Страница 8 из 13
Когда по линии смирно, а это обыкновенно бывает во время полевых работ, пластуны обращают свои поиски в охоту за диким кабаном, козой, оленем и таким образом непрерывно держат себя в опытах своего трудового назначения. Охота за кабаном требует не меньшей осмотрительности. Дикий кабан кубанских плавней при нападении охотника очень страшен: глаза кабана, маленькие и выразительные, горят гневом, уши ходят ходуном, углы рта пенятся, длинная щетина на хребте встает дыбом, и весь вид животного поистине ужасен.
Два пластуна, отец и сын, залегли ночью на кабаньем следу в плавне. Только рассвело, послышалось им пыхтенье и хруст: огромный черный кабан ведет свою семью к водопою. Пластуны произвели легкий шорох, кабан насторожил уши и стал, как вкопанный. Отец предоставил себе честь первого выстрела, – выстрелил и поранил, но не повалил кабана – не угодил старина ни в лоб, ни под лопатку. Кабан сделал было яростный прыжок вперед, но, ощутив рану, тоже повернул назад и покатил вслед за своим стадом. Отец продул ружье и стал заряжать, ворча, – успел-де понаведаться дурной глаз, начинает моя литовка легчить… А сын со всех ног махнул за раненым зверем, по горячему следу. Видит он кровавую струйку и слышит звучный треск очерета впереди себя, да никак не уловит глазом утекающего зверя, – слишком густ был очерет. Вдруг что-то сзади толкнуло его в ноги и больно, будто косой, хватило по обеим икрам; повалился казак навзничь и очутился на спине кабана. Тряхнул кабан спиной, махнул клыком и располосовал пластуну черкеску с полушубком от пояса до затылка. Еще одно мгновение, один взмах клыка, и свирепое животное выпустило бы своей жертве все внутренности; но в это бедовое мгновение раздался выстрел, пуля угодила в кабанье рыло, и кабан с разинутой пастью растянулся на месте во всю свою трехаршинную длину. «Ащо, хлоче, будешь теперь знати, як гнатись да не оглядатись», – проговорил старый пластун, перевязывая сыну раны (обе икры бедняка были прохвачены до кости) и журя его за неосмотрительность.
Природа мой букварь, а сердце мой учитель, – говорит мудрец; пластун скажет: что плавня с дикими ее жильцами – его военная школа, а охота – учитель. И действительно, в этой школе он приобретает первый и твердый навык к трудам, опасностям и самоотвержению, и из этой выучки выходит он таким совершенным стрелком, что бьет без промаху впотьмах, не на глаз – на слух. Примеры подобного стрелецкого совершенства между пластунами многочисленны, иногда даже печальны. Приходит иногда в курень плачевная весть, что в темную ночь пластун ловко застрелил пластуна Илька на засаде, в глухой плавне, пустив пуля на хруст камыша.
Пластуны принимают к себе новых товарищей по собственному выбору. Прежде всего требуют они, чтобы новичок был стрелок, затем, что на засаде, в глуши, без надежды на помощь, один потерянный выстрел может повести дело на проигрыш; потом требуют, чтобы он был неутомимый ходок – качество, необходимое для продолжительных поисков, которым сопутствуют холод и голод, – и наконец имел бы он довольно хладнокровия и терпения про те случаи, когда надобность укажет, под носом превосходного неприятеля, пролежать в камышах, кустарнике, траве несколько часов, не изобличив своего присутствия ни одним неосторожным движением, затаив дыхание. Тот не годится «пластуновать», кто не умеет убрать за собою собственный след, задушить шум своих шагов в трескучем тростнике; кто не умеет поймать следы противника и в следах его прочитать направленный на линию удар. Перебравшись через Кубань, пластун исчезает. А когда по росистой траве или свежему снегу след неотвязно тянется за ним, он заплутывает его: прыгает на одной ноге и, повернувшись спиной к цели своего поиска, идет пятами назад, «задкует», хитрит, как старый заяц, и множеством известных ему способов отводит улику от своих переходов и притонов. Как оборотни сказок – что чудновидно меняют свой рост, в лесу вровень с лесом, в траве вровень с травой, – пластуны, своими мелкими партиями, перебираются с линии, между жилищами неприязненных горцев, к нашим полевым закубанским укреплениям и оттуда на линию. Таким образом пластун вечно в поисках по окрестным лесам и ущельям. Его услужливая бдительность предохраняет пастбища, рубки дров, сенокосы и огородные работы при укреплениях, а тем более и самые укрепления от нечаянных нападений.
Но и во всех других обстоятельствах боевой службы пластун верен своему назначению. В походе он освещает путь авангарду или, в цепи застрельщиков, изловчается и примащивается, как бы вернее «присветить» в хвастливо гарцующего наездника; или, наконец, бодрствует в отводном секретном карауле за сон знатного ночлега.
Г. Филиппов, посетивший в 1856 году Крым, много рассказывает о подвигах пластунов в последнюю Севастопольскую кампанию. Вот некоторые из них.
В прошедшем 1855 году, когда отряд союзных войск занял Фанагорию и укрепился в ней, пластуны, находясь по обыкновению на аванпостах перед этой крепостцой, беспрестанно тревожили гарнизон, держали его в напряженной бдительности, производили между ним тревоги и замешательства своими хитрыми выдумками.
Обыкновенно человек с двадцать пластунов подкрадется ночью к самой Фанагории, пробираясь версты за две или за три ползком на брюхе и локтях, по колючему бурьяну через неприятельскую передовую цепь, и залягут под самыми верками, иногда под самыми амбразурами, в камыше и бурьяне, где и пролежат, не шелохнувшись, целый день до следующей ночи. В середине ночи, как только все утихнет в крепостце и лагере, объедут по цепи разъезжие, часовые предадутся дремоте, пластуны вдруг, по условному свистку, выходят из своей засады и с ужасным криком и стуком бросаются в амбразуры. Испуганные часовые спросонья стреляют, куда попало, другие бегут в лагерь с криками: «Нападение! Штурм! Неприятель в крепости!» Бьют тревогу и весь лагерь подымается, и войска в несколько минут становятся под ружье. Тотчас открывают огонь из всех орудий и частый штуцерный огонь с бруствера. Начинается трескотня ужаснейшая: ядра, гранаты, конгревовы ракеты и тысячи картечь и штуцерных пуль взрывают только землю, подымая страшную пыль, и рвут немилосердно бурьян и камыш, не находя для себя иной жертвы, потому что пластуны, произведя всю эту суматоху, приколов или сбив с ног первых попавшихся часовых, ворвавшись в ближайший барак и схватив там прямо с постели оторопевшего офицера, успев даже иногда заклепать одно или два орудия, тотчас бросаются обратно из крепости и прячутся за ближайшим пригорком. При начале канонады они уже находятся в этом убежище вне всякой опасности и спокойно любуются оттуда произведенным эффектом. Между тем, гарнизон, не получая ответа на свою канонаду и не видя неприятеля, мало-помалу унимает ее, но отправить отряд на поиски не решается из опасения засады, потому что не имеет понятия ни о числе, ни о месте пребывания неприятеля, убежденный однако же в его близости. Пользуясь этим временем недоразумения гарнизона, пластуны успевают уйти далеко от крепости с несколькими пленными и какими-нибудь другими трофеями.
Раз как-то подобный подвиг пластунов был совершен особенно удальски и блистательно. Пластуны, возвратившись из крепости, приводят двоих пленных французских офицеров.
Атаман, расхваливая и лаская пластунов за их отважность, сказал им между прочим в шутку, что они все приводят к нему синие мундиры, а ему хотелось бы иметь и красных, разумея под этим англичан.
Человек пять пластунов отправились, по обыкновению, на поиски и пропадали, кажется, четверо суток. Они версты две или три проползли на брюхе между колючим бурьяном, беспрестанно останавливаясь и притаивая дыхание, когда проползали сквозь передовую цепь и когда приходил близко к ним кто-нибудь из неприятельского отряда. Днем они залегали в гуще бурьяна и лежали там, как убитые, до вечера; ночью опять продолжали путь. Таким образом, им уже на вторые сутки удалось пробраться в самый неприятельский лагерь, где они и притаились в густом и высоком бурьяне, решившись здесь выждать желаемую добычу. Можно себе представить, в каком виде они добрались туда: все платье изорвано в клочки, лицо и руки исцарапаны и изъедены комарами; притом, проведя двое суток почти вовсе без пищи и воды, довольствуясь во все это время только коркой хлеба, сбереженной в кармане. В своей засаде пластуны пробыли еще два дня. Много в это время проходило около них неприятельских солдат и офицеров, но они никого не трогали, потому что цель их была схватить людей именно в красных мундирах, а те все были в мундирах другого цвета, хотя, вероятно, многие из проходивших были англичане. Наконец, уже на вторые сутки под вечер подошли к самому тому месту, где лежали пластуны, двое англичан в красных мундирах, неосторожно прогуливавшиеся между бурьяном. Казаки, как дикие кошки, бросились на них из засады и в одно мгновение, не дав им времени взяться за оружие и даже закричать, сбили их с ног, заткнули рты затычками из смятой травы, связали по рукам и ногам и исколотили до того, что несчастные англичане совершенно лишились возможности подать голос. Можно себе представить, какая требовалась осторожность и каких усилий стоило казакам протащить пленников ползком, на трехверстное расстояние, вблизи неприятельского лагеря, при беспрерывной опасности от встречи с патрулями, аванпостами и проч.; малейший стон пленников мог всех их обнаружить и самих подвергнуть плену или смерти.