Страница 29 из 60
– Сорок третий! В развернутый строй! – крикнул он.
Словно хорошо смазанная машина, полубатальон выстроился в ряд на пути бегущей толпы; каждый солдат вставал на свое место, словно кирпич в кладку.
– Сорок третий, вперед марш!
Медленно и неумолимо красная цепочка двинулась вперед. Толпа бежала к ней, офицеры размахивали шпагами, зовя людей за собой.
– Заряжай!
Ружья разом опустились, щелкнули зарядные полки.
– Цельсь!
Ружья пошли вверх, толпа заколебалась. Кто-то пытался отступить и укрыться за товарищами.
– Пли!
Грохот выстрелов. Хорнблауэр, глядя с лошади поверх голов, видел, как рухнули подкошенные выстрелами передовые французы. Красная цепочка двигалась вперед; после каждого шага раздавался приказ, и солдаты перезаряжали, как автоматы. Пятьсот ртов выплевывали пятьсот пуль, пятьсот правых рук враз поднимали пятьсот шомполов. Когда солдаты вскидывали ружья, чтобы прицелиться, красная цепочка оказывалась среди убитых и раненых; при наступлении толпа отпрянула назад и теперь под угрозой огня отступала дальше. Залп был дан, наступление продолжалось. Новый залп, новое наступление. Толпа рассыпалась, кто-то обратился в бегство. Теперь все повернулись спиной к стрелкам и бросились бежать. Склоны холма были черны от бегущих людей, как тогда, когда бежали эмигранты.
– Стой!
Наступление прекратилось; цепочка перестроилась в сдвоенную колонну и продолжала отступление.
– Весьма удовлетворительно, – заметил Эдрингтон.
Лошадь Хорнблауэра осторожно переступала через убитых и раненых, а сам он так старался усидеть в седле, что не сразу заметил впереди море. Здесь качались на якоре корабли и – о благословенное зрелище! – шлюпки гребли к берегу. Как раз вовремя – самые отчаянные из революционных пехотинцев уже настигали колонны, обстреливая их издалека. То один, то другой солдат падал убитым.
– Сомкнись! – командовал сержант, и колонны твердо шли вперед, оставляя за собой убитых и раненых.
Лошадь под адъютантом вдруг фыркнула, прянула в сторону и упала на колени, затем, брыкаясь, стала заваливаться набок. Веснушчатый адъютант успел высвободить ноги из стремян и отскочить в сторону: еще немного, и лошадь придавила бы его.
– Вы ранены, Стэнли? – спросил Эдрингтон.
– Нет, милорд. Все в порядке, – ответил адъютант, отряхивая красный мундир.
– Вам недолго придется идти пешком, – сказал Эдрингтон. – Нет надобности высылать солдат вперед, чтобы отогнать этот сброд. Встанем здесь.
Он посмотрел на рыбачьи хижины, на бегущих в панике эмигрантов, на революционную пехоту, наступающую по полям. Времени на размышления не оставалось. Солдаты в красных мундирах вбежали в дома и вскоре уже высовывали из окон ружья. К счастью, рыбачья деревушка охраняла подход к морю с одной стороны, с другой же был крутой и неприступный склон, на вершине которого уже закрепились солдаты в красных мундирах. В промежутке между этими точками две роты выстроились в развернутый строй, едва укрытый за небольшим береговым валом.
Эмигранты уже грузились в шлюпки. Грянул пистолетный выстрел – кто-то из офицеров использовал последний довод, способный сдержать обезумевших от страха людей, не дать всем сразу набиться в шлюпки и потопить их. Артиллерийская батарея закрепилась на расстоянии ружейного выстрела и обстреливала британские позиции, за ней собралась революционная пехота. Пушечные ядра пролетали прямо над головой.
– Пусть себе стреляют, – сказал Эдрингтон. – Чем дольше, тем лучше.
Артиллерия не могла причинить большого вреда британцам, скрытым за береговым валом, и командир революционеров понял, что зря теряет драгоценное время. Со стороны противника зловеще зарокотали барабаны, и колонны двинулись вперед. Они были так близко, что Хорнблауэр видел лица передовых офицеров. Они размахивали шляпами и шпагами.
– Сорок третий, заряжай! – скомандовал Эдрингтон. Щелкнули полки. – Семь шагов вперед, марш!
Раз… два… три… семь мучительных шагов, и строй на гребне вала.
– Цельсь! Пли!
Перед таким огнем ничто не могло устоять. Французская колонна замедлилась и смешалась. Новый залп, за ним еще один. Колонна побежала.
– Превосходно! – сказал Эдрингтон.
Громыхнула батарея – двое солдат в красных мундирах попадали как куклы. Они лежали страшной кровавой массой у самых ног чалой лошади.
– Сомкнись! – скомандовал сержант, и по солдату с каждой стороны шагнуло на освободившееся место.
– Сорок третий, семь шагов назад, марш!
Строй укрылся за валом, словно красных марионеток вовремя дернули за ниточку. Впоследствии Хорнблауэр не мог вспомнить, дважды или трижды накатывали на них революционеры, отбрасываемые каждый раз дисциплинированным ружейным огнем. Но солнце уже садилось в океан, когда он обернулся и увидел, что берег пуст, а к ним бредет мичман Брейсгедл, чтобы доложить о ходе погрузки.
– Я могу отпустить одну роту, – сказал Эдрингтон. Слушая Брейсгедла, он не спускал глаз с противника. – Как только они погрузятся, приготовьте все шлюпки и ждите.
Одна рота ушла строем; еще одна атака была отбита. После первых неудач французы уже не налетали с прежним пылом. Теперь батарея сосредоточила огонь на фланге и осыпала ядрами стоявших там солдат. Французский батальон двинулся, чтоб атаковать с той стороны.
– Это даст нам время, – сказал Эдрингтон. – Капитан Гриффин, можете уводить людей. Знаменосцам с караулом остаться здесь.
Солдаты строем двинулись к берегу. На их месте по-прежнему развевалось знамя, видимое французам из-за вала. Рота, занявшая домишки, выскочила наружу, построилась и зашагала к берегу. Эдрингтон подъехал к основанию склона. Он наблюдал, как французы готовятся к атаке, а пехота грузится в шлюпки.
– Ну, гренадеры! – закричал он вдруг. – Бегите! Знаменосцы!
Рота побежала вниз к морю по крутому склону, сползая и спотыкаясь. У кого-то от неосторожного обращения выстрелило ружье. Последний солдат сбежал со склона как раз тогда, когда знаменосцы со своей бесценной ношей начали забираться в шлюпку. Французы, дико вопя, бросились на оставленную британцами позицию.
– За мной, сэр, – сказал Эдрингтон, поворачивая лошадь к морю.
Как только лошадь заплескала по мелководью, Хорнблауэр выпал из седла. Он отпустил поводья и побрел к баркасу сначала по грудь, потом по плечи в воде. На носу баркаса стояла четырехфунтовая пушка, а рядом с ней Брейсгедл. Он втащил Хорнблауэра в шлюпку. Хорнблауэр оглянулся и увидел занятное зрелище: Эдрингтон добрался до шлюпки, не выпуская из рук поводьев. Французы уже заполнили берег. Эдрингтон взял ружье из рук ближайшего солдата, приставил дуло к лошадиной голове и выстрелил. Лошадь в предсмертной судороге упала на мелководье; лишь чалая Хорнблауэра досталась в добычу революционерам.
– Табань! – приказал Брейсгедл, и шлюпка начала поворачивать прочь от берега.
Хорнблауэр лежал на рыме шлюпки, не в силах шевельнуть пальцем. Берег, заполненный кричащими и жестикулирующими французами, алел в свете заката.
– Минуточку, – сказал Брейсгедл, потянулся к спусковому шнуру и аккуратно его дернул.
Пушка громыхнула возле самого уха. На берегу падали убитые.
– Картечь, – сказал Брейсгедл. – Восемьдесят четыре пули. Левая, суши весла! Правая, весла на воду!
Лодка повернула от берега и заскользила к гостеприимным кораблям. Хорнблауэр смотрел на темнеющий французский берег. Все позади; попытка его страны силой подавить революцию окончилась кровавым поражением. Парижские газеты захлебнутся от восторга, лондонский «Вестник» посвятит инциденту несколько сухих строчек. Через какой-нибудь год мир едва будет помнить об этом событии. Через двадцать лет его забудут окончательно. Но те обезглавленные тела в Мюзийаке, разорванные в клочья красномундирные солдаты, французы, застигнутые картечью из четырехфунтовой пушки, – все они мертвы, как если бы в сегодня повернулась мировая история. А сам он так бесконечно устал. В кармане у него по-прежнему лежал кусок хлеба, который он положил туда утром и про который совершенно забыл.