Всеволод Бобров

И без того непростое положение Боброва осложнилось уходом Пучкова. Владимир Пахомов так описал эту ситуацию в «Советском спорте» от 31 января 2000 года: «Альянс двух лучших в стране хоккеистов — вратаря и нападающего, двух заслуженных тренеров СССР — просуществовал всего два месяца. Стоило на чемпионате мира-72 стать вторыми, как Пучков стал доказывать Боброву, что они взялись не за своё дело — работать с командой, которая на девяти подряд чемпионатах мира, включая Олимпийские игры в Инсбруке и Гренобле, а также на Олимпиаде в Саппоро была непобедимой. “Не по Сеньке шапка”, — часто приговаривал Пучков.

Такая позиция коллеги, мягко говоря, удивляла Боброва. Он не считал выступление на пражском льду провальным. Уж слишком мало времени было отпущено новым тренерам, чтобы привести её на привычное первое место. Раньше ясно обозначался пик сезона, к которому подводилась форма игроков, — чемпионат мира. А в 1972 году, как уже говорилось, впервые появились два пика в сезоне — олимпийский турнир и чемпионат мира.

Бобров знал, что Пучков всегда настроен самокритично, но зачем же в такой степени заниматься самобичеванием и считать себя и коллегу недостойными работать на месте Чернышёва и Тарасова?! Состав на чемпионате-72 был перспективным, почти все его игроки, за небольшим исключением, на двух последующих чемпионатах оказались первыми. Но Пучкова уже не было в сборной. Его заменили Борисом Кулагиным и больше ни в какую сборную не привлекали».

И годы спустя содержание и тон высказываний Николая Пучкова не изменились. Да и корректностью они не отличались. Но, как говорится, из песни слова не выкинешь.

В «Золотой книге сборной СССР», где пером автора Семена Вайханского водила рука Николая Пучкова, имеется глава, озаглавленная «Интрига назначения». Вводная Вайханского звучала так: «Откровенный вольнодумец и фрондёр Бобров вообще не работал в ту пору в хоккее.

Его способность, что называется, ногой открывать любую дверь, пользуясь суперпопулярностью национального героя, неизменно отпугивала спортивное руководство, которое откровенно побаивалось Боброва, поскольку управлять им было практически невозможно. И не будь пучковского предложения, Бобров никогда бы не возглавил ни одну из сборных страны».

«Возьми меня и Колю Карпова, и всё будет в порядке, — говорил мне тогда Николай Семёнович Эпштейн, — вспоминал Пучков. — Теперь-то я понимаю, что, скорее всего, он был прав, но тогда я всё-таки ответил председателю Госкомспорта, что только фигура бобровского масштаба вправе заменить великих людей, стоящих во главе сборной. Я сказал, что именно Бобров должен стать начальником команды, тогда как я возглавлю тренировочный процесс, и что именно о таком распределении ролей мы с Бобровым уже договорились...

Когда я предложил кандидатуру Боброва, это вовсе не встретило всеобщего одобрения. Например, Валентин Лукич Сыч, который тогда участвовал в моих переговорах с Павловым в качестве его референта, высказал немалое сомнение в целесообразности такого решения. Дескать, а стоит ли? Но я всё равно настоял на своём».

Диалог тренера и журналиста продолжался:

«— А как вы считаете, повлиял ли на исход чемпионата мира 1972 года тот факт, что Бобров был объявлен старшим тренером сборной?

— Безусловно. Ещё до чемпионата, когда мы играли то ли в Германии, то ли в Швеции, Всеволод как-то сказал мне: “Ну какой я старший тренер, если ни игры, ни тренировки не веду?” Тогда я ответил: “Давай, начни хотя бы с зарядки”. Однако как раз зарядку-то Бобров и в Праге не проводил. Зато всё остальное, в нарушение нашей договорённости, сосредоточил в своих руках. Но вот сконцентрироваться и эффективно воспользоваться полнотой власти, к сожалению, не сумел.

Злым гением для него оказался ответственный работник Госкомспорта Кирилл Владимирович Роменский, сопровождавший тогда нашу команду. “Неужели не понимаешь, — говорил он мне, — что Всеволод всю жизнь так работает”.

— Ну хорошо, а команда понимала, что происходит?

— Ещё бы. Ведь по утрам на зарядке его не было. А открывая предматчевые установки, Бобров говорил элементарные вещи, известные юниорам. Да и не говорил, а читал всё это, предварительно набросав на клочках бумаги. А я смотрел на ребят, и мне было стыдно. И только когда Всеволод передавал слово мне, наступало равновесие.

— Выходит, Бобров как тренер вовсе не фигура?

— Ну нет. Я вовсе так не думаю. Боброву бы побольше самодисциплины, и он, бесспорно, был бы очень большим тренером. Всеволод обладал огромной способностью не только оценить настоящее, но и увидеть будущее, подобрать звенья, подсказать решение в конкретных сложнейших вопросах.

И в этом он, конечно, превосходил и Тарасова, и Чернышёва. Он мог, например, показать, как всё это сделать, и в этом плане имел преимущество передо мной, поскольку все знали, что он игрок, а я — вратарь. Когда же ребята оценили всё остальное, гандикап ликвидировался.

“Если бы вы, Николай Георгиевич, взяли всё в свои руки, — сказал мне потом Саша Рагулин, — мы бы выиграли этот чемпионат элементарно”...

— А как же всё-таки такой несобранный Бобров сделал “Спартак ” чемпионом страны?

— Вот тут как раз всё очень легко объяснимо. Тот “Спартак” — особая команда, сложившаяся волею случая. Она и до Боброва была один раз чемпионом. В “Спартаке” Боброву не надо было заниматься психологической подготовкой и быть в этом плане примером. И до него, и вместо него это отлично делали братья Майоровы и Старшинов, люди, которые в полном смысле слова цементировали команду.

Бобров же не вмешивался в мобилизационную работу. Ему и там было “некогда”. А вот вкус на игроков у него был абсолютный, и он разорвал спартаковский круг. Пригласил в команду Зимина, Блинова, Мартынюка и Мигунько, собрав, таким образом, по-настоящему чемпионский состав».

Приведённый диалог саркастически настроенного журналиста, для которого Николай Пучков был «идолом», и самого Пучкова, подверженного рефлексиям, что и не дало ему возможности достичь желаемых высот в тренерской профессии, если и бросает тень на Боброва-тренера, то интересен и признанием его несомненных тренерских достоинств. Как известно, объективное мнение можно составить, выслушав противоречивые суждения.

В этом же разговоре Пучков категорически отрицал возможное появление Виктора Шувалова в качестве помощника Боброва. Хотя, как мы знаем, он им и был в олимпийской сборной, пусть и недолго.

Непонятно также, почему назван «злым гением» Боброва Кирилл Роменский. Трудно предположить, чтобы этот человек, один из инициаторов приглашения Боброва, хорошо знавший его достоинства и недостатки, наговаривал бы на него за спиной. Скорее в данном случае имело место неверное словоупотребление.

Николай Пучков утверждал, что согласился работать со сборной только один сезон. Но есть и другая версия. В Праге Пучков настаивал, чтобы на матчи против чехословаков место в воротах доверили не Третьяку, а голкиперу его СКА Шеповалову. Руководитель нашей делегации Андрей Старовойтов на это не пошёл: «Коля, вот мы проиграем с Третьяком, нам это простят, а вот если уступим с Шаповаловым, не сносить нам головы». Поскольку к его настойчивому пожеланию не прислушались, тем более что речь шла о вратарской позиции, Пучков совершил своего рода демарш.

Многолетний партнёр Пучкова по ЦСКА, а впоследствии незаурядный тренер Юрий Баулин рассказывал о своём одноклубнике: «Не без странностей был парень. Увлекался музыкой — сначала скрупулёзно коллекционировал пластинки с классической музыкой, затем джазовые, а потом и к рок-музыке прибился.

Коля самостоятельно выучил английский язык. Играя! Чтобы читать специальную литературу по хоккею. Это не нравилось Тарасову. Смущало Тарасова и то, что Пучков оставался трезвенником, а стало быть, и белой вороной в ЦСКА. Было и ещё одно обстоятельство, которое повлияло, пусть и косвенно, на уход Пучкова из ЦСКА и сборной — Коля подчёркнуто уважал Аркадия Чернышёва, тарасовского антипода. В те времена Тарасов и Чернышёв ещё не были в одной упряжке, не были единомышленниками...