Молчание

Николаев, шатаясь, будто один выжрал пол-литра водки, поднимался по ступенькам с третьего на четвертый этаж. Его мозжечок давал сбои — ноги цеплялись одна за другую. За ним, ковыряясь мизинцем в носу, плелся Магамединов.

— Погодин, отзовись, ты где? — закричал Павел Петрович, чувствуя, что может потерять сознание, или еще чего хуже — умереть от остановки сердца прямо тут, на лестнице.

Сразу откуда-то снизу раздался ответный крик.

— Я тут!

Николаев остановился и сел на одну из ступенек. Магамединов прошел мимо него и стал подниматься выше. Николаев обернулся и проводил его расстроенным взглядом.

Павел Петрович вытер ладонью испарину, выступившую на лбу. Голова от боли разрывалась на части, перед глазами стоял туман. Он никак не мог понять, что с ним происходит.

— Я уже здесь, Павел Петрович, — сообщил Погодин. — Искали меня?

Николаев указал Погодину, чтоб тот садился рядом. Погодин послушно сел рядом с ним.

— Расскажи мне, Погодин, где и что творится, — попросил Николаев. — А то я вообще уже ничего не понимаю.

— Моя Аллочка умерла, — первым делом выпалил несчастный завхоз.

— Повезло же ей, — буркнул Павел Петрович.

— К черту такое везение! — возмутился Петр Алексеевич.

— Прими мои соболезнования. И давай рассказывай, что знаешь интересного.

— Что я могу вам рассказать? Все, кто может еще ходить, уходят выше на несколько этажей. Первый этаж пустой: ни людей, ни трупов. На втором этаже… кстати, он уже открыт… среди разлагающихся трупов есть и живые, но это ненадолго. На третьем этаже остались только зараженные и их родственники.

Погодин развел руками.

— Ну, вот и все, что я могу вам рассказать.

— Ясно. Круглова нигде не попадалась тебе на глаза?

— Обижаете, Павел Петрович, если б я ее увидел, так давно бы вам об этом уже сообщил.

Николаев не выдержал и схватился за голову.

— О боже, как у меня раскалывается голова, — пожаловался он.

Погодин бросил в его сторону сочувственный взгляд.

— Бывает… Я вам вот еще что хотел сказать. Все, что сейчас происходит в больнице в реальности, является не только моей фантазией. Но и чьей-то еще. Я это чувствую. Как автор, на подсознательном уровне. Кто-то еще тут старается и из кожи вон лезет, лишь бы что-нибудь эдакое придумать. Этот кто-то, как мне кажется, взял мою фантазию за основу и теперь пытается довести ее до совершенства.

Николаев взглядом мученика посмотрел на Погодина.

— Какое совершенство — твою мать! Ты бредишь, Погодин?

— Не спешите, — настойчиво сказал Погодин, — давайте, по полочкам разложим все, что происходит. И определим, что к моей фантазии относится, а что нет.

— Я не пойму — зачем? — удивился Павел Петрович.

— Без глубокого анализа происходящего нам не докопаться до истины, — объяснил завхоз. — Поверьте мне, без этого нам никак не обойтись.

Николаев поднялся со ступенек и почесал бороду.

— Ну, хорошо. Пошли в ординаторскую на четвертом этаже, устроим там военный штаб.

Круглова вырвалась из цепкой хватки глубокого сна. Она с шумом вдохнула в себя воздух и открыла глаза. Ее окружала абсолютная темнота.

Елена Степановна почувствовала, что лежит на какой-то колючей шерстяной одежде. Она попыталась повернуться и сразу же поняла, что лежит не на полу. Ей повезло, еще одно неверное движение, и она могла бы свалиться куда — то вниз. Где она находится? На чем лежит? Что за бред такой? Как она, вообще, здесь оказалась?

Круглова потянулась к карману джинсов и вытянула из него зажигалку. Раздался щелчок, и появилось маленькое пламя. Елена Степановна осветила место, в котором находилась. Она лежала в каком-то помещении на двух толстых, параллельно расположенных трубах, в куче старого рванья.

Круглова осторожно приподнялась, села и свесила ноги с труб. Она посветила вниз и прикинула, на какой высоте находится. Бетонный пол размещался на расстоянии полуметра от ее ног. На полу лежал… человек…или какой-то зверь. У него имелись руки, ноги и голова. Только сам он казался каким-то очень уж мерзким, у него было отвратительное дьявольское лицо.

Пламя обожгло пальцы Елены Степановны и погасло. Раздались нервные щелчки зажигалки, и Круглова вновь посветила вниз. «Зверь» спал тревожным сном в куче тряпья и стонал во сне. Она обратила внимание, что он невысокого роста, хилый, с тонкими руками и ногами, с большой головой, по которой, пузырясь, растекалась желтая слизь. Кожа у «Зверя» была не то серая, не то синяя.

Круглова осторожно поднялась и сделала несколько шагов по трубам, освещая при этом себе дорогу. Трубы, как назло, заскрипели, и за ее спиной раздался сиплый голос «Зверя»:

— Эй!.. Ты куда?!

Зажигалка Кругловой вновь погасла.

— Вот же блин! — матюгнулась Елена Степановна.

Круглова защелкала зажигалкой, ее руки непослушно тряслись.

Из зажигалки выскочил оранжевый огонек. Круглова посветила в сторону пола. В куче тряпья, где лежал «Зверь», сидел красивый мужчина лет тридцати пяти, в сером костюме и очках.

— Что ты за тварь такая?! — закричала Круглова. — И можешь не выдавать себя за человека, я видела твое истинное обличье!

Магамединов, в отличие от Николаева, не жаловался на головные боли и плохое самочувствие. У него было отличное настроение, и к тому же появилась масса новых интересных дел. Держа за руку часть сильно разложившегося трупа (ноги у трупа отсутствовали), он вышел из хирургического отделения на лестничную площадку и, насвистывая какую-то мелодию, стал подниматься вверх по лестнице.

Очутившись в ожоговом отделении, Максим Викторович, не отпуская своего «друга», двинулся по коридору. Ползучие твари, кишащие в трупе, встревожено зашевелились и неприятно зашумели. Две женщины с ужасом наблюдали за действиями Магамединова.

Максим Викторович подошел к третьей палате, открыл дверь и, волоча за собой труп, зашел в палату.

— Здравствуйте, девчата! — закричал он. — Посмотрите, кого я к вам привел!

Николаев и Погодин разместились в ординаторской ожогового отделения. Они уселись за круглым столом в мягкие кожаные кресла. Павел Петрович трясущимися руками выдавил из блистера анальгина две таблетки, проглотил их и запил водой из граненого стакана.

Погодин с сочувствием посмотрел на Николаева.

— Что, мигрень не утихомирилась? — спросил он.

Николаев покривился и поставил стакан с водой на стол.

— Я сейчас повешусь от этой жуткой боли. Давай, Погодин, продолжай. Что ты там говорил насчет глубокого анализа?

Петр Алексеевич улыбнулся и стал делиться своими мыслями:

— В какой-то момент я понял, что все, что происходит в больнице, очень похоже на сюжеты моих произведений. Потом я заметил, что из всех моих фантазий наиболее полно реализован роман «Молчание».

— Я как-то вам с Магамединовым говорил, что твоя фантазия — это всего лишь визуальная ширма, — перебил его Николаев. — Мы все тут с ума сходим: вот, смотри, фантазия Погодина ожила, а в это время за ширмой творятся какие-то очень опасные дела…

— Хорошо, — вздохнул Погодин. — Давайте подумаем в этом направлении. Какие полезные выводы отсюда следуют?

— Выводы делать еще рано. А вот предположить можно следующее: раз создана ширма для того, чтобы нас от чего-то отвлечь, значит, условный наш противник напрямую это что-то делать боится. То есть, он скрывает свои слабые стороны, которые, как, я думаю, заключаются в том, что они — наши противники — либо физически слабы, либо их здесь находится очень мало.

Погодин кивнул и медленно произнес:

— Да, здесь есть о чем задуматься.

— Ну а ты что мне хотел рассказать? — спросил Николаев, и сам почему-то подумал об Анне.

Неужели она больше ничего не предпримет в его адрес и в адрес Магамединова? Ведь они на нее серьезно наехали, дали ей понять, что знают, что она не человек, а нечто иное.