Княжья воля

Князь Патрикеев был не из тех, кто осуждал государя, наоборот, он точил зуб на прыткого епископа Геннадия, решившего поживиться и порезвиться на мучениях еретиков. Кому-кому, как не ему, стоявшему во главе боярской думы, большинству московских бояр, поддерживавших старые порядки, законную тверскую династическую ветвь были противны и Геннадий с консерваторами, и римлянка Софья с её скрытыми и явными латинянами.

Патрикеев встретился со своим старым другом князем Ряполовским сразу после известий из Новгорода, как люто поиздевался над осужденными собором новгородскими еретиками.

– Резвится Геннадий Новгородский… Укорот ему требуется… – сказал хмуро-хмуро Патрикеев.

– Найдём укорот, если нам его быстрее не найдут… – ответил также мрачно Ряполовский.

– Хоть Федора Курицына с Иваном Максимовым спасли от судилища и приговора собора…

– Государь спас Курицына не потому, что разделял его взгляды вольнодумца. Суд над ближним дьяком государя мог бы скомпрометировать весь двор государев…

– Это точно… Ниточки потянулись бы к Елене Волошанке от Курицына с Максимовым… Не отвертелась бы Елена, и тень на государя самого упала… И всё лихом бы обернулось…

Ряполовский глубоко задумался и с тревогой в голосе сказал:

– Прошло золотое время, когда князьям и боярам надобно было государю одному преданность высказывать и показывать её на деле. Сейчас в объединении враждующих партий вокруг Софьи с Василием и Елены с Дмитрием победят и уцелеют те, кто первым удар нанесёт, кто преуспеет в интригах…

– Да кто ж сравнится с Софьей в её природном византийском коварстве записной интриганки… Или попробуем порубиться с латинянами?.. – спросил, блеснув очами Патрикеев.

– Поживём – увидим… – как любил шутить в добром нраве великий князь Василий Тёмный… Так мне батюшка с дядюшкой сказывали, которые приняли сторону Василия Тёмного в его борьбе с Шемякой и скрывали у себя будущего государя Ивана Великого… – хохотнул Ряполовский и пояснил подзабывшему другу. – Еещё мальчонкой… ещё до обручения его, семилетнего, с такой же невестой Марией, дочкой Бориса Тверского…

Патрикеев перекрестился.

– Чудны дела, тобой творимые, Господи, что тогда, что сейчас… сейчас более чудные… Жди заговоров и новых государевых заточений с казнями…

– Жду с содроганием души…

2. Конец Андрея Большого

Государь не хотел худа своей Отчизне, содрогающейся в мятежах и смутах. Старался, но не мог простить в душе своих младших братьев Андрея Большого и Бориса, поднявших перед самым «стояньем на Угре» свои мятежные полки против Москвы и брата-государя. Воспользовавшись затруднительным положением государя, Андрей Большой принудил брата поделиться вымороченным уделом умершего князя Юрия – Можайском и Угличем. Государь знал безмерную любовь своей матери, инокини Марии к Андрею Большому; перед смертью она ему завещала множество своих волостей великой княгини. Но смертью княгини-матери разрывался крепкий узел родства, скрепленный материнской любовью, оставляя недоверчивость, подозрительность братьев.

Государь узнал о сношении брата Андрея Большого с Михаилом Тверским, перед самым изгнанием того из Твери в Литву. Потому и взял в 1486 году клятвенную грамоту с брата не сноситься ни с королем Казимиром, ни с изгнанным тверским князем, ни с Новгородом, ни с Псковом. Государь сильно опасался тайной связи своих братьев Андрея Большого и Бориса с Михаилом Тверским – это было опасно для престола. Андрей Большой догадывался, что могло пугать и терзать государя в установлении такой связи. Прежде всего компрометация великой княгини Софьи с её неприглядной ролью в выдаче тверского приданого сестры Михаила, Марии Борисовны, за свой собственный подарок – византийское приданое – племяннице Марии Палеолог с Василием Удалым.

Как велики были недоверчивость и подозрительность между братьями, лучше всего доказывает одно печальное происшествие, случившееся за полтора года до трагической смерти Ивана Младого. Тогда в 1488 году Андрею Большому его боярин Образец неожиданно объявил, что государь хочет схватить его, возможно, прослышав про его тайные сношения с Михаилом Тверским. Андрей Большой тотчас же собрался бежать в Литву к королю Казимиру, но одумался и связался с главой боярской думы Иваном Юрьевичем Патрикеевым, умолял спросить у государя: «Чем он заслужил гнев его?». Патрикеев не дерзнул вмешаться в дело столь деликатное, сколь и опасное, в хрупких братских взаимоотношениях, подпорченных многими взаимными подозрениями и упреками.

Тогда Андрей Большой набрался смелости и сам явился к брату, желая лично от него знать его вину. Кроткий и растерянный вид потрясенного младшего брата поразил государя. Как писали о том происшествии летописцы, «государь поклялся Небом и Землёю и богосильным Творцом всей твари, что у него и в мысли того не было». Поразило младшего брата, как внимательно старший брат вглядывался в его глаза, словно выпытывая, – знает ли он что-то тайное и нелицеприятное про великую княгиню от литовских изгнанников Михаила Тверского, Василия Удалого, Марии Палеолог?.. Облегченно удостоверившись в неведении Андрея Большого, государь лично велел доискиваться, откуда разнесся такой слух, требовал найти клеветника.

Андрей Большой вынужден был указать на своего боярина Образца. Когда стали допытывать Образца, тот указал на сына великокняжеского боярина Татищева. Последний под страхом казни признался, что, желая подшутить над Образцом, да и подозрительным Андреем Большим, сболтнул, не думая о таких последствиях. Государь, успокоив брата, на этом не успокоился: велел отрезать Татищеву язык, чтобы тот так зло не шутил больше. Однако за шутника стал печалиться митрополит, ходатайство митрополита спасло несчастного; ему не стали вырывать язык, просто высекли кнутом в назидание потомкам: «Нечего зло шутковать и трепать языком, как грязным помелом».

В 1491 году, узнав, что на союзника Менгли-Гирея идут татары с востока, государь выслал свои московские полки к нему на помощь, веля и братьям своим, Андрею Большому и Борису отправить своих воевод с войсками, как было ранее предусмотрено по договорным грамотам. Борис послал свои полки и участвовал в великокняжеском походе в помощь союзнику Москвы. Однако Андрей Большой преднамеренно стал тянуть с отправлением своего войска в помощь полководцам Ивановым, князьям Оболенским и Репне, а также крымскому царевичу Салтанану, сыну Нордоулата. Собственно, поход закончился ничем, татары осколков Золотой Орды уклонились от боя с московским войском и рассеялись в степях. Зато стратегический союзник Москвы хан Менгли-Гирей ещё раз получил зримые доказательства верности союзническому долгу от государя

Однако своим поступком Андрей Большой вновь возбудил подозрение и недоверчивость государя, не терпевшего от своих подданных, тем более от родных братьев подобного злонамеренного ослушания. Поначалу государь некоторое время скрывал досаду. Но в один прекрасный момент решился поговорить с младшим братом по душам и расставить всё по местам в их братских напряженных отношениях.

Приехав в Москву из Углича 19 сентября 1491 года, Андрей Большой был вызван к государю. Целый вечер братья были у всего двора на глазах, дружески беседовали, лучась добротой и искренностью. На прощанье государь с улыбкой, но со значением сказал брату:

– Надо поговорить с тобой, брат, подальше от чужих глаз… Выговориться, наконец… Чтобы никогда больше промеж нас черная кошка не пробегала…

– Воля твоя, государь… – промолвил Андрей Большой. – Как скажешь… Когда?..

– Я тебя завтра извещу, брат… Жди…

– Буду ждать, государь…

На другой день утром Иван Васильевич послал к Андрею Большому своего дворецкого, князя Петра Шастунова, и позвал брата к себе во дворец на обед. Тот кликнул своих углических бояр и тотчас отправился во дворец. Там Андрея Большого предупредили: государь ждет его одного в столовой палате. Оставив своих бояр, он с тревожно бьющимся сердцем шагнул в палату.