Исповедь миллениала

Фатима Шарапова

Исповедь миллениала

Образование

Когда я решала, в какой очередности расставить темы, на первое место порывалась поставить размышления о свободе. Она у каждого своя, и чтобы понять через какую призму смотрит на свободу человек нужно познакомиться со средой, в которой она формировалась.

Мне двадцать пять лет. Круги детсада, школы, колледжа давно позади. Учителем номер один была улица. Уроки «хватай, беги пока не поймали», «слабых бьют», «уважают тех, у кого деньги» пришлось освоить прежде, чем мать решила отдать в старшую группу детсада рядом с домом. Русскоговорящих там было от силы пять человек. Я единственной беленькой девочкой с именем не соответствующим внешности. Это отличие сыграло со мной злую шутку.

Любимым наказанием воспитательниц и нянек было ставить раздетого мальчика в угол и позорить его перед всеми одногруппниками. Кажется, так проявлялась их ненависть к мужьям-деспотам, которые издевались над ними дома. Неудивительно, что однажды я оказалась запертой в туалете с двумя мальчиками, которые разделись и пытались раздеть меня. Благо за дверями прозвучал голос воспитательницы, оповещающий о ее приходе, и меня выпустили.

После детского сада пришло время готовиться к школе. Это был отдельный ад. Я до сих пор не могу выучить английский язык: слишком много боли пришлось испытать в процессе его изучения с матерью.

Первые три класса я училась в гимназии с обеспеченными детьми стюартов и авиаторов. Отсутствие защитников, старая одежда, оставшаяся от матери, мягкий характер – и вот ты предмет злых насмешек. Через два года от старости умерла первая учительница. Через год гимназию закрыли из-за прохудившегося здания, в котором некогда располагался военный госпиталь, затем школа для мальчиков, в которой учился мой дед, а потом она стала доступной для всех.

Единственное приятное воспоминание с тех времен, это утреннее любование природой. Во внутреннем дворе школы вырыли трубы, и большая глубокая яма наполнилась водой. Туда старшеклассники с навеса над вторым выходом сталкивали старшеклассниц.

Не доходя до окон, ведущих к навесу, на втором этаже располагалась большая светлая площадка. На стенах у окон висели палехские миниатюры. Кажется, это были сценки из русских народных сказок. Мне нравилось обходить эту маленькую галерею, а затем смотреть на отражение пожелтевших деревьев в темной воде.

В четвертом классе я все еще была игрушкой для битья дома, на улице и объектом издевательств в новой школе. Не самое лучшее учебное заведение. Зато состав педагогов соответствовал националистским убеждениям моей матери: там не работали азиаты. В копилке достижений на то время числился красивый почерк и много прочитанных книг, будто бы сто. На деле их количество еле достигало десяти. Все равно это было больше, чем прочли одноклассники.

В тот год умерла бабушка – мой главный родитель и защитница. Мне пришлось учиться защищать себя самостоятельно.

В пятом классе я приняла решение озвереть и бить обидчиков кулаками, как избивал мать отец. Это принесло мне славу силача на оставшиеся шесть лет. Сказывалось время, проведенное на турниках и «радугах» на улице, и последующие два года я действительно была сильнее мальчиков. Меня почти перестали задевать.

Нас тогда разделили на два класса – престижный и не престижный. Я попала во вторую категорию. К нам пришло несколько новых ребят, и у меня появилась подруга. Я даже сама стала издеваться над одноклассницей. Помню, мать девочки пожаловалась на меня администрации. Меня вызывают к директору, отчитывают за это. Потом директриса заглядывает к нам на урок и с удивлением вопрошает, как человек, посещающий библиотеку, может обижать одноклассницу. Однажды у меня проснулась совесть, и я извинилась перед ней, но на следующий день продолжила доводить с прежним рвением.

Мне в какой-то мере повезло. В бестолковой школе оказался один толковый учитель, точнее учительница. Она не заставляла нас сидеть смирно и строчить конспекты, а действительно готовила материал и рассказывала много интересного. Ее уроки смогли заинтересовать меня и укрепили любовь к русскому языку и литературе, привитую бабушкой.

Я с благодарностью вспоминаю еще одну учительницу. Она проработала всего неделю, но это была единственная математичка, которая спросила, чего я не понимаю, и попросила подойти после уроков, чтобы объяснить.

В шестом классе мать, благодаря отцу, угодила в психлечебницу. Травля на улице вышла на новый уровень, зато перестали избивать дома. Через много лет один из тех, кто избивал и оскорблял меня тогда, остановится на машине возле меня, выгуливающей свою депрессию в одиночестве, и спросит:

– А чего ты одна гуляешь? Друзей что ли нет?

В период травли я в основном сидела дома. Это вошло в привычку. Девочки, с которыми одобряла общение моя мать, смотрели на меня сверху вниз, оскорбляли за спиной, но продолжали делать вид будто мы друзья. Мать самой обеспеченной из них ставила меня ей в пример. Однажды, обеспеченная девочка с остальными «подругами» поймала меня в подъезде, и накинулась с обвинениями, что моя одежда куплена на деньги ее матери, потому что моя мать занимала у той женщины. Я перестала общаться с ними в шестнадцать лет, когда поступила в колледж, и еще долго восстанавливала свою психику от последствий токсичного общения.

Под давлением родителей я поступила в колледж, куда поступали те, кто не попал в списки студентов других учреждений. Это был выбор отца. Я согласилась не сразу: тайком подала документы в колледж искусств, но оказалась слаба. Когда родители прознали про это, мои рисунки разорвали в клочья и вылили на меня ушат грязи.

У меня обострилась депрессия. Сначала черной была только одежда, а затем коротко постригла и выкрасила в тот же цвет волосы. В тот год пришла работать новая молодая учительница. Она начала отлавливать меня на переменах и настаивать, чтобы я перекрасилась. Ее аргументом были слова, что мы живем глазами других. Ее действия напоминали запрет в школе носить юбку с кедами. Внешний вид учащихся всегда волновал больше отсутствия квалифицированных педагогов и желания учиться у детей.

По окончанию колледжа я не знала куда идти. Фраза «у тебя нет будущего» звучала чаще, чем слова «я в тебя верю». Обещания, данные отцом перед поступлением в выбранный им колледж, устроить на работу вылились в ультиматум «ничего не проси у нашей семьи и вообще забудь о нас».

Человек, который собирал документы об устройстве на работу или поступлении в университет, брезгливо взглянул на меня и посоветовал устроиться официанткой или секретаршей. Женского пола, не узбечка: самое место на дне. В его глазах я была всего лишь расходным материалом.

Школы, колледж мало чему меня научили на самом деле. Это прояснила депрессия. После того как я более менее пришла в себя у меня были проблемы с речью, ухудшилась память: я потеряла большой словарный запас, позабыла школьную программу.

Понизился интеллект. Если раньше найти собеседника по уму было тяжело, теперь я была как окружающие меня люди. Благодаря урокам жизни, любви к искусству, книгам, сохранившейся коммуникабельности и доброжелательности я нашла работу сама, но немного жалею, что не начала свой путь с официантки. Это укрепило бы меня еще больше.