Страница 13 из 25
Примеров тому, как Сталин стремился поскорее забыть войну и искоренить даже память о том, какой ценой далась победа и сколько страданий война принесла гражданам страны – великое множество. Репрессировалась правда и память. Приведу лишь один. Вопиющий и по своей омерзительности не имеющий себе равных в веках. В сорок третьем году, когда прорвали-но далеко не сняли-блокаду Ленинграда, в городе было принято решение о создании «Музея обороны Ленинграда», к концу войны превратившегося в «Музей обороны и блокады». Уже в ходе войны музей стал пополняться трофейной техникой и оружием, уникальными свидетельствами блокадников-в том числе и знаменитым «Дневником Тани Савичевой»-да и не одна она записывала свои страшные голодные воспоминания-картинами, макетами и иными экспонатами. К 1945 году эпический музей занимал тридцать семь залов Соляного городка и стал настоящим культовым местом для ленинградцев. Сюда возили почётных гостей, в том числе генерала Эйзенхауэра, на которого увиденное произвело неизгладимое впечатление. Директором музея был светлый и мужественный человек Лев Раков, кавалер двух орденов «Отечественной войны», ушедший на фронт добровольцем в сорок первом году прямо из Эрмитажа, где работал до войны.
Однако в 1949 году в рамках так называемого «Ленинградского дела», в ходе которого были репрессированы около двухсот человек, в том числе бывшие руководители города Попков, принимавший решение об учреждении музея, Кузнецов, Вознесенский и другие, обратили внимание и на музей. С его слишком правдивой и наглядной экспозицией. Со страшными фотографиями первой блокадной зимы. Верный-до поры-соратник Сталина Маленков обошёл экспозицию и сделал соответствующие выводы. В итоге музею в лице Ракова предъявили-ни много ни мало-обвинение в «подготовке к теракту на товарища Сталина». Начался разгром экспозиции, сопровождавшийся вывозом оружия и техники, сжиганием картин, панорам, макетов и уникальных документов прямо во внутреннем дворе музея. К пятьдесят третьему году музей просто перестал существовать. Ракова же арестовали и приговорили к… смертной казни. Пытки и допросы во Владимирском централе шли с редкими перерывами. Его спасло то, что в день-день в день-с подписанием окончательного акта о закрытии музея умер Сталин. Приговор заменили двадцатью пятью годами, а потом Ракова оправдали, но четыре года в тюрьме он провёл. Музей же стали воссоздавать только в 1989 году, однако сегодня экспозиция занимает лишь один зал из тридцати семи, бывших когда-то. Вот так сжигали правду о войне. Так репрессировали память о блокаде.
На этом гонения на саму войну и унижение главных её героев отнюдь не прекратились. Уже в 1947-м отменили хоть и мизерные, но всё же выплаты за боевые ордена и медали. В ответ фронтовики массово перестали их надевать. Впрочем, Сталина это как раз полностью устраивало. На День Победы герои войны стихийно собирались в парках, встречались с однополчанами. Бродили неприкаянные ветераны сами по себе, как будто они в чем-то виноваты… А ведь так многие и считали! Считали, что они виноваты! Мол, полстраны отдали врагу-намекали им вернувшиеся как ни в чем не бывало на свои места тыловые чинуши-и добавляли: «Если б не наш Сталин любимый со своим приказом «Ни шагу назад!», так всю страну бы фашистам отдали, тоже мне герои! Знаем мы таких!» Вскоре фронтовики стали вообще стесняться говорить про свою службу. Многие попросту спились. Остальные потихоньку употребляли «фронтовые сто грамм» и вспоминали погибших товарищей. Многие из них, кстати, так привыкли к тихим посиделкам 9 мая в кругу своих однополчан, а позже просто участников войны, что им пришлось долго осваиваться в атмосфере праздника. Некоторые так и не приняли поздних подачек, решительно отвергая попытки сказать им «спасибо» после десятилетий забвений. Именно поэтому не стоит удивляться тому, что наши деды так мало нам рассказывали о войне. Переводили разговоры на другие темы, отшучивались или умолкали… Да потому, что если бы они рассказали, то впечатление о войне сложилось бы совсем иное. Они могли рассказать, как их гнали в атаку с тремя патронами в винтовке. Как расстреливали «трусов». Какое вселенское безобразие было по обеспечению боеприпасами и продовольствием. Какой ценой им далась победа…
Для меня также Великая Отечественная война была, есть и останется личным делом, личным вечным горем, которое является маленькой частью трагедии всей страны. Личной вечной памятью. Простые истории моей семьи мало чем отличаются от миллионов других, но позвольте мне их коротко рассказать. Дед по отцовской линии, школьный учитель Василий Дмитриевич Черников погиб 30 июня 1941-го года на Западной Украине и похоронен в братской могиле. Он так и не увидел своего сына, моего отца, родившегося в 1940-м, потому что после Финской войны был отправлен снова в армию. Вслед за ним на фронт ушли и семеро его родных братьев. «Похоронки» моя прабабушка получала каждый год. Вернулись с войны только трое сыновей. Прабабушка, утирая слёзы, тихо говорила: «Я счастливая. У многих не вернулся никто». Когда-то я считал свою фамилию довольно редкой, но оказалось, что на родине отца-Орловщине моих однофамильцев так много, что целые сёла, особенно в Покровском районе состояли практически из одних Черниковых. Мой дед был одним из первых погибших. За ним – огромный, страшный список родственников и однофамильцев, не вернувшихся с войны. Деда найти удалось, его братьев-частично. Нельзя быть уверенным наверное, что Михаил Дмитриевич и Сергей Дмитриевич именно они. Дело в том, что до революции списки велись в основном по церковным метрическим книгам. Ну а церкви были одной из главных мишеней новой власти и многие книги были просто уничтожены. Вместе с памятью.
Мой дед по материнской линии Иван Георгиевич Зубков до войны был бухгалтером, а призвали его в армию еще в конце тридцатых годов. Его семья проживала в Забайкалье, в городе Балей, хотя он тоже родом из Орловской губернии, а бабушка-из Курской. Их родители переехали в Забайкалье ещё до революции. В семье деда было девять сестёр и ещё два брата, но они были намного младше его и на фронт не попали по возрасту, а его отправили на Дальний Восток. Дома остались жена и двое детей. Там он прошёл жестокие бои на Халхин-Голе, не раз ходил в штыковую и в разведку. Был несколько раз тяжело ранен штыком и осколками, а пулю в голове сначала удалить не смогли, потом не стали и с ней он жил до самой смерти. Полтора года провалялся в госпиталях. В 1945 году, когда началась война с Японией, штурмовал Хайларский укрепрайон. Снова ранение. Войну окончил старшиной с полным скромным набором солдатских наград: орден «Красной звезды», медали «За отвагу», «За боевые заслуги» и «За победу над Японией». Его двоюродный брат Николай Иванович Зырянов был танкистом, пал смертью храбрых в Белоруссии, похоронен в братской могиле у деревни Чернушки. Интересно, что один из дедов моей жены-тоже родом с Орловщины-был призван в армию по возрасту в конце войны, а в 1945-м также воевал против Японии. Был ранен, а демобилизовался только в 1948 году.
Когда дед был помоложе, он просил меня, пятилетнего, петь его любимую песню про то, как «бой затих на сопке Заозёрной» и «лейтенант Галимов шёл вперёд». Я вставал на табуреточку и пел. Дед смеялся и плакал. Иногда рассказывал, как наши сибиряки шли в штыковую, протыкали японцев насквозь штыками и швыряли через плечо, как сено. Как скакали в атаку монгольские союзники на своих маленьких лошадках. По сабле в каждой руке и с кинжалом в зубах… Как японцы истошно кричали в эфире: «Коккинаки в воздухе!» Предупреждали о появлении в небе знаменитого аса-истребителя и полузабытого сегодня героя Константина Коккинаки. А когда я стал постарше, а дед постарел, то он наотрез отказывался со мной говорить о войне всерьёз. Лишь раз пробурчал: «Я до сих пор помню запах горелого человечьего мяса!» Я не на шутку испугался и больше не приставал к деду.
Дед Иван вообще никогда не надевал орден и медали, позволяя сначала детям-их у него было четверо-а потом и нам, внукам играть с наградами. Когда бабушка, а пуще наши родители ворчали на нас, он махал рукой: «Пущай играют!» Мы играли. И теряли… На парадном костюме деда были только скромные колодочки и нашивки за ранения: две жёлтых за тяжелые и две красных за лёгкие. Никаких «юбилейных» медалей дед также не признавал. Когда в честь очередного юбилея ветеранам стали вручать орден «Отечественной войны», дед наотрез отказался идти в военкомат и получать его. Военкоматовские пришли домой. Дед выгнал их. Они пришли на следующий день и тогда дед привёл им железный аргумент: «Как я буду носить орден «Отечественной войны», если я в ней не участвовал, вы об этом подумали?» Военкоматовские глубоко задумались, потому что дед был прав: война с милитаристской Японией не является частью Великой Отечественной и даже медали за победу в них разные, как мы уже упоминали. Однако не успокоились, подловили его старшую дочь и всё-таки передали орден. Скандал дома был жуткий. К ордену дед даже не притронулся. Думается, такая позиция деда, да и многих других фронтовиков, была вызвана именно тем, что власть во главе со Сталиным повелела забыть войну как можно скорее.