Страница 14 из 20
– Если вы ищете своего друга, он там. – стражник махнул рукой в сторону пещер и добавил. – Их человек пятьдесят, а может больше. Вы пойдёте?
Данте энергично кивнул, листья лаврушки на его голове зашелестели, он нагнул голову и нырнул в дыру пещеры. Пройдя вслед за ним, я увидел большое пространство, с причудливо раскинувшимся надо мной, искрящимся от бликов, потолком, который плавно перетекал в могучие столбы, растущие из озера. Мы проследовали за линией берега и попали в следующее подземелье, ещё более причудливое из-за нескольких водоёмов наполненных светящейся перламутровой жидкостью, освещавшей всё вокруг удивительным неоновым светом. В этой пещере мы увидели много подземных ходов в другие гроты и полости. Одни из них были совсем тёмными, а другие освещались слабым сумрачным светом. Мы заглянули в один из таких тоннелей и прежде чем наши глаза привыкли к полумраку, услышали окрик.
– Стойте, больше ни шагу! У нас камни!
Мы остановились. Серджио встал за моей спиной и посмотрел на Данте. Тот помолчал, в нерешительности переминаясь с ноги на ногу, затем подал голос:
– Публий – это я, Алигьери.
Опять воцарилась тишина и потом раздался голос Вергилия.
– Что тебе надо?
Серая масса за спиной поэта заколыхалась, заволновалась бормоча неясные звуки, похожие на ропот обиженной черни.
– Я пришёл помочь тебе. – сказал Данте. Получилось как-то фальшиво, но это уже не имело никакого значения. По тону, сквозившему в голосе Вергилия, было понятно, что тот больше никому не верит. Он вышел вперёд, встал перед нами в своих белых одеждах.
– Не надо врать, мой бывший попутчик. Я слышу в твоём голосе чужие слова. Ты когда-то бывший мне другом, сейчас, на стороне моих врагов, которые хотят превратить этот благословенный мир в рассадник грехов. Это прискорбно! – голос Вергилия дрогнул, от захлестнувшей обиды, он шумно и судорожно вздохнул и, находясь в крайней степени волнения, стал бросать обвинения в лицо Данте.
– Я удивлён и подавлен. Ты, неистовый искатель правды, не побоялся спуститься в самое пекло и пройти все круги Ада. Ты не убоялся ни Цербера, ни Минотавра! Не утаив ни слова, ты поведал миру о том, что увидел… Где же ты потерял себя? В каких коридорах власти оставил ты свою совесть и благоразумие. С кем ты, Данте? С этой кучкой преступивших божий закон отщепенцев? Очнись!
Данте, с грустью, смотрел на Вергилия и я видел, как скатилась непрошеная слеза по его сухой тощей щеке. Я уже подумал, что Алигьери устыдился предъявленных ему обвинений, но, как показали дальнейшие события, последовавшие после нашего визита в пещеры, всё было не так однозначно. Он молчал и слушал и, когда запас обвинений закончился, также молча развернулся и покинул тоннель.
Они расстались, как мне показалось, совсем чужими людьми. Мы вышли из пещер в тягостном молчании и, по пути ко дворцу, Данте сказал, чтобы я отправлялся в Лимб. Сам же, проводив меня взглядом, вместе с Серджио побрёл в Небесную канцелярию.
В своей келье, не застав деда Михаила, я отправился на террасу, где надеялся встретить, кого-нибудь из знакомых. Ещё издали я заметил затянутую в чёрный камзол фигуру Мигеля Сервантеса. Белое жабо обрамляло его худое нервное лицо с острым, крючковатым носом и пронзительным взглядом чёрных глаз. Сервантес был не один. По правую руку от него сидел человек, фотографии которого я видел с детства. Это был Лев Николаевич Толстой, он же «Зеркало русской революции», как назвал его В. И. Ленин. За свои возмутительные высказывания насчёт догматов церкви, да и за свой необузданный и вредный нрав, он был отлучён он православной церкви и прозябал в Первом круге, как вольнодумец и провокатор священных догматов. Я подошёл несколько робея, но Сервантес тут же узнал меня и пригласил к общению.
– Вот вы недавно с Земли.. – сказал Мигель. – Расскажите нам со Львом, как живут там люди, о чём думают, что пишут?
– Со своей стороны, я тоже хотел бы узнать, что случилось с Россией. – присоединился к заявке русский классик. – Там что-то намечалось, но я, как вы знаете, не успел узнать, что произошло дальше…
– С удовольствием отвечу на все ваши вопросы. – бодрым голосом начинающего гида произнёс я глядя на классика преданными глазами и соображая с чего начать. – События, о которых вы упомянули, закончились, как любая другая революция – всё разрушили… – видя, как взметнулись кустистые брови Толстого, поспешил добавить. – Потом, те кто разрушал, начали создавать тоже самое, только под другими лозунгами. Не сразу всё получалось: народ чесал затылки, но упрямо шёл вперёд, к светлому будущему: к обещанному коммунизму, который должен был случиться на 63 году строительства, но когда поняли, что светлого будущего не случится, решили перестроиться и в новом качестве идти к другой цели, которая звучала, как «новое мышление» – понятие размытое и загадочное, не совсем понятное даже автору. В конце-концов эксперименты над страной не принесли успеха и империя приказала долго жить. Потом, не опохмелившись, другой деятель, который пришёл на смену экспериментатору, подписал вольную землям, которые веками копились и отвоёвывались предками, и страна распалась. Ушла Украина, прихватив с собой Крым, ушли киргизы, таджики, казахи, белорусы,… армяне и те ушли.
Я увидел, как затряслась косматая голова Льва и он, больше не в силах слушать такое, в тоске прорычал:
– Эх вы, такую страну просрали! Я «Святую Анну» получил за оборону Севастополя! Я усмирял Кавказ! И где теперь Крым? Где Прибалтика, где Финляндия, Грузия? – наехал на меня классик мировой литературы. Борода его вздыбилась, глаза скрылись под сдвинутыми бровями, – он был очень расстроен.
– Крым мы вернули, – я попытался хоть как-то оправдаться и успокоить его, но нарвался на презрительный взгляд человека, привыкшего мыслить большими категориями. Классик, вылив на меня запас желчи, копившейся в нём много лет, успокоился и продолжил допрос.
– Ну ладно, мне там не жить. А как мои Книги? Читают?
– Читают, правда «Войну и Мир» одолевают далеко не все.
– Это ещё почему? – Толстой искренне был удивлён.
– У нас плохо знают французский язык. – признался я. – Даже в высшем обществе.
Толстой погрузился в размышления, теряясь в догадках о том, что за «Высшее общество, где не знают французского».
Паузой воспользовался Сервантес.
– А меня читают?
– Ваш роман, дорогой Мигель, был весьма популярен до изобретения интернета. Как, впрочем и большинство классических произведений мировой литературы.
Сервантес горестно вздохнул.
– Куда идём?
Увы! Этот вопрос, волновавший ещё апостола Петра, был весьма актуален в современных реалиях обоих миров. Вседозволенность демократии пугала и меня и хотелось противопоставить ей немного мракобесия и средневековых обычаев возводить костры на площадях. Я уже собрался развить небольшое эссе по этому поводу, но заметил подходящих к нашему столику деда Михаила и Эмира.
– Ну здравствуй, внучок. – широко улыбаясь пробасил дед. – Как погода в Ватикане?
– Там всегда ясно.. – неопределённо ответил я.
Дед кивнул сидящим за столом и сказал:
– С вашего позволения, я украду своего внука на полчасика.
Я встал и в сопровождении деда и Эмира отошёл к балюстраде. Там, сев на широкие перила ограждения, мы продолжили разговор.
– Я что хотел сообщить тебе
. – проговорил дед Михаил опасливо поглядывая вокруг. Видимо информация, которую он собирался влить мне в уши, не предназначалась для посторонних. – Я хочу сообщить о том, что я могу устроить тебе безбедную жизнь на старости лет. – он замолчал хитро поглядывая на меня и предвкушая, какой эффект произведёт сумасшедшая по своей красоте афера, которая, по его предположению, должна будет обогатить меня.