Хочу тебя испортить

Ее запах — чистый яд. Но я дышу им на полную катушку.

— Что бы ты обо мне ни думала, ничего подобного я не планировал, — тем же шепотом выдыхаю ей в волосы.

Больше сказать не получается. Не могу же я признать, что без какого-либо плана ее тогда забирал с собой. Да я перед самим собой не способен признать, что защищаю ее, и что хочу быть рядом. Допускаю эту мысль сейчас только для того, чтобы выдохнуть часть напряжения. Вместо этого шарахает меня эта информация по голове, как какой-то смертельный диагноз.

Что дальше?

Что, мать вашу, дальше?

Когда увидел Варю всю в земле, внутри что-то сломалось и рухнуло гремящими обломками вниз. Я даже не сразу отделил желание уничтожить Довлатову. Первой реакцией стал порыв растолкать ебанутых идиоток и сгрести сломанного Центуриона руками. Прижать к груди и исцелить. Она сразу же отключилась, потому и не видела, как меня размазало. Я же свою шкуру готов был содрать, укутать Любомирову в нее и застегнуть.

Только после того, как отнес Варю в общагу, бросился искать Довлатову. Поймал по дороге на парковку. Смекнула, очевидно, что смертельный приговор себе подписала, и бросилась бежать. Если бы не Чара, ей-Богу, растер бы гребаную суку по мокрому асфальту.

— Киря… Ой… Я же… Она… Мы же против нее…

— Мы? — яростно выдыхаю я. — Разве я тебе не говорил, что мы не вместе? Не предупреждал, чтобы ты не лезла?

— Предупреждал… Просто…

Инстинктивно шагаю к ней, Чара ловит и тем самым возвращает ясность в сознание. Смотрю на него, чтобы дать понять, что помню — никого убивать нельзя. Заодно какой-то баланс ловлю, прежде чем вернуть взгляд на ту, чей вид сейчас вызывает все те эмоции, которые я пытаюсь демонстрировать рядом с Любомировой.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍- Еще раз сунешься к ней, я тебе руки в другую сторону выверну. И своим ебанутым подружкам это передай. Всем, кого встретишь сегодня и завтра. Вещай, как радио, блядь, — выдыхаю со всей злостью, что таится внутри. Игнорирую изумление и страх в глазах Маринки. Похрен, что она думает, лишь бы доперла, что Любомирова неприкосновенна. — Теперь тебе, мать твою, понятно?

— Понятно…

— Тогда уноси ноги, пока я не передумал.

Дверь в комнату открывается, и я позволяю Варе себя оттолкнуть. Мне тоже сразу легче, и вместе с тем внутри новая резня разворачивается.

— Все нормально? — вклинивается между нами одна из ее подруг, имена которых я не запомнил.

— Да, нормально, — отзывается Любомирова, не отрывая от меня взгляда. — Кирилл уже уходит.

— Уходим, — поправляю ее. — Домой поехали.

— Нет, с тобой не поеду. Артему позвоню.

Артему… Раньше спокойно делили девчонок. Ту же Довлатову. Было похрен, когда он ее трахал. Сейчас же… Стоит представить Чару рядом с Варей, покромсанное нутро какой-то крючок подцепляет и тащит все это кровавое месиво наружу.

Но уговаривать я ее не буду.

Давлю все кровавые сгустки гордостью. Окидываю Любомирову свирепым взглядом и молча выхожу из комнаты, шарахнув напоследок дверью.

Чувствую себя как неуправляемый двенадцатилетний пацан, которому хочется разрушить все на своем пути. Не знаю, куда выдохнуть все эти эмоции. Не понимаю, за что зацепиться, чтобы не вылететь дальше своей орбиты.

Я просто хочу, чтобы все это ушло так же резко, как и пришло. Если бы это помогло, я бы мог пообещать никогда ее не трогать. Но осознаю ведь, что ничего не изменится. Все те короткие периоды, что мне удается игнорировать Любомирову, не приносят результата. Стоит ей только войти в поле моего восприятия, и все летит в ебучие чигиря.

Какие-то странные эмоции бьют меня изнутри, подрывая башню. Я будто кайф ловлю, но эйфория эта гораздо-гораздо мощнее, чем та, которую можно считать проходящей. Сходу по всем пунктам передоз рубит.

«Она с Чарой…» — напоминаю себе.

В который раз пытаюсь примириться.

Ни хрена не получается.

27

Ты же не ждешь, что я позволю тебе сейчас командовать?

Он сказал всем, что между нами ничего не было. Сообщил, что я с Чарушиным, и потому меня трогать нельзя.

Когда Лена с Катей мне это передали, я долго поверить не могла. Почему Кирилл этим озадачился? Разве ему не все равно, что за проблемы у меня? Разве не плевать ему, что обо мне думают, и что я из-за этого плачу? Разве ему в принципе есть к кому-то какое-то сострадание?

Ничего не понимаю.

В своих же чувствах и вовсе боюсь копаться. Похоже, наш с Артемом план сработал. Только я почему-то не ощущаю радости. Вместо этого одолевает какая-то тоска.

По моим наблюдениям, с Довлатовой Кирилл разорвал отношения. Больше они друг к другу не подходят. Не знаю, что он ей сказал, но эта долбанутая Марина от него буквально шарахается. А когда Кир не видит, смотрит на него с ненавистью. Как бы я ни обижалась, меня гложет вина. По всему очевидно, что расстались они из-за меня. Когда я завожу об этом разговор с Катей и Леной, те хохочут, будто я что-то смешное сказала.

— Да не были они никогда парой! Ну, ты что?! Бойко, и отношения? Камон, Любомирова! У таких постоянной девушки не бывает. Трахал он ее, как и Чара… Ой, прости, — спохватившись, Лена прижимает к губам ладонь. — Не надо было про Артема говорить. Тебе неприятно, да?

— Не знаю… — честно отвечаю я.

— Ну, вернемся к Бойко, — подключается Катя. — У Фильфиневича дома была вечеринка по случаю окончания учебного года, и Довлатова там сделала Бойко минет. Об этом все знают. Кажется, после этого он ее начал таскать регулярно.

— А зачем она это сделала?

Девчонки реагируют на мое изумление дружным хохотом. Мне же действительно становится неприятно и даже мерзко.

— В смысле, зачем ему? Или зачем вообще так делают? — посмеиваются старшие подруги.

— Вообще, — выдыхаю, горя от смущения.

Правда, не понимаю. Любопытно знать, чем можно мотивировать подобное.

— Ну, людям это нравится. Не только парням, я имею в виду… — улыбается, но тоже розовеет Лена. — Девушкам тоже.

— Ясно, — шепчу я, хотя подобное не укладывается у меня в голове.

— Неужели вы с Чарушиным… Ну… Ты хоть член его видела? — выпаливает чрезвычайно громко Катя.

— Конечно, нет!

И, как назло, в этот момент в игровой зал заходит Бойко, а за ним и остальные участники турнира. Я чуть сознание не теряю. Забывая дышать, мой организм все силы направляет на то, что бы качать кровь и прогревать ею мою кожу. Совершенно точно, я вся с головы до ног красная. Еще и сердце оглушает так, что восприятие внешней картинки подтормаживает.

Не знаю, куда глаза деть! А тут еще Чарушин вдруг подходит совсем близко, кладет ладонь мне на поясницу, чтобы подтолкнуть к себе, и целует в висок. Поймав мой растерянный взгляд, улыбается и тихо шепчет:

— Так надо.

— М-м-м… — то ли соглашаюсь, то ли протестую я.

Глаза будто сами собой действуют, направляясь в определенную сторону и вынуждая меня столкнуться взглядом с Бойко. Ужас, как он на нас смотрит! Застываю, потому что помещение вокруг меня приходит в движение. Сначала вращается и кружится, а потом и пол из-под ног ускользает. Куда-то проваливаюсь, совсем как тогда, когда мы с Кириллом трогали друг друга на кровати. Сердце безумно расходится, натягивая вены и распирая их стремительным потоком огненной жидкости, которую и кровью сейчас не назовешь. Разве она способна так бурлить?

А он все смотрит и смотрит. Зачем же он так смотрит, будто я что-то плохое делаю… Будто ему боль причиняю… Не понимаю…

Под ребрами вдруг что-то скручивается и ноет, а внизу живота какой-то клубок наматывается. Кожу прихватывает ознобом, словно морозом. Содрогаюсь и почему-то вспоминаю, как лежала в операционной и долго смотрела в глазницы шестилампового хирургического светильника.