Молчание

Кожало остановил запись и помотал головой.

— Вот же урод! Он играет с твоей психикой.

Груша отошел от зеркала, выражение его лица было серьезным. Парня основательно трясло. Он тер руки, пытаясь таким образом побороть, охвативший его озноб.

— Страшно очень. Не знаешь уже, кому и верить. Я тут много о чем подумал…

Кожало кинул удивленный взгляд на Грушу.

— Потише на поворотах, Виталий! Ты сам, между прочим, пришел ко мне за помощью, припоминаешь? А этот Федор Иванович специально тебе голову морочит, неужели не понятно?

В ответ Груша тяжело вздохнул.

— А кто его знает, — сказал он. — Жуть какая кругом. Уже и сам не пойму, что происходит.

Дмитрий Антонович внезапно ударил кулаком по столу и заорал:

— А ну соберись! Ты что, поверил этому дремучему старикану?! Не забывай, Виталий, кто твой друг, а кто — враг!

— Не давите на меня! — из глаз Груши брызнули слезы.

— Ладно, Виталий. Извини меня.

Кожало — весь взъерошенный — встал со стула и положил руку на плечо Груши.

— Обидно будет, если мы сдадимся при первых же сомнениях, посеянных в наши души. Давай доведем наш план до конца. Я тебя очень прошу. Второго шанса у нас может уже не быть.

Груша отстранился от Кожало, и хмуро сказал:

— Тоже мне план. Ничего пока и не вышло, а дальше и вообще…

— Не спеши с выводами, — возразил Кожало. — Ни одному рассказчику не понравится, когда ему мешают и воду мутят. Давай разок помешаем ему творить то, что он задумал, и посмотрим на его реакцию — что он учудит в ответ.

Андрей, Олег Олегович и Александр Евгеньевич — заядлые картежники и больные одиннадцатой палаты урологического отделения, — встали возле окна и уставились на стекло, разрисованное морозом. А хилый юноша Егор, обыгравший их в карты и поставивший свои условия, расположился на стуле спиной к ним.

Егор волновался, будто боялся чего-то и не отрывал взгляда от двери.

— Ледяная пленка будто ожила и вновь стала разрастаться, — заговорил юноша. — Она медленно потянулась в сторону здания больницы, расползлась по всему крыльцу и достигла входных дверей…

Александр Евгеньевич громко чихнул.

— Будь здоров! — произнес Андрей с серьезным выражением лица.

Егор вздрогнул и осторожно посмотрел на мужчин, стоящих возле окна. В палате повисла угнетающая тишина.

— Эй! — шепнул хилый юноша.

Никто не отреагировал на его шепот. Егор встал, подошел к Александру Евгеньевичу и хлопнул его по спине. Александр Евгеньевич повернулся лицом к Егору. Глаза его были залиты кровью, изо рта текла желтая слюна с пеной.

— Черт! — выдохнул Егор. — Неужели я делаю что-то не так?!

Николаич, наблюдая за Игоревичем, не сразу ощутил, как в его тело пробрался холод. Просто в какой-то момент он понял, что замерз и может подхватить воспаление легких. Во двор начальник мастерской вышел в рабочей одежде и старой телогрейке. Игоревич — того хуже, в тонких шерстяных брюках и в ветровке. Но ему было тепло, даже жарко! Он закапывал одну из двух вырытых ям, в которую вместилось все, что осталось от восьми человек после нападения на них «ногогрызов».

Игоревич был на три года старше Николаича. В сравнении с полноватым от хорошей жизни начальником мастерской он выглядел тощим, словно питался через день. Смуглое лицо Игоревича портила седая щетина.

Николаич взглянул на мертвого мужчину, лежавшего в сторонке. Это был несчастный Артемович, в глазах которого застыли ужас и удивление.

Николаич указал на него пальцем.

— Я так понимаю, ты его собираешься хоронить отдельно?

— Угу, — мрачно ответил Игоревич и бросил несколько лопат земли в яму.

Николаич протянул руку к лопате.

— Давай подменю, — предложил он.

— Не надо, я сам! — отказался от предложения Игоревич.

За спинами Николаича и Игоревича зашевелилась ледяная пленка. Она засверкала ярко — голубым светом, затем зашуршала и стала медленно разрастаться. Игоревич бросил еще пару лопат земли, поднял голову и прислушался. Его насторожил странный звук. Он покрутил головой, но ничего необычного не заметил.

— Шли бы вы в помещение, Николаич, — сказал Игоревич. — Жутко холодно на улице стало, а вы раздеты. Заболеете еще.

— Ты тоже не больно тепло одет.

— Не обращайте на меня внимания, я к холоду привыкший.

Николаич недоверчиво хмыкнул, потом твердо сказал:

— Нет уж. Давай-ка доделаем, что начали.

Груша вошел в свою палату с какой-то непонятной пустотой в сердце. Видимо, его настолько измучил страх, что он просто устал бояться. Впервые он почувствовал тупое одиночество и безысходность. Ему захотелось просто лечь, заснуть и проснуться дома, услышав голоса родителей.

Как надоело все то, что видели глаза. Душили серые стены, давил яркий свет, бесили чужие люди, которым он был безразличен. Если б можно было сейчас взять и закричать, он бы закричал. Но Виталик не мог себе позволить даже такого удовольствия, поскольку получил серьезное задание и понимал, что должен его выполнить.

Груша обвел палату взглядом. Федор Иванович и Василий сидели на кроватях и читали газеты. Пузырь лежал, уставившись в одну точку на потолке. Виталик долго смотрел на Пузыря. Ему даже показалось, что Даньке плохо, но спрашивать его об этом он не стал.

Груша лег на кровать, взял в руки книгу и повернулся спиной к Федору Ивановичу. Виталик открыл книгу, там, где у него была закладка, и сделал вид, что читает. Ему совершенно не хотелось читать, ни одно слово не лезло в его сознание. Мозг словно отказывался принимать информацию.

Федор Иванович кинул газету на тумбочку.

— Знаете, что, молодые люди? Пришло время сказать вам правду, — неожиданно произнес он.

Груша перевернул страницу, показывая, что его это совершенно не интересует. Зато Василий сразу же оторвался от сканвордов и спросил:

— Вы про что, Федор Иванович?

Старик ответил:

— О том, что давным-давно мне пришлось своими глазами видеть, как это странное блестящее облачко прикасалось к людям и превращало их в мерцающие частички пыли.

Груша тихонько достал из кармана джинсов мобильный телефон и включил диктофон. А Федор Иванович подошел к Пузырю и положил руку на его плечо.

— Так вот, оно тогда уничтожило всех людей, находящихся в коридорах подземного этажа больницы, и стало подниматься на первый этаж.

Груша уставился на старика. Тот провел рукой по голове Пузыря. Из глаз Даньки потекли слезы. Виталик дрожащими руками вытянул из другого кармана джинсов МР3 — плеер и вставил наушники в уши. При этом он неотрывно следил за действиями Федора Ивановича.

Тот поймал его взгляд и ласково улыбнулся.

— В вестибюле первого этажа, — заговорил громче он, — облачко разделилось на два одинаковых. Они полетели в разные стороны, одно — в левое крыло, другое — в правое.

Рассказчик шагнул к кровати Груши. Виталик зачем-то закрыл глаза и сжал кулаки. Федор Иванович наклонился над его ухом со вставленным наушником и зашептал:

— Нет преграды для тех, кто хочет что-то сказать…

Груша мгновенно открыл глаза и, — будто что-то лопнуло в его груди, — заорал диким голосом:

— А-а! Сука!!! Я не хочу тебя слушать!! Заткнись, козел!

Федор Иванович поменялся в лице, отшатнулся, одновременно издав непонятное гортанное: «Ух». Потом схватился за голову и с грохотом упал на пол, зацепив рукой стул.

— Ух-ух, — невнятно бормотал он.

Часть головы Федора Ивановича — совсем малая — изменилась: исчезли волосы, стала видна кожа серовато-синего цвета.

Груша вскочил с кровати, как воин, почуявший свое преимущество. В эту же секунду с кровати поднялся Василий и сделал шаг в его сторону. Виталик кинул взгляд на Василия и склонился над Федором Ивановичем. Он хотел сказать что-то очень гадкое старику, но Василий сделал еще один шаг вперед. Груша выпрямился и уставился на Василия.

— Эй, ты чего задумал?! — крикнул он.