смысл существования в том, чтобы сожрать лицо Лаванды Браун — той девчонки с нелепыми бантиками, от вида которых у Малфоя портился аппетит.

Они с Уизли были самой омерзительной парочкой на памяти Малфоя. Уизли, казалось, проходил экзамен на должность дементора, так старательно он изучал рот Браун, а та же была просто олицетворением всего наименее адекватного в девушке. Идеальный образец неудачного селективного разведения. Как маленькие громкие собачки, которых так любили несколько сотен лет назад дамочки из аристократии.

Если это действительно было так, то не следует удивляться, что Грейнджер все ещё видела в своем друге того весёлого паренька, которого оставила пять лет назад. Однако тут её ждало разочарование, потому что её друг в самом деле познал горечь послевоенного времени и его утраты. Как и все они.

Именно поэтому Малфой разрешил Уизли завтра посетить палату Грейнджер.

Драко откинулся в кресле и почесал переносицу. Он будет полным ублюдком, если не признается себе в том, что волнуется из-за встречи Грейнджер и Уизли. И у этого могло быть несколько причин.

Во-первых, он не знал, как Гермиона отреагирует на старого друга, к которому у неё были чувства (если, конечно, они были). Второй момент, который волновал его, — что, если она не узнает Уизли и Поттер так и останется единственным, кого она вспомнила? С ним у неё всё-таки была особенная, мало кому понятная связь.

Драко не знал, почему она молчала: она была такой многословно раздражающей в своем собственном мире, что заткнуть её было сложнее, чем Пуффендую выиграть кубок школы. Но именно сейчас, вернувшись, она ничего не говорила. Драко всерьёз задумался над тем, чтобы позвать со второго этажа целителя, который проверил бы функциональность её голосовых связок и отделов мозга, ответственных за речь. Конечно, он мог сделать это и сам, но ему все же хотелось, чтобы кто-то другой подтвердил, что с ней всё в порядке.

Решив напоследок зайти к Гермионе, Драко выскользнул из своего кабинета и направился вдоль по коридору. Отделение Януса Тики Уорда было, пожалуй, самым печальным из всех в больнице Святого Мунго. Единственное отделение постоянного проживания. На всех остальных этажах больные, как правило, не лежали больше нескольких дней: целебная магия ставила на ноги даже совершенно безнадёжных пациентов. Но мозг, разум и сознание были столь хрупкими и мало изученными, что отделение, в котором работал Драко, словно всегда было накрыто саваном послевоенной печали.

Люди редко выписывались отсюда, и почти всегда это было чудом. Малфой сам чуть было не стал после войны пациентом этого отделения. Вереница судов, жуткие воспоминания, страх перед новыми нападениями, бесконечная вина — всё это довело его едва ли не до грани сумасшествия. Всё его тело было истощено и безумно болело. Панические атаки не оставляли его, кошмары продолжали преследовать, а постоянный недосып и нежеланные воспоминания заканчивались галлюцинациями.