В каше

– Он сидит? – спросил Миша.

– Сидит, – ответил Лысый.

– А за что?

– За всё и всех.

– В смысле, за всех?

– В прямом! Поверь, ты тупые вопросы задаёшь. Я не знаю, кто ты вообще такой, и пока мне не будет велено, я тебе ничего не скажу.

Обратно Мишу привезли прямо к общежитию. Он хотел выйти раньше, где-то у метро, чтобы никто не видел его вылезающим из смехотворной бэхи «акулы», но Лысый сказал, что сделает так, как было поручено, – отвезёт туда, откуда взял.

В самый последний момент Лысый предупредил Мишу, чтобы тот никому не рассказывал о произошедшем. Миша и сам это понял – так же, как понял, что ему всё равно никто бы не поверил. За его возвращением наблюдала, по меньшей мере, пара десятков студентов, и подробности разошлись по всему общежитию. Так Миша впервые стал объектом обсуждения в столь широком кругу.

3.

На протяжении двух дней после возвращения из колонии новые знакомые Мишу не беспокоили. Он не спешил тратить заработанные средства и продолжал жить так же скромно, как прежде.

Деньги с карточки он снял и незатейливо спрятал под матрас. Всякий раз, когда сосед по комнате отпускал при нём трафаретные колкости про арестантское уважение и братское тепло, намекая на дряхлый BMW и подвозивших его гопников, Миша вжимался спиной в матрас так сильно, что чувствовал тонкие стопки купюр, разложенные на доске, лежащей поверх панцирной сетки.

Неделю он стойко терпел насмешки коллег и студентов и начал было беспокоиться, что щедрые «начинающие бомжи» про него забыли, когда на его электронную почту пришло письмо с вложенным авиабилетом до Москвы. Ещё через несколько минут сумма на его банковском счёте стала в шесть раз больше, чем после прошлого перевода.

На следующее утро у общежития стоял всё тот же чёрный автомобиль. За рулём сидел Лысый, только на этот раз он изменился самым радикальным образом – так, что больше не был похож ни на начинающего бомжа, ни на чинного шофёра.

Лысый предстал перед Мишей в образе внешне предприимчивого молодого человека в светлой рубашке из оксфордского хлопка, трезвый как стёклышко и пахнущий духами с московскими нотками табака и кедра. Миша немного приоткрыл рот от удивления, на что Лысый понимающе развел руками:

– Садись, братик, извини за тогдашний маскарад или за сегодняшний. Я уже сам запутался, – заговорил преобразившийся гопник, – теперь ты свой. Шеф лично попросил отвезти тебя в аэропорт. Говорят, ты птица видная, и в ближайшее время на тебя много что завяжется.

– Что завяжется, где завяжется? – переспросил аспирант.

Машина тронулась.

– Что завяжется, не скажу, – ответил Лысый, – потому что не знаю. Об этом могут знать только шеф и Профессор.

– А кто они такие? – продолжил спрашивать Миша. – Шефа я, видимо, уже знаю. А профессор кто?

– Профессор – правая рука шефа, они партнёры по бизнесу, отлично друг друга дополняющие. Мне поручили ввести тебя в курс дела, пока едем, немного расскажу. Слушаешь?

– Ага.

– Только предупреждаю сразу: на истину не претендую, мои представления на этот счёт ничуть не лучше вот этого на ютубе, который про рептилоидов там всяких, плоскую землю, видел?

Миша кивнул, непроизвольно скривив лицо. Это подействовало на Лысого, и он продолжил, немного смущаясь:

– Рассказать что-то нужно, а что, так и не понял, сам ничего не знаю. Так что фильтруй мои слова и никому потом не пересказывай. Добро?

– Добро.

Миша улыбнулся, Лысый тоже, но с таким видом, будто подумал про себя: «Вдруг этот фраер с меня ржет?» Перед следующим предложением водитель немного помедлил, сделал серьёзный вид, но, как только начал говорить, снова засмущался:

– Хорошо. Я, если честно, даже готовился, чтобы доходчиво всё объяснить, но не уверен, что из меня получится годный рассказчик, то есть лектор.

– Ничего. Я слушаю.

Отвечая, Миша через силу сдержал улыбку.

– Ну, в двух словах всё примерно так: чтобы принимать четкие решения, шеф, согласно своей роли в бизнесе, обязан отказаться от всех социальных связей и жить в тюрьме. Понимаешь, его практически невозможно подкупить, запугать и пятое-десятое. Профессор же, наоборот, абсолютно земной человек, он занят приспособлением решений шефа под наш мир. Потому что шеф живёт в своём мире и в нашем, по-моему, почти никогда не жил, за исключением коротких перерывов между ходками.

Мы же – я, Джамбулик и нам подобные, – чтобы лишний раз не раздражать сознание шефа, вынуждены принимать привычный ему облик. Профессор говорит, что это традиция, и нарушать её никак нельзя, хотя сам никогда не переодевается и ездит на встречи в деловом костюме. Наверное, ему можно… Я, если что, совсем не против.

– Так а кто он вообще, этот ваш Профессор? Почему Профессор? Это кличка?

– Не кличка, а погремуха. Профессор он – потому, что числится профессором в университете, но есть у меня мысля, что его так называли ещё до получения ученой степени. Я лучше не буду выдумывать, потому что лично с ним не знаком, а слышал много и всё разное, как будто о разных людях рассказывают. Просто знай, что он есть и многое решает.

– Мда. Честно говоря, звучит немного нереально.

– А сопляк, получивший двадцатку баксов за три дня, – тоже нереально? – Лысый посмотрел на Мишу, приподняв одну бровь.

– Согласен, – ответил тот, нисколько не обидевшись на приведённое собеседником сравнение. – Поэтому мне интересно: зачем происходит то, что происходит?

– Это тебе лучше у Профессора спросить, – Лысый явно начал нервничать. – Мы с Джамбулатом работаем с «земными» вопросами и в глубокие смыслы вдаваться не спешим. А когда пытаемся думать обо всём об этом, получается вот что-то такое – нереальное, как ты выразился.

– Ты сегодня без напарника? – спросил Миша, стараясь перевести тему, поскольку его собеседник стал заметно раздражаться.

– Без Джамбулика-то? Ага.

– А где он?

– Учится читать. Где же ещё? Да поможет ему его Аллах в этом непростом деле. Шеф на ветер слов не бросает.

– А если не успеет научиться, то что, действительно сядет?

– Ага. В лучшем случае сядет на пресс-хату; в худшем – мы его больше никогда не увидим.

Услышав ответ на свой вопрос, Миша побледнел лицом и решил больше ничего не спрашивать. Чтобы сгладить неловкий момент, Лысый включил музыку. В салоне зазвучали уже знакомые Мише песни Новикова и Ждамирова. До аэропорта ехали молча.

По прилёту в Москву Мишу уже традиционно встретили на большом чёрном авто сродни питерскому и отвезли к одному из корпусов Московского государственного университета на Ленинских Горах.

По факту Профессор оказался даже не профессором, а признанным академиком наук. Когда Миша вошёл в маленькую подвальную аудиторию, стены которой были завешены советскими плакатами по гражданской обороне, Профессор сидел за рабочим столом и, прикусив язык, водил ручкой по листу бумаги.

Возле него на столе стояла сферическая астролябия из бронзы, под ней хаотично лежали уже исписанные листы. Создавалось впечатление, что в данный момент учёный далёк от науки и, словно советский школьник, занят рисованием батальной сцены, где пятиконечные звёзды бьют свастику.

Это был худой седовласый мужчина, чей высокий рост не могли скрыть ни его сутулость, ни сидячее положение, в котором он находился. Казалось сложным определить его возраст с первого взгляда. Вероятно, как и многие люди науки, он вёл здоровый образ жизни, и поэтому навскидку ему можно было дать лет шестьдесят, но Миша допускал, что на самом деле Профессору могло быть как семьдесят, так и все восемьдесят.

С первых минут знакомства Миша был поражён ясностью профессорского взгляда. Такого он ещё никогда не встречал. Ему показалось, что это самый настоящий сканер скрытых помыслов, страхов и страстей, попасть под который было отчасти приятно – отпадала надобность растрачивать силы на укрывание подноготной: эти глаза всё равно бы всё усмотрели.