Красный Дракон Империи

Шэн-ли какое-то время молча стоял и смотрел на мои занятия, а потом показал несколько движений комплекса, которые я, по его мнению, выполнил не достаточно совершенно. То ли упражнения помогли, то ли организм сам справился, но к концу лета тридцать третьего года я ходил уже вполне нормально и даже начал понемногу бегать по утрам.

В один из дней, когда я вернулся с очередной утренней пробежки и, фыркая, умывался во дворе у бочки, ко мне рядом на завалинку подсел дядька Андрей. Привычно набил свою трубку и затянувшись самосадом, выпустил облако табачного дыма, которому позавидовал бы любой паровоз, он спросил, — Виктор, а как оно ТАМ всё было? Может расскажешь? А то ты об этом всё время помалкиваешь.

— Рассказать? — я сел рядом, вытираясь рушником, — рассказать можно. По разному там было. Ну до сего дня различий вроде никаких. И там и тут была и война с германцем, и революция, и с китайцами схлестнулись в двадцать девятом, и голод тоже был. А вот дальше ТАМ были репрессии, наверняка не такие, как у нас там писали, но, тем не менее, были. Много кого посадили, а то и расстреляли. Кого-то за дело, кого-то по доносу. Страна тем временем строилась и развивалась. Жизнь понемногу налаживалась. В Германии, как ты читал в газетах, к власти пришёл Гитлер. Вот он скоро и начнёт подминать под себя всю Европу, а в сорок первом году на нас попрёт. И будет страшная война. Пожалуй самая страшная из всех. Немцы дойдут до самой Москвы, уже в бинокли будут её рассматривать, но получат по зубам и откатятся от её стен. Ленинград полностью окружат и будут морит людей голодом. По разным оценкам от 900 тысяч до полутора миллионов мирных жителей умрёт от голода или погибнет от обстрелов и бомбёжек, — сбоку раздался треск. Дядька Андрей сидел с белым лицом, держа в руках сломанную трубку, — но город выстоял. Люди получали по сто двадцать пять граммов хлеба в день и всё равно шли на заводы и выпускали танки и боеприпасы. Да и хлебом то это назвать нельзя. Я до сих пор помню его состав. Жмых, пищевая целлюлоза, обойная пыль, выбойка из мешков, хвоя и немного обойной ржаной муки. И так почти девятьсот дней и ночей. Им по льду Ладожского озера машинами возили продовольствие, а обратно вывозили детей и совсем ослабших, а немцы обстреливали и бомбили эту дорогу. Самое удивительное, что в это время в Ленинграде в Институте растеневодства в хранилище лежали десятки тонн семян. Сотрудники музея получали такую же мизернуб пайку как и все, падали в голодные обмороки, но не взяли ни зёрнышка. Под бомбёжками и обстрелами они с риском для жизни разыскивали дрова, чтобы не дать замёрзнуть уникальной коллекции растений. Война продлилась до мая сорок пятого года.

Немцев разбили, над их Рейхстагом в Берлине водрузили Красное Знамя. Потеряли при этом разрушенной всю западную часть страны и почти тридцать миллионов погибшими. При этом на фронте погибло меньше, чем было убито мирных жителей. У немцев была цель уничтожить как можно больше славян и всех евреев. Некоторые деревни и сёла они сожгли вместе с жителями. Сгоняли всех и старых и малы в какой-нибуть сарай и заживо всех сжигали. Потом страну долго поднимали из руин. Бывшие союзнички, американцы с англичанами, нас традиционно предали и началось противостояние уже с ними. До открытой войны, слава богу, не дошло, но легче от этого не стало. В пятьдесят седьмом году запустили в космос первый спутник Земли, а в шестьдесят первом первым космонавтом планеты стал наш русский человек. Не всё, конечно, было гладко, проблем и дурости хватало, но жили, в общем то, нормально. В восьмидесятых к власти пришёл то ли просто дурак, то ли откровенный предатель, который запустил развал страны. Потом его сменил другой, который страну окончательно разрушил. Опять вернулась разруха, гражданская война, а кое-где и голод. Со временем стали как-то приспосабливаться к жизни. Кто-то совсем хорошо приспособился, а кто-то до нищеты скатился, — я обернулся к сидящему со стеклянными глазами дядьке, — Но это всё было ТАМ. Здесь, я надеюсь, будет по другому. Во всяком случае я приложу к этому все силы и знания, которых тут, — я постучал пальцем по лбу, — очень много.

Дядька Андрей порывисто вздохнул и, качая из стороны в сторону опущенной головой, тихо произнёс, — Сколько же бед и страданий уготовано России-страдалице.

— Ещё не уготовано, Андрей Григорьевич. В моих силах многое изменить. Надо нам в Ленинград перебираться. Есть у меня задумки, как донести информацию до Сталина. Знаю я как ты к нему относишься, но именно во многом благодаря ему смогли выстоять в войне и страну возродить. Он и через сто лет будет у простых людей одним из самых почитаемых правителей России.

— Да-а, Петроград, — протяжно сказал казак, — будто в другой жизни всё было. Вспоминаешь и не верится, что это всё со мной случилось, — он вздохнул и продолжил, — Ты прав, Виктор, надо тебе отсюда уезжать. И Настёну с собой возьми. Не место ей здесь, да и растёт девка, скоро уж женихаться будет, да где же тут жениха путного найдёшь. А там и образование своё продолжит и ты ей жизнь поможешь устроить.

— А ты как же, дядька, разве не с нами?

— Да куда уж мне срываться то на старости лет? Да и привык я тут, прижился. А выйду на Зею, зажмурюсь, и будто бы на родном Дону побывал, — старый казак зажмурился, губы его растянулись в чуть заметной улыбке, а от его ауры вдруг нахлынула тёплая волна, в которой явственно виделись бескрайние донские степи и бесконечный простор до самого горизонта.

— Может всё же подумаешь, Андрей Григорьевич? Как ты тут один то будешь?

— Это почему это один? — казак хитро прищурился, — я вон Дарью позову. Вместях то оно завсегда легче, чем по одиночке.

— Так давно бы позвал уже или боишься что мы с ней не уживёмся? — хлопнув себя ладонью по коленке я поднялся и отправился в избу. На кухне что-то стряпала Настя.

— Всё слышала? — Настя замерла, втянув голову в плечи. То, что она стоит за открытым окном и, стараясь ничем не выдать своё присутствие, слушает мой рассказ, я заметил Силой сразу. Настя не оборачиваясь чуть заметно кивнула.

— Надеюсь ты понимаешь, что обо всем этом нельзя никому рассказывать, даже намёком?

Настя, по прежнему не оборачиваясь, несколько раз мелко кивнула. Потом набралась смелости, обернулась и спросила, — Витя, а страшно было обратно возващаться?

— Страшно.

— А больно?

— Очень, — я вспомнил ощущения от перехода и меня непроизвольно передёрнуло. Не хотел бы я ещё раз подобное испытать.

В этот же день произошло ещё одно событие. У меня открылась ещё одна способность. Я только прошёл свои обычные ежедневные двадцать четыре формы тайцзицюань, как пришёл китаец Шэн-ли. В руках у него был продолговатый свёрток, обвязанный красным шнурком. Подойдя, он низко поклонился, затем опустился на колени и, положив перед собой принесённый свёрток, склонился, так что лоб коснулся земли. Дядька Андрей в это время сидел на лавке у завалинки и выкраивал из кожи заготовки, чтобы пошить новые ичиги[8]. Отложив кожи он с любопытством стал наблюдать развернувшееся перед ним действо.

— Позволено ли будет мне, недостойному изгнанному монаху, показать воплощению Великого Дракона несколько упражнений из древнего искусства даошу, искусства владения мечом дао?

Во, как. Я уже не отмеченный Драконом, а само воплощение этого самого Дракона. Не знаю как сказанное китайцем звучало бы по-русски, но вот по-китайски это звучит довольно торжественно и возвышенно.

— Благодарю тебя, уважаемый Шэн-ли. Я готов насладиться великим древним искусством воинов Поднебесной, — сделал я лёгкий поклон, но чуть глубже, чем обычно. Видно было, что китаец это оценил. В свёртке, как и ожидалось, оказались два меча дао, прекрасной работы. Один из них Шэн-ли с глубоким поклоном на вытянутых руках протянул мне. Меч идеально ложился в руку.

8

Ичиги — вид лёгкой обуви, имеющей форму сапог, с мягким носком и внутренним жёстким задником. Были распространены у кавказских и среднеазиатских народов, а также у татар и терских и кубанских казаков