Суглоб

Продин.

Так я и думал.

Да, разумеется, и проводница, и Веретено – лакомые, я бы даже сказал, сказочные персонажи, но Продин – это… это – такой… такое!..

Отец отца не встретил своего внука.

Мертвенно белесый поутру вокзал оживляли только собачки.

Теперь я называю их мои собачки.

Это – не метафора. Собачки поджидали именно меня.

Отряхнув с себя пыль, я, обращаясь вовсе не к ним, и вообще ни к кому, спросил, – А что, есть у вас здесь проститутки?

Проститутки? Какие проститутки? Почему проститутки? Зачем проститутки? Откуда?

Ума не приложу.

Надо же такому случиться?…

А, между тем, в то мгновение, когда моя правая нога коснулась благословенной земли Суглоба, мысли мои бродили совсем в иных угодьях.

Сейчас расскажу.

По обыкновению поворотные моменты моей жизни сопровождают ложные воспоминания о Хемингуэе. Воспоминания с привкусом героизма. Лучшее средство от трусости и волнения.

В то мгновение, когда моя правая нога коснулась благословенной земли Суглоба, я представлял себе как рябой с похмелья громовержец достает из сырой охотничьей сумки бутылку рома с пошлой оранжевой этикеткой, пунцовое мясо, и, провалившись в тень секвойи, с шипением растворяется в ней.

Здесь он уснет.

Нет, не навсегда.

До величественной смерти ему остается еще двенадцать лет, семь месяцев и одиннадцать дней.

Наперед я планировал заглянуть в его кишащий мраморными от крови быками и черноглазыми ротозеями сон, что-то еще…

И вдруг, на тебе, – А что, есть у вас здесь проститутки?

Зачем, почему?…

Да как же? яснее ясного, легкодоступные женщины явились прямехонько из железнодорожных бесед. Но ведь я отдавал себе отчет, сколь остра и коварна эта мелодия. Я всегда… всю жизнь… и вчера… и, будучи еще мальчишкой, подсматривал за собой и, рот на замок, Боже упаси, ни при каких обстоятельствах не пускал в себя этот волнующий, самый ядовитый из всех ядов мальчишеский яд. И, уверяю вас, мне казалось, да нет, я был убежден в том, что зело преуспел в своих стараниях. Я даже чувствовал озноб неловкости за своих собеседников, то и дело преображавших эфир приторно запретными темами за их беспомощность перед инстинктом.

И вообще это не мое, и мне этого не нужно, и я не женат, и не буду женат, и девственен, и это меня нисколько не тяготит, нисколько не тяготит, и все такое прочее, и вдруг, на тебе, – А что, есть у вас здесь проститутки?

Получается, язык мой не просто враг мой, язык мой мне не принадлежит. Вот что получается.

Надо же такому случиться?

С этим – всё.

Это неинтересно и будет беспощадно вымарано.

А вот дальше – интересно.

Дальше – действительно интересно. И кувырок, и пища для размышлений философам и биологам.

Дальше – шок и воздушный поцелуй.

Если стоите – сядьте.

Или, как принято с опаской и намеком говорить в триумфально покрывшем всех и все воровском Вавилоне – присаживайтесь.

Хотите, верьте, хотите – нет, мои собачки потупили взоры

Это не мое воспаленное воображение – факт. Факт, потрясший меня до глубины души.

Стыдно.

Честное слово – стыдно.

Что делать?

Незамедлительно просить у них прощения?

А не покажется это странным?

Кому? Собачкам? На вокзале больше никого нет.

Кстати.

Тема, заслуживающая отдельного разговора.

Существуют ли в природе пустоты?

Что происходит в коридоре или соседней комнате или кухне в тот момент, когда я, убежден в собственном одиночестве, свернулся под бесконечно желтым одеялом с головой, пытаясь задремать, точнее, отстать от роя крохотных колючих событий, имитирующих судьбу?

Что происходит между случайно брошенным предсказанием и его всегда неожиданным воплощением?

Чьи молоточки стучат по наковаленкам?

Чьи пальчики запутывают волосы?

Чьи губы сдувают пенку с молока?

Кто целится косточкой в нёбо?

Кем и каким образом исполняется наша нечаянная воля?

Кто руководит проделками нашей памяти и связанными с этим как бы случайными встречами?

Без особенного с нашей стороны сопротивления, приученные к закономерностям, мотивам и вере на слово, мы слепнем сызмальства, чем, вне всяких сомнений существенно облегчаем жизнь обитателям параллельного мира.

Каково им там, героям и труженикам пустоты?

Не тесно ли?

Мне представляется, что совсем не тесно.

Или вот – еще мысль. Посетила меня следом.

Несколько неожиданная мысль.

Возьмем любой день.

Нет, не любой, скучный именно день. Один из тех дней, что лучше бы его и не было, так жаль растраченного времени.

Навсегда ли он останется таковым?

А не будет ли этот день потом, по прошествии жизни, казаться нам замечательным? очень даже замечательным, полным грудного счастья днем? Таким же запашистым и светящимся, как прежде ненавистная поездка в лес с инородными однокашниками, мокрыми ногами и разбитым носом?

С другой стороны, не грех ли жаловаться на некоторые знания, предметы и явления сокрытые от нас навсегда?

Да разве я, да все мы готовы лицезреть какого-нибудь удильщика с исцарапанной кошкой физиономией или, напротив, гигантскую болотную выпь, затаившуюся в углу между шкафом и стеной?!

Да, не след расставаться нам с верблюжьим своим одеялом из детства. А потому ни при каких обстоятельствах не следует забывать о близости искушений и безумия.

Когда бы это было так просто исполнить.

В общем, я сробел

Признаюсь, сробел.

Не спросил прощения у своих собачек.

Спешно сменил тему, как говорится, перешел к делу как будто… при этом краска на лице… ужас, одним словом, – И где мне искать Якова Благово?

Представляете себе сценку? Этакий увалень выбрасывается из поезда, глаза безумные, одышка, и, одним выстрелом, можно сказать дуплетом, – А что, есть у вас здесь проститутки? и здесь же, – Где мне искать Якова Благово?

Эх!

Дальше – интересно.

Вот дальше – интересно, честное слово.

Дальше – озноб и помешательство, и букет фиалок.

Мои собачки проявили несказанное понимание и благородство. Уж не знаю, оценив ли мое смущение, заслышав ли знакомое имя, они, как мне показалось, нет, я уверен в том, тотчас простили меня, оживились и вскочили с очевидной готовностью проводить до самого дома.

И проводили до самого дома.

Разноцветные мои собачки.

Да.

Что можно сказать в заключении?

На меня обрушилась дружба.

И я понял, что это навсегда.

Да.

Собачки навсегда.

Да.

Жираф появится позже.

А, может быть, и не стоило говорить о жирафе, теперь его появление не будет столь эффектным. Но, в конце концов, здесь не цирк, и всякий раз преподносить сюрпризы не входит в мои задачи.

Наверное, смерть Хэма представляла собой жуткое зрелище. Уж чем-чем, а малокровием он точно не страдал…

Постоянное общение с быками, их размалеванными палачами и прочее…

Разумеется, разумеется, я собой недоволен, по отношению к себе полон серьезных сомнений, даже иронии, но…