Дело Зили-султана

И хотя в узких кругах я известен довольно, ученики у меня вряд ли появятся. Восточная пословица гласит, что, беря ученика, готовишь себе убийцу. Я же надеюсь, как говорил один знакомый бурлак, еще потянуть лямку жизни. Так или иначе мнится мне, что мое искусство может быть полезно людям и в будущем.

Во избежание кривотолков скажу в двух словах о своем происхождении. Дед мой со стороны отца был декабристом, потомственным дворянином, из числа тех, чей род составлял славу и гордость государства Российского. После приснопамятного выхода на Сенатскую площадь в 1825 году он, как и прочие его товарищи, был лишен чинов и дворянства и сослан в каторжные работы, а затем – на поселение. От деда мне досталось железное кольцо, выкованное из кандалов, в которых декабристов гнали на каторгу. Я ношу фамилию матери, а не отца. Будучи потомком славного рода, дворянство – сначала личное, а затем потомственное – я получил на службе Российской империи. Впрочем, после переворота 1917 года всякая аристократия у нас была упразднена, и теперь я такой же гражданин РСФСР, как и любой пролетарий.

Я был рожден двадцатого марта 1853 года. Кроме родителей, у меня есть младший брат и младшая сестра. К сожалению, нас разлучили, когда я был еще весьма юн. Отец мой, по природе честнейший человек, стал жертвой интриги продажных чиновников и обвинен был в преступлении, которого не совершал. Обвинения грозили ему тяжелейшими последствиями. Не надеясь на справедливость суда, он вместе с матерью и младшими детьми бежал за границу. Именно эта история стала первым делом, которое я расследовал спустя некоторое время и доказал, что отец ни в чем не виновен. Однако родитель мой не захотел возвращаться на родину, которая обошлась с ним столь несправедливо.

После того, как деда моего лишили дворянского звания, и мой отец, и я сам числились мещанами. Однако благодаря родственным связям мне удалось поступить в кадетский корпус – заведение преимущественно дворянское. Жизнь там оказалась более бурной, чем можно было полагать со стороны. Молодые недоросли помимо военных и общих наук изучали и предметы куда более специфические. Например, были очень распространены карточные игры, в которых я изрядно поднаторел. Кроме того, там я увлекся шахматами. И хоть на звание маэстро никогда не претендовал, но в силу первой категории все же играю. Из общих дисциплин особое мое внимание привлекла химия. Это мое увлечение оказалось очень полезным для моей будущей деятельности.

Закончив корпус, который к тому времени стал именоваться военной гимназией, в армию я не пошел, но поступил в университет, после чего благодаря реформам Горчакова сравнительно легко поступил в Министерство иностранных дел. Так случилось, что к тому времени я уже раскрыл несколько сложных дел и приобрел у себя в департаменте репутацию дипломата-сыщика. Этим пользовалось мое руководство, когда нужно было распутать сложные узлы в международных отношениях. Кроме того, меня, если можно так выразиться, «одалживали» Министерству внутренних дел, в частности, когда требовалось раскрыть деятельность крупных преступных организаций, связанных с заграницей, таких, например, как большевики.

В дневнике моем я не намерен писать всего и уж подавно не буду называть всех по именам. Это опасно: некоторые мои персонажи не только еще живы, но и числятся врагами большевистской власти. Признаюсь, я и сам когда-то по долгу службы боролся с вождями и героями этой самой власти. Делал я это без особого усердия, а иногда даже и сочувствуя им – все-таки люди верили, что сражаются за справедливость. Однако сочувствие сочувствием, но когда-то, каюсь, отправил я в тюрьму нескольких видных башибузуков из окружения Ульянова-Ленина. Так что, если вдруг установят авторство этих записок, мне придется весьма солоно. Товарищи комиссары наверняка сочтут меня приспешником кровавого царизма и захотят восстановить в отношении меня социальную справедливость. Или, выражаясь современным слогом, шлепнуть без суда и следствия.

Именно поэтому я решил зваться просто надворный советник Икс. Буква эта, как легко догадаться, выдумана от начала до конца: ее нет ни в имени моем, ни в фамилии, ни даже в отчестве. Что же до моего чина, то когда-то, в самом деле, был я и надворным советником, хотя воды с тех пор утекло немало.

Кроме того, есть у меня слуга-азиат, которого я буду звать Ганцзалин, или, на русский манер, Газолин. Признаюсь, что Газолин – это не чистая фантазия. Слуга мой получил это именование, когда мы расследовали дело даосского ордена «Семи звезд» в Китае. С природным именем ехать ему в Поднебесную было бы крайне рискованно. Пришлось искать для него китайское прозвище. Я тогда торопился и подобрал первые попавшиеся иероглифы – Ган Цза Лин. Если переводить, вышло что-то вроде «Шест Пестрого Лицедея». Двусмысленно несколько, не спорю, зато забавно. Он, кажется, ужасно обиделся, решив, что я делаю из него обычного скользкого азиата, при том, что он – настоящий благородный муж. В Газолина же он превратился, вернувшись в Россию: так на русский манер я звал его, когда он доставлял мне неприятности.

Тем не менее Газолин мой меня любит и все от меня терпит. Во-первых, он считает меня великим человеком, хотя по скромности своей я – всего-навсего выдающийся. Во-вторых, когда-то я спас ему жизнь. Один английский шпион стал причиной гибели его невесты. Газолин решил убить мерзавца, но по ошибке убил его помощника, тоже англичанина. Впрочем, для суда это было неважно – Газолину все равно грозила смертная казнь. Рассмотрев дело всесторонне, я решил, что смерти он не заслуживает, и организовал ему побег из тюрьмы.

Именно после этого Газолин и поступил ко мне на службу. Я, правда, не собирался его брать, но он решил все за меня.

– Газолину, – сказал он, – ничего не надо. Только позвольте быть рядом с хозяином.

Мне оставалось лишь пожать плечами и согласиться. Иной раз судьба так явно выражает свою волю, что противиться ей глупо, гораздо умнее покориться. И если повезет, потом долгие годы будешь благодарить себя за смирение. А если не повезет… ну, тогда лишний раз убедишься, что судьба – индейка. Но, во всяком случае, сам ты сделал все, что мог, и не будешь мучиться пустыми сожалениями.

Еще одна фигура, о которой нельзя не сказать – мой патрон. Которого, пожалуй, буду я титуловать именем простым и скромным, а именно Его превосходительство. Конечно, по табели о рангах его следовало бы именовать иначе. Однако я уверен, что старик не обидится на такую вольность с моей стороны, тем более что он давно уже почил в бозе.

Что до остальных участников событий, их я буду звать исходя из обстоятельств, то есть как в голову придет. Будут тут и подлинные имена, будут и псевдонимы, а иной раз – просто инициалы, все эти иксы и игреки, которые так любят учителя арифметики и терпеть не могут школяры.

Кроме того, для вящей безопасности дневник свой я буду вести стенографическим письмом. Конечно, для знающего человека это не препятствие, но от случайных людей оградит.

В моих литературных упражнениях еще и тот смысл, что никто другой уж не напишет про меня какой-нибудь чепухи. Да и кто, скажите, хотел бы, чтобы жизнь его выворачивали наизнанку? Писатели, желая сделать персонажа живым и ярким, иной раз награждают его странными чертами. Например, изображают кривым, косым, безногим или чем-то в том же роде. Не спорю, всегда можно дать герою какой-нибудь удивительный талант, например, чтобы он икал каждые полминуты. Но поверьте на слово – книга от этого улучшится не сильно.

Взять, например, хоть Шерлока Холмса – зачем было изображать из него морфиниста? Шаг совершенно непонятный, ведь сыщику нужен ясный ум, а какая ясность от употребления морфия? И это не говоря о том, что морфинист – раб своей несчастной привычки и собой он владеет не больше, чем курица лапой. Если бы мемуары о себе писал сам Шерлок, наверняка он вышел бы куда лучше, чем в пьяных фантазиях доктора Ватсона.

Теперь, пожалуй, самое время приступить к делу.