Запрещенные друг другу

Тут Вал улыбнулся, поглаживая подушечкой большого пальца контур губ. Каких только делов они не наворотили в свое время. И в багажнике их катали, и сами кого хочешь «упаковывали».

Он разрушал, ломал, подставлял тех, кто подставлял его, наплевав на такое понятие, как совесть. Его били — он бил в ответ. Калечили — он сплевывал кровь, выжидал нужный момент и ломал ноги обидчикам, не собираясь оставаться в долгу.

Много чего творил из того, о чем не хотелось вспоминать, а забыть, как ни старался, не мог.

Были и взлеты, и падения. И вкус победы на губах, и въевшийся под кожу запах крови. Кто не рисковал в то время, тот в итоге так и не испил шампанского. Они же с Егоркой нахлестались его всласть под конец 90-х и вошли в нулевые на волне негласной славы, которая и принесла Студинскому кресло мэра. Сейчас Вал жалел, что согласился стать его заместителем. Не его должность, как оказалось в итоге. Слишком много сил и ответственности уходило на умение держать лицо, соответствовать требованиям. Ему бы что-нибудь попроще, когда и у руля, и как бы сам по себе. Когда управляешь своим бизнесом, не отчитываясь за каждый шаг, и одновременно держишь руку на пульсе. Когда можешь помочь другану и не рискуешь его подставить.

Ещё четыре года назад он был вольной птицей, летая, широко расправив крылья в небесной вышине. А потом, вроде как взялся за ум. Сначала появился солидный кабинет, затем общественная должность, и как изюминка на торте — данное матери обещание обзавестись семьей и больше не связываться с уголовниками.

И кто только тянул за язык?

А натура у него такая: если пообещал, дал слово — сдержит, даже если невмоготу. Вопреки всем привычкам. Шутка ли, даже умирая, мать переживала о его судьбе, горевала, что он останется без роду и племени после её кончины, так и не поняв смысла жизни.

И не столько её слова запали в душу, разбередив очерствевшее сердце, сколько само понимание, что все мы в этом мире не вечны. Что пора бы действительно задуматься, выбрать себе пару, если не по любви, в которой разуверился, то хотя бы по симпатии и здравому уму. Чтобы не танцулька или моделька там какая-то, а нормально девушка, с обычной семьи и в то же время, красивая, веселая, смышленая.

Выбрал, называется, на свою голову.

У него всегда были с этим проблемы. Да и кто ж знал, что за ангельской внешностью притаилась самая настоящая стерва. А вот за то, что благодаря Военбург получилось сблизиться с Юлей — стоило и поблагодарить заразу. Хоть в чем-то пригодилась.

Правда, сколько не запрещал себе приближаться к Осинской, не повторял, что табу, нельзя — всё равно шел напролом, растоптав данное ещё с детства слово не связываться с замужними.

«Никогда не говори никогда, — говорила ему мать в последние годы, — не испытывай судьбу».

Так и вышло. Испытал-таки судьбу. С Осинской нарушил все запреты. Сколько раз переступал через себя — не счесть. Сидел за одним столом с её мужем, нагло смотрел ему в глаза и испытывал при этом к его жене звериное влечение.

Бес попутал. Опоили, околдовали, навели порчу… Вариантов было множество. Но то, что пропал, потерял себя — стало ясно ещё в ту минуту, как только увидел её в кабинете заведующей.

Заглянул ей в глаза и понял — вот она, та самая родственная душа, которую уже отчаялся найти. Именно в ней разглядел свою любовь. На тело её соблазнительное подсел. На запахе её помешался. От звучания голоса стал зависим.

Заболел ею. Хронически и неизлечимо.

Сделав очередную затяжку, Вал выбросил окурок в окно, прямиком на тротуар и помассировал переносицу, избавляясь от накатившей усталости. Что-то Юля задерживалась. Не случилось бы чего.

Навалившись слегка на руль, обвел взглядом прилегающую к общежитию территорию и наконец, облегченно выдохнул, заметив у газетного киоска свою любимую.

То, что любимая — бесспорно, а вот насчёт «своей» — это он, конечно, загнул. Мало провести с женщиной ночь, влюбиться в неё без памяти и в итоге назвать своей. Не его это случай. И даже сейчас, проявив инициативу и придя к нему навстречу, Юля была под запретом.

Ежеминутно успокаивал себя, что осталось совсем немного, что ещё чуть-чуть, и сможет взять её за руку в открытую, не таясь и не прячась, словно вор, укравший счастье у другого. И всё равно не мог до конца расслабиться.

Нужно было сразу, как только узнал, что Глеб в курсе их связи, ехать к Юльке домой, брать её за руку, хватать под мышку мальца и тащить к себе домой. Всё! Никаких в ж*пу планов, просьб и страхов. На худой конец укрыл бы их в таком месте, что хрен бы нашли. Отстоял бы. Защитил. А там хоть лютый пздц. И не через такое проходил.

Но когда Юля, едва не падая перед ним на колени, стала умолять не вмешиваться — он испытал самую настоящую агонию. Видеть её слёзы в тот момент было ещё тем испытанием, а слышать в голосе душераздирающие всхлипы — самым жестоким наказанием.

И ведь поддался. Повелся на уговоры. И дело не только в щемящей, затопившей сердце боли, которая подтачивала выдержку при виде её страданий, а и в нежелании сделать ещё хуже. Имел ли он право врываться в её жизнь, качать свои права и тем более забирать к себе, рискуя чувствами пятилетнего мальчика? Ясен пень, что нет. Хрен бы его поблагодарили после такой медвежьей услуги.

То, что сын у Юли стоял на первом месте — Вал понял ещё сразу, и вбивать между ними клин раздора хотелось меньше всего. Пока она не отвоюет его законным путем, сохраняя за собой всё права и привилегии — ни о каком совместном счастливом существовании не могло быть и речи.

И сколько бы ни повторял про себя «моя Юлька», сколько бы ни прокручивал в голове их близость, пока на её безымянном пальце сверкало увесистое кольцо — все попытки успокоиться летели в тартарары. Них** она не его. Осинская — её фамилия. И этим всё сказано.

Юля согнула в локте руку и, поправив тонкий ремешок наручных часов, присмотрелась к циферблату. Пора бы и выдать свое присутствие, но Вал невольно выпал из реальности, залюбовавшись её соблазнительной фигуркой.

Осинской не нужно применять тонну косметики, чтобы сосредоточить на себе внимание — она и без макияжа выглядела сногсшибательно. Необязательно носить откровенную одежду, чтобы подчеркнуть шикарное тело — она даже в неброском, свободного кроя сарафане вызывала в его паху прилив крови.

Её сексуальность и особое притяжение шли откуда-то изнутри. И сколько бы она не прятала её, не глушила в себе, ни один прошедший мимо мужик так и не остался равнодушным. Практически каждого разворачивало к ней. Все, как один, непроизвольно улыбались, скользя оценивающим взглядом по идеальной фигуре, и едва не спотыкались, получая от семенивших рядом жен увесистые подзатыльники.

Когда же Юля, не обращая внимания на произведенный фурор, приподнялась на носочки и нетерпеливо прикусила губу, его сердце шандарахнулось о ребра и часто-часто забилось, наполняя пах свинцовой тяжестью.

Призывно надавив на клаксон, Вал слегка выглянул из салона, подзывая к себе Осинскую. Сначала она не придала сигналу значения, мало ли, кто там кого звал. Народу вокруг предостаточно. Но когда он высунул из окна руку и помахал ей, указывая на себя, Юля округлила от удивления глаза и уже спустя секунду спешила в его направлении, придирчиво оглядываясь по сторонам.

— Привет, — поздоровался первым, окинув изучающим взглядом ворвавшуюся в салон фигурку. Подался к ней, собираясь приобнять одной рукой, а затем, и поцеловать, но Юля вмиг взволновано подобралась, и ему не осталось ничего другого, как сильнее обхватить руль, наблюдая за её мечущимся взглядом. Соскучился по ней сильно. Невыносимо просто. По коже её соскучился, по теплу, по горячему дыханию, по доверчивому телу и откровенным поцелуям, а она…

— Вал, у меня всего лишь пять минут, — бросила Юля, избегая смотреть ему в глаза. Ни тебе привет, ни как дела. Просек, что дерганная, взвинченная, но, бл*дь, крыша ехала от этих мимолетных встреч. А взять и отказаться, плюнуть на всё — так не смог бы без неё и дня. Это уже не от него зависело. Умом понимал, что нужно выждать, набраться терпения, а вот сердцем так и не смог смириться. Устал от этих непонятных плясок на месте, когда шаг вперёд, два назад.