Вниз по кроличьей норе

– Это нечестно! – возмутилась я.

– Есть определенный порядок, – сказала Феми.

– В смысле, когда кто-то умирает?

Феми ничего не ответила – просто убедилась, что я двигаюсь в нужном направлении.

– Кевин ведь мертв, я права?

По вполне очевидным причинам женщинам не дозволяется бывать в мужском коридоре, и наоборот. По некоторым из тех же причин и сами пациенты не особо горят желанием, чтобы вообще хоть кто-то совался к ним в спальни. В смысле, приватность важна для всех, спору нет. Хотя из этого вовсе не следует, что между пациентами не происходит кое-каких определенных вещей, поскольку, уж поверьте мне, такое случается. Прямо у всех на виду и довольно часто, поскольку я сама не раз наблюдала все это собственными глазами.

Быструю дрочку в углу музыкальной комнаты.

Возню в кустах, когда пациентам разрешается выходить на улицу.

Но все-таки, разве не приятно знать, что у них тут есть правила, призванные предотвращать такие ужасные вещи?

Хотя могу предположить, что при всем том, что творилось в отделении в тот вечер, при всех этих копах, устроивших тут натуральный кавардак, персонал наверняка был слишком занят другими делами, чтобы обращать внимание на такую чепуху, как заскакивание в чужие комнаты. Так что буквально через полчаса после того, как меня вроде бы надежно уложили под одеяло, я уже тихонько постучалась в пару дверей и привела к себе в комнату Лю-Косячок и Донну, чтобы поинтересоваться их мнением насчет происходящего.

– Он ведь покончил с собой, так ведь. – В устах Донны это не прозвучало вопросом.

– Самое очевидное объяснение, – объявила Лю-Косячок. Она сидела у изножья моей кровати, расчесывая волосы, в дорогущей пижаме с вышитыми на ней звездами, которую ее родители привезли ей из дома. – Не думаю, что в последнее время он так уж радовался жизни.

Люси классная, но даже если исключить героин и теорию плоской Земли, она далеко не самый острый инструмент в нашем наборе.

– А что, много народу тут радуется жизни? – иронически поинтересовалась я.

– Ну, в смысле… Даже еще меньше радовался жизни, чем обычно.

– Наложил на себя руки, – твердо сказала Донна. – Тут и думать нечего.

– И как же он тогда это проделал? – Я оглядела свою комнату – точную копию остальных девятнадцати в отделении. Узенькая односпальная кровать, чумазое окно за нервущейся занавеской… Нарочно тяжеленный стул, чтобы его было невозможно швырнуть кому-нибудь в башку. Гардеробный шкаф с тремя полками, в котором ни фига толком не повесить…

Не говоря уже о том, чтобы самого себя.

– Если очень уж хочется, всегда найдешь способ, – заметила Донна.

Донна, она же Ходунок, которая оказалась здесь по той причине, что грозилась проделать это бессчетное число раз, а в итоге и вправду проделывала это на протяжении уже нескольких лет, причем самым медленным и жестоким способом. Я посмотрела на нее, сгорбившуюся на стуле, который весил, наверное, втрое больше ее. На тощие запястья, которые младенец может запросто обхватить пальчиками, на выпирающие под ветхим розовым халатом ключицы, тоненькие, как вязальные спицы…

– Не думаю, что меня такое объяснение устраивает, – объявила я.

Покончить с собой в этих стенах и в самом деле невероятно сложно, и вас это вряд ли удивит, поскольку так тут и должно быть. Если вы относитесь к группе риска, за вами будут хорошенько присматривать, типа как постоянно. Вдобавок вам строго запрещается иметь при себе все, чем вы можете себя поранить, и даже когда вы впервые поступаете сюда – когда вы еще только оцениваете это место, а персонал оценивает вас, – у вас отбирают все то, что считается потенциально опасным.

В ту первую ночь, как только я прекратила завывать и пытаться пнуть того из санитаров, у которого хватило ума подойти слишком близко, у меня отобрали чуть ли не всё.

Кроссовки (в них же шнурки, верно?).

Ремень (ну ладно).

Маникюрные ножнички (вполне объяснимо).

Пинцет (ну на фига?).

Лифчик с косточками (здесь-то в чем прикол?).

В этот момент у тебя конфискуют и мобильный телефон, хотя черт знает, как можно лишить себя жизни при помощи того же «Самсунга». Чего они боятся? Что ты засунешь его себе в горло? Или что вызовешь по телефону наемного убийцу, чтобы тот пришел и сделал дело вместо тебя? Хотя, сказать по-честному, если не будет каких-то особых противопоказаний, через пару дней его отдадут тебе обратно.

И то хлеб, верно?

Если бы мне не разрешили держать при себе мобильник, то, пожалуй, мне и вправду захотелось бы наложить на себя руки.

– Ну а ты как думаешь, что произошло, Лис? – спросила Косячок.

Я не стала ей говорить, что думаю, поскольку, если по-честному, была напугана не меньше остальных. Я пребывала в приподнятом настроении, поймите меня правильно, все эти мои профессиональные инстинкты начинали понемногу пробуждаться, но я была… настороже. Прямо тогда, когда в каких-то ярдах от меня остывал труп, это было не более чем смутное чувство, и я старательно пыталась избавиться от него, причем не без причины. Восемнадцать месяцев назад у меня вот тоже возникло чувство, будто шизик, который пригласил нас в свою квартиру на Майл-Энд-роуд[11], абсолютно безобиден. Если б не это чувство, то не было бы никакого ПТСР и какой-либо нужды в тех веществах, которые я пила, нюхала и которыми закидывалась, чтобы приглушить эту боль. Дело не кончилось бы тем, что я возомнила, будто люди, которых я любила больше всего на свете, пытаются убить меня, или что кто-то, неизвестно кто, способен читать мои мысли. И я никому не разбила бы башку.

Глядя на Люси, я ощутила, что меня начинает маленько потряхивать. Попыталась улыбнуться и засунула руки себе под жопу, чтобы она этого не заметила.

– Вообще-то не знаю, – сказала я.

Как раз подобное чувство и привело меня сюда.

4

Отделение под названием «Флит» (наш дом родной на настоящий момент) располагается прямо напротив через лифтовый холл от отделения «Эффра», одного из четырех отделений неотложной психиатрической помощи в на редкость облупленном и уродливом корпусе «Шеклтон» – специализированной психиатрической лечебнице при Хендонской[12] районной больнице. «Флит» – лучше не спрашивайте меня, названия вроде каким-то образом связаны с исчезнувшими лондонскими реками – представляет собой смешанное женско-мужское отделение, способное вместить до двадцати одного пациента за раз, но обычно здесь содержится от пятнадцати до восемнадцати. Как правило, мужиков и теток тут примерно поровну, и примерно такое же соотношение между добровольными пациентами – «неформалами» – и теми, чьего мнения при поступлении никто не спрашивал.

Теми из нас, кого притащили сюда силой, брыкающихся и визжащих.

Или заманили сюда хитростью.

Или которые даже не помнят, как сюда попали.

Я особо не склонна якшаться с «добровольцами», поскольку вроде как нет никакого смысла даже просто знакомиться с ними. Как правило, они проводят здесь от силы пару-тройку дней, и некоторые из них находятся здесь только лишь потому, что это бездомные, которые мечтают пару ночей поспать в нормальной кровати с четырехразовым питанием. «Пациенты крутящихся дверей» – вот как санитары их тут называют. Вошел, вышел, потом опять обратно, а дальше они уже сыты по горло картонными матрасами и всякими мудаками, будящими их посреди ночи. Только если не становится совсем тяжко или не ударяют первые заморозки.

Не буду обвинять таких людей в симуляции – они наверняка так же больные на всю голову, как и все остальные из нас, – но что касается Кевина и того, что произошло после, они не особо важны.

Так что на данный момент сосредоточу свой рассказ на тех, кто постоянно находился в отделении в то время – а может, и до сих пор там находится. На задвинутейших из задвинутых, кто по иронии судьбы как раз и не дал мне окончательно сойти с ума. Моих сотоварищах-недоумках по отделению «Флит». Моих закадычных друзьях, а время от времени и заклятых врагах. На моем племени… моей семье.

11

Майл-Энд – не очень благополучный микрорайон в лондонском Ист-Энде, расположенный примерно в 6 км от городского центра.

12

Хендон – микрорайон в лондонском районе Барнет, являющийся также его административным центром.