Страница 7 из 8
– Если это цензурно и законно, обсудите это за столом, – сказала Лин. – Ненавижу, когда еда остывает.
Айзек кивнул. Через пять минут он уже сидел на кухне и обгладывал куриную ногу.
– Дело в парнишке. Он крутой гитарист, но вот с вокалом у него проблема. Голос есть, потенциал тоже, но опыта не хватает. Жизненного опыта. Он может сыграть все, что угодно. Но не может это убедительно спеть. Понимаешь, он рос, как в инкубаторе – никогда не мерз ночью на улице, не убегал из дома, не лазил в окно к девочкам. По сути, что-то настоящее с Пухом стало происходить, только когда он встретил свою подружку.
– Как и с большинством, – сказал Джимми. – И что ты хочешь от меня?
– Чуда, – ответил Айк. – Научи его понимать, что он поет.
Ночь. Комната. Кровать. На кровати спит длинноволосый мальчишка по имени…
– Пух! Эй, Пух, проснись!
Он открывает глаза. Над ним парит призрак.
– Джимми. Уф, я даже испугался. Привет.
– Ага. Вставай, одевайся. Прогуляемся.
Пух приподнялся на кровати и уставился на привидение.
– Шутишь? Сейчас же ночь!
– Тем интереснее! И гитару возьми. Акустику.
– Ладно.
Парень вылез из-под одеяла и принялся нашаривать тапочки на холодном полу. Потом отчаялся и прошлепал босиком к стулу, куда скинул свою одежду. Через пятнадцать минут, большую часть которых он пытался засунуть ноги в свитер, Пух был готов. Сонный и взъерошенный, он стоял посреди комнаты с гитарой на шее. Джимми кивнул на окно.
– Почему не через дверь?
– Твои наверняка проснуться. Знаю, у моей матери был очень острый слух на такие штуки.
Пух молча кивнул, вздохнул и поднял раму. Он довольно грузно перегнулся через подоконник и вцепился в декоративную лесенку для дикого винограда. Быстрее, чем ему бы хотелось, Пух оказался внизу.
– Куда мы идем?
– Увидишь. Просто иди за мной.
Они брели сквозь ночь, из уютного и благопристойного квартала, в котором жил Пух, и где на улице в этот час были только бездомные кошки, в те места, которые ему велено было обходить стороной. Пух зябко кутался в куртку и жалел, что не натянул теплые носки.
– Я никому не рассказывал эту историю, – сказал вдруг Джимми. – Однажды мы с Лин жутко поцапались, и она вышвырнула меня из дома. Пьяного. В тапочках.
Пух засмеялся, а Джимми продолжал:
– И я принялся бродить по улицам, чтобы не замерзнуть. Меня принимали за нищего, потому что я постоянно падал и был весь в грязи, а тапки потерял, и шел босиком. Люди сторонились меня. Никто меня не узнавал. Им даже в голову не могло прийти, что Макмерфи может быть таким. Мне хотелось есть и спать, я думал, что просто упаду. И непонятно как я забрел туда, где жили бездомные.
Джимми замолчал. Пух смотрел на него и ждал продолжения.
– Я увидел старика. Он лежал на земле, кутался в какие-то тряпки и что-то бормотал. Я хотел пройти мимо, но тут понял, что старик читает наизусть «Одиссею». Отрывками. И я остановился. А старик все бормотал, на этот раз Шекспира. Я подошел и окликнул его. Он замолчал. Потом спросил «Кто здесь?», и я ответил просто – «Прохожий». Старик закашлялся и спросил «Сын?». Тогда я сел рядом и сказал – «Да, это я, пап». Не знаю, почему я это сделал. Старик обрадовался, он сказал «Наконец-то!» и зашарил рукой под своими лохмотьями. Он достал книгу. Протянул мне и попросил почитать ему последнюю главу. И я сел рядом и стал ему читать. Фонари едва светили, и я скорее догадывался о словах, чем действительно видел их. Я читал, а он слушал. Так мы сидели, пока я не закончил книгу. Старик лежал очень тихо, и я посмотрел на него и увидел, что он умер. Я испугался – впервые рядом со мной был мертвец, я не знал, что делать. Вызвать полицию, скорую, что? Я посмотрел по сторонам и увидел дальше по улице горящую бочку и людей возле нее. Я пошел к ним, и книга все еще была у меня в руках. Они расступились, давая мне место у огня, и я сказал им, что там мертвый старик. Они не удивились, кто-то побежал к ближайшей миссии, чтобы сообщить о покойнике, а меня стали расспрашивать. Я рассказал им все, как было. А они рассказали мне, что старик раньше был то ли профессором, то ли университетским преподавателем, а потом потерял сына и сошел с ума. Все ждал, что он придет и дочитает книгу, которую они не закончили…
– Ничего себе!
– Да… Я остался там до утра. Меня накормили похлебкой, дали одеяло. Когда узнали, что я музыкант, нашли где-то раздолбанную гитару и просили сыграть для них. Я играл. Утром я вернулся домой. Лин была в ужасе, когда увидела меня таким, а я прошел прямо в студию и написал там «Безумного нищего». Мы выпустили его синглом. Свою долю прибыли я перевел Сестрам милосердия из той самой ближайшей миссии…
Джимми замолчал. Пух тоже молчал. Он уже понял, куда они идут.
– А что была за книга? – спросил он.
– «Большие надежды», – ответил Джимми.
Они остановились перед входом в узкий переулок. В его тени угадывались подобия палаток и нагромождения досок и картона.
– Ты можешь не идти, если не хочешь, – сказал призрак.
– Но как же я тогда пойму?.. – спросил Пух.
Призрак не ответил, и Пух шагнул в переулок. В другом ее конце оранжевым маяком пылала бочка.
Тук-тук. Тук-тук-тук!
Геката открыла глаза. В окне ее комнаты повисло лицо Пуха с прижатым к стеклу носом.
– Пух! Ничего ж себе!
Она вскочила и подняла раму. Парень ввалился к ней и осел на полу.
– Что случилось?
– Ничего. Все.
Он протянул ей что-то, и девушка приняла из его рук тщедушный букетик цветов, явно собранный с городских клумб.
– Что это? Ох, Пух, от тебя жутко воняет! Что за хренотень?
Пух подтянулся и переместился на ее кровать. Здесь он развалился, уставившись в потолок.
– Я гулял с Джимми. Играл для бездомных. Они пели со мной. Потом мы пошли в город, чтобы немного заработать, и я играл на улицах, а одна девушка, Мишель, танцевала, и нам бросали монеты. И вот этот букетик, который у тебя. Когда она устала, я стал играть все, что помнил, и свои песни тоже. Потом нас пытались побить. Оказалось, что мы сидим не на своем месте, нам нельзя было там попрошайничать. Мы убежали. Я отдал Мишель все деньги. А букетик оставил себе. Это первые цветы, которые мне бросили на сцену.
Геката посмотрела на букет, потом на Пуха.
– Вы долбанутые. И ты, и Джимми. Но с ним-то все ясно, он князь тьмы и вообще привидение, а ты…
– Я теперь знаю, как петь «Безумного нищего».
Геката молча постояла у окна, потом вышла и вернулась со стаканом воды, куда пристроила букет. Она вздохнула.
– В следующий раз возьми меня с собой, понял?
Пух улыбнулся во всю душу.
Лин везла Рони в школу. Дочь подкрашивала губы, глядя в зеркало заднего вида, когда Лин резко втопила тормоз. Помада прочертила по щеке.
– Твою мать! – сказали мать и дочь. Они посмотрели друг на друга.
– Авария? – спросила Рони.
– Светофор, – ответила Лин.
Светофор не работал. Отовсюду неслись гудки и ругань. Впереди из такси выскочил толстый мужчина в костюме и принялся лавировать между автомобилей, пока не добрался до тротуара, где побежал во всю прыть. Следом за ним из машины вышел таксист. Он меланхолично оглядел столпотворение, поглядел на светофор, сплюнул под ноги и включил в машине радио. Потом сделал погромче.
– Это же папа! Где это? – Рони принялась лихорадочно крутить настройки, пока не поймала сигнал. Она выкрутила громкость на максимум. Таксист обернулся и улыбнулся ей желтоватыми зубами. Он начал пританцовывать. Рони выскочила из машины.
– Рони!
Лин метнулась за ней, а таксист и девочка уже неловко отплясывали, глядя друг на друга. Рони протянула матери руку, но та только улыбнулась и тряхнула головой. Окно соседней машины плавно опустилось. За ней оказалось утыканное пирсингом юношеское лицо.
– Эй, мэм, какая частота?
– Это «Рокс», 102, – ответила Лин.